1. Проблематика исследования и его научная актуальность.
В последние два десятилетия российская историческая наука переживает серьезные изменения, связанные с отходом от марксистско-ленинской парадигмы и постепенным ее преодолением. Этот процесс инициировал переоценку многих традиционно табуированных для исследования тем. В первую очередь, это касается «святая святых» советской историографии — революционной эпохи — не только событий февраля-октября 1917 г., но также продолжительного периода, предшествовавшего революции, и первых лет советской власти. В историографических дискуссиях современные исследователи склонны связывать события 1917 г. с «Великими», но незавершенными, реформами второй половины XIX в., с крестьянскими и рабочими волнениями начала 1900;х гг., с революцией 1905;1907 гг., с вступлением России в Первую мировую войну в 1914 г. и т. д. Относительно окончания революционной эпохи исследователи, в общем, единодушны и склонны связывать его с окончанием Гражданской войны.
Стачечное и аграрное движение начала 1900;х гг., русско-японская война 1904;1905 гг., революция 1905;1907 гг., «освободительное движение» и демократизация в органах государственного управления, дискредитация идеи монархии и империи, рост популярности мистицизма в придворной и дворянской среде, усиление влияния Г. Е. Распутина на государственную волю, участие России в Первой мировой войне, революции Февральская и Октябрьская, Гражданская война, конституция 1918 г., возникновение советского государства, ломка традиционной духовности, форм социального взаимодействия, политических институтов — вот лишь основные события, явления и процессы, обозначившие качественные изменения в состоянии общественно-политической системы в этот период и позволившие исследователям трактовать его как переломный, разделивший исторический процесс на «до» и «после». В советской историографической традиции этот период был ограничен 3 для исследования рамками формационного подхода и трактовался как переходный период от капиталистической формации к социалистической. При этом за рамками «рабоче-крестьянского» научного интереса оказались целые сословия и отдельные их представители, их мировоззрение, самоощущение, способ выживания в агрессивной по отношению к ним среде.
Стремление к преодолению узости строго детерминированных подходов к исследованию исторических феноменов повлекло за собой стремительное расширение исследовательской базы в области теории и методологии, возникновение новых подходов к изучению исторических феноменов, расширение и усложнение тематики и проблематики исторических исследований, стремление к междисциплинарности как исследовательскому принципу, позволяющему максимально приблизиться к научной объективности.
В рамках микроисторической парадигмы, обозначенной в российской исторической науке в середине 1990;х гг., когда на русский язык были переведены программные статьи крупнейших теоретиков и практиков микроистории, проявилась тенденция к «очеловечиванию» истории, приближению исторической науки к человеку как субъекту, творцу, а не только объекту исторического процесса. К. Гинзбург и К. Пони предложили «имя собственное», т. е. наиболее индивидуальный, наименее повторяемый из возможных показателей, в качестве знака, который позволил бы создать новую разновидность социальной истории, интересующейся индивидом и его связями с другими индивидами. Историк науки Р. Янг даже считал биографию основной дисциплиной гуманитарной науки, поскольку «истории индивидуальных жизней в гораздо большей степени, чем когнитивные подходы, которые доминируют в современной психологии, приближают нас к познанию человеческого бытия"1. Связь с социальной историей в этом случае диктуется постоянством аспекта социального: индивидуальное призвано сделать возможным новый подход к социальному через нить частной судьбы — человека или.
1 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 76. группы людей, за чьей судьбой проступает все единство пространства и времени, весь клубок связей, в которые она вписана2. В соответствии с данной исследовательской предпосылкой была обозначена перспектива методологического развития исторической биографии в пределах микроисторической парадигмы.
При этом микромасштаб исследования отнюдь не означает малый «масштаб» самого исследования. Ж. Ревель, объясняя суть этого понятия, обращается к примеру картографии: при изменении масштаба изображения мы получаем «не ту же самую реальность более крупным или более мелким планом, но другую по содержанию реальность» .
Инаковость" этой реальности, в первую очередь, определяется выбором объекта исследования. Чаще всего в качестве объекта исследования в рамках проблематики индивидуальной биографии в переломную эпоху отечественной истории выступают биографии выдающихся либо невыдающихся личностей с точки зрения их деятельности и взглядов. В качестве примера можно привести монографии И. А. Гараевской — «Петр Пальчинский: Биография инженера на фоне войн и революций (М.: Россия молодая, 1996), -В.А. Савченко «Авантюристы Гражданской войны: историческое расследование» (М.: ACT, 2000) — и Г. Э. Щеглова — «Степан Григорьевич Рункевич (1867−1924): Жизнь и служение на переломе эпох» (Минск: Врата, 2008). Основным критерием к выбору объекта исследования в данном случае является объем источниковой базы и ее адекватность в воспроизведении личностной позиции исследуемой личности. В соответствии с этой исследовательской установкой в отечественной биографике сложилось представление о том, что чем шире и разнообразнее источниковая база, тем полнее биографическое исследование. И. Ф. Петровская полагает, что при написании биографии необходимо исследовать все свидетельства о человеке, как прямые, так и косвенные, а при отсутствии прямых (ведь личный дневник или переписка — не.
2 Там же.
3 Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей: Человек в истории, 1996. М., 1996. С. 114. частая находка для биографов-исследователей) — косвенные4. Э. Bona и вовсе усомнился в каком-либо преимуществе для ученого эго-источников перед «косвенными» (проще говоря, личных свидетельств перед взглядом со стороны). Рассуждая по поводу «косвенности» источников, он отмечает, что эго-документывсегда лишь поверхностные проблески, редкие «метки» внутренней жизни субъекта, которая в значительной степени остается скрытой, и, «раз эти проблески поверхностны, они косвенны». Вербальные следы «я"-лишь риторические проявления этого «я» и поэтому должны читаться как посредники между «я» индивида и исследователем. Даже в таком субъективном источнике, как дневник, вербальный след — всегда «спектакль», «улика, которая свидетельствует», способ наделения субъективного внутреннего мира «социальным выражением"5, и для того, чтобы понять личность, ее жизненную ситуацию, мотивацию ее поступков, одних эго-документов недостаточно, необходимы и свидетельства со стороны (родных, близких, знакомых и т. д.). Таким образом, микроисторический подход расширил возможности биографических исследований, введя практику выбора в качестве объекта биографического исследования личности не в соответствии с ее «калибром», а в соответствии с объемом источниковой базы.
Однако «инаковость» микроисторической реальности определяется не только выбором объекта, но и иными исследовательскими практиками. История в таких исследованиях — качественно иная: предстает нелинейной, теряет свою строгую детерминированность и зависимость от парадигмы, открывает новые горизонты междисциплинарности. Эта «другая история» предлагает перевести социоисторический анализ «больших объектов» в сферу процессов, действующих в рамках этих объектов и определяющих их облик. Их исследование предполагает глубокую работу по воссозданию множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и исчезают в процес.
4 Петровская И. Ф. Биографика: Введение в науку и обозрение источников биографических сведений о деятелях России 1801−1917 годов. СПб., 2010. С. 4415.
5 Vopa La A.J. Doing Fihte: Reflections of a sobered (but unrepentant) contextual biographer // Biographie schreiben / Ed. by Bodeker H.E. Gottingen: Wallstein Verlag, 2003. P. 144−145. се функционирования целой сети тесных связей и взаимоотношений (конкуренции, солидарности и т. д.). Такая постановка проблемы, как отмечает Ж. Ревель, «означает отказ от простых формулировоксила/слабость, власть/сопротивление, центр/периферия — и перенос анализа в сферу действия таких категорий, как циркуляция, взаимодействие, присвоение на всех уровнях"6.
Биография индивида в контексте макропроцесса таким образом становится инобытием этого макропроцесса, его внутренней, не поверхностной сущностью, раскрывающей процессы и практики, действующие внутри его и не выявленные методологией макро-исследований. Один из основателей микроисторической парадигмы Э. Гренди предложил понятие «исключительного нормального» для определения микроопыта в рамках макропроцессов. Это «нормальное» как раз и означает то «нормальное», мимо которого прошла макроистория — то есть то, что на макроуровне не выявлено и рассматривается как исключение, а для живших в определенных обстоятельствах людей означало норму. X. Медик в связи с этим задается аналитическим вопросом: «в длительные и многослойные периоды перехода к современности не являлись ли исключения скорее правилами и не должна ли в связи с этим гипотеза о единообразном или даже едином историческом процессе модернизации быть последовательно демонтирована, а затем постепенно вновь реконструирована"7? С точки зрения микроистории «исключительное нормальное» должно способствовать пересмотру глобальных исторических процессов, поскольку на микроуровне макропроцесса может оказаться вовсе не исключительным, анормальной повседневной практикой, составляющей реальную сущность макропроцесса.
Особенно показательной проблема самоопределения личности в переломное время становится при выборе в качестве объекта исследования био.
6 Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей: Человек в истории, 1996. М., 1996. С. 120.
7 Медик X. Микроистория. Thesis: Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1994. Вып. 4. С. 199. графин людей, которые не просто жили и творили в нем, а были вынуждены занимать активную личностную позицию ввиду вольного или невольного участия в главных событиях и процессах своего времени.
Именно таким объектом является С. М. Сухотин, потомственный дворянин, офицер Первой мировой войны, один из участников убийства Г. Е. Распутина. Традиционное дворянское и кадетское воспитание, христианские нравственные поиски, добровольчество и офицерство Первой мировой войны, контакты с придворными кругами накануне падения монархии, участие в убийстве Г. Е. Распутина, попытки «вписаться» в реалии новой жизни после революции 1917 г., а также практики выживания в агрессивном по отношению к «бывшим эксплуататорам» молодом советском государстве — все вошло в личную судьбу С. М. Сухотина. Важнейшие события эпохи остро поставили его перед проблемой личностного выбора и личностного самосохранения. Не будучи «от рождения» политическим активистом, традиционно далекий от политики, воспитанник традиционной дворянской среды, С. М. Сухотин — в ситуации обострения кризисных социальных, культурных и политических явлений на рубеже веков — был вынужден вырабатывать свое отношение к происходящему вокруг него и строить собственную жизненную стратегию с учетом и личных взглядов, и исторического контекста. Исследование его биографии в микроисторическом ключе позволит выявить личностные навыки социализации и адаптации, заложенные в нем в рамках дворянского и офицерского воспитания, и приобретенные им с течением жизни, в условиях пребывания в агрессивном революционном контексте, позволит раскрыть практики выживания и построения личностной жизненной стратегии, распространенные в дворянской среде после революции, принципы взаимодействия личности с агрессивной средой, способы солидаризации представителей дореволюционной системы ценностей в условиях враждебного к ним советского государства, позволит взглянуть на проблему революционного перелома с позиции частной судьбы.
Столь тесная связь индивидуальной биографии с эпохой обусловлена своеобразием как исторического периода, так и объекта исследования. Переломные эпохи отличаются тем, что события «большой» истории чаще и сильнее затрагивают судьбы отдельного человека, видоизменяют его жизненное пространство, даже вопреки его желаниям заставляют отвечать на вызовы времени сообразно своим убеждениям, жизненным позициям и принципам. В такие исторические моменты судьба такого человека становится инобытием, «изнанкой», «исключительным нормальным» эпохи, а эпоха рассматривается в измерении индивидуальной «катастрофы», которая меняет старую парадигму жизни и навязывает новую8.
2. Историография вопроса.
Широкую историографическую известность С. М. Сухотин приобрел благодаря своему участию в убийстве «старца» Г. Е. Распутина, о чем в последние два десятилетия написано большое количество как публицистической, так и научной литературы, в которой сюжет убийства тесно связан с более широкими темами о личности Распутина и «распутинстве» как явлении в истории России начала XX в. Однако очевиден дефицит информации о непосредственных участниках преступления и в частности — о С. М. Сухотине.
Причиной этому было первоначальное сознательное замалчивание инициаторами заговора — В. М. Пуришкевичем, Ф. Ф. Юсуповым и великим князем Дмитрием Павловичем — имен двух участников убийства — С. М. Сухотина и С. Лазоверта. В результате имена С. М. Сухотина и С. Лазоверта остались неизвестными для авторов первых воспоминании и исследовательских работ10 о Распутине и его смерти, которые появились уже в 1920;х гг.
8 Переломные эпохи в истории России и Германии в антропологическом измерении: материалы круглого стола международной научной конференции «Разрушение и возрождение в истории Германии и России (Томск-Кемерово, 25−27 сентября 2009 г.). Кемерово: Кузбассвузиздат, 2010. С. 35.
9 См.: Белецкий С. Григорий Распутин. Из записок. Пг., 1925. 103 е.- Блок А. Последние дни императорской власти. Пг., 1921. 168 е.- Джанумова Е. Мои встречи с Григорием Распутиным. М., 1990. 40 е.- Бьюкенен Д. Мемуары дипломата. M., 2001. 400 е.- Волков А. Около царской семьи. М., 1993. 221 е.- Жевахов Н. Воспоминания товарища обер-прокурора Священного Синода. Мюнхен, 1923. 452 е.- Его же. Жизнь и похождения Г. Распутина. Киев, 1917; Лемке M. 250 лет в царской Ставке. Пг., 1920. 860 е.- Мельник Т. Воспоминания о царской семье и ея жизни до и после революции. М., 1993. 206 е.- Палеолог М. Распутин. M., 1990. 120 е.;
В 1918 г. в Киеве В. М. Пуришкевич опубликовал свой Дневник, где среди участников заговора уже присутствует С. Лазоверт и частично Сухотин — как «поручик С.». Лишь в 1927 г., когда дореволюционная тематика уже была закрыта для советской историографии, имя С. М. Сухотина появляется в воспоминаниях Ф. Юсупова, изданных в Париже, которые он начал писать только в июне 1926 г., после смерти С. М. Сухотина (4 июня 1926 г.).
В период перестройки, когда, с одной стороны, были ликвидированы тематические ограничения для исторических исследований, с другой, — возникла массовая потребность общества в историческом знании, а с третьей, -историческое научное сообщество еще не способно было ее удовлетворить, вместе с тягой к «сенсационности» и «разоблачительству» появилось большое количество публицистической литературы, посвященной Распутину и его убийству. Огромное количество «гипотез», «догадок» и «исторических сенсаций» в этой литературе исказили образ не только самого «старца», но и участников заговора, и в частности — С. М. Сухотина.
Так, О.Н. Францев11, развивая теорию о сексуальной подоплеке убийства, обусловливает мотивацию участия в убийстве С. М. Сухотина службой в «насквозь гомосексуальном» Преображенском полку, которым руководил еще один приверженец нетрадиционной сексуальной ориентации великий князь Сергей Александрович. При этом автора не смущает «разница в датах»: великий князь Сергей Михайлович принял руководство Лейб-гвардии Преображенским полком в 1887 г., в год рождения С. М. Сухотина, а оставил свою службу в полку в 1891 г., когда С. М. Сухотину едва исполнилось четыре года. Более того, его не смущает даже тот факт, что С. М. Сухотин никогда не служил в Лейб-гвардии Преображенском полку, а служил в Лейб-гвардии 1-м Его Императорского Величества Стрелковом полку и в Лейб-гвардии 4-м Императорской Фамилии Стрелковом полку.
Родзянко М. Крушение Империи. Воспоминания председателя Государственной думы о Февральской революции. Харьков, 1990. 263 с.
10 См.: Евреинов Н. Тайна Распутина. Л., 1924. 80 е.- Наживин И. Распутин: В 2 кн. М., 1995; Фюлеп-Миллер Р. Святой демон. Распутин и женщины. М., 1992. 350 с.
11 Францев О. Н. Григорий Распутин. Минск, 1998. 223 с.
Опубликованные в 2001 г. воспоминания дочери Г. Распутина — Матрены, происхождение которых непонятно, а авторство неочевидно, поспособствовали распространению бездоказательных «фактов» о С. М. Сухотине.
Повествуя о событиях в Юсуповском дворце в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г.
12 со слов некоего «человека, имя которого я не решаюсь открыть и теперь», «Матрена» отмечает: «Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как кн. Дмитрий и Феликс, видел в убийстве очередную пикантную авантюру» и добавляет: «Кроме того, ему льстило, что его, невысокородного, позвали в компанию аристократов"13. Популярная теория о гомосексуальной подоплеке убийства моментально распространилась в посвященной Распутину литературе. В данном случае возникает сомнение в том, что автор, неосведомленный даже в таких «простых» вещах, как имя, мог быть осведомленным в интимной жизни поручика.
Не более объективности и в научной литературе. Так, А.П. и Д.А. Коцюбинские14 в своей монографии «Григорий Распутин: тайный и явный» поддерживают гипотезу о гомосексуальной природе ненависти заговорщиков к Распутину. «Процент лиц с нетрадиционной половой ориентацией среди заговорщиков явно превышал среднесоциальную норму"15 — утверждают Коцюбинские. Более того, они рассматривают «порок» в качестве основы союза заговорщиков как лиц, «привыкших жить в условиях двойной морали, навязанной гомофобским обществом», продолжив таким образом «нескончаемый поток фактологических ошибок и явно фантастических деталей».
В. Телицын в своей монографии «Григорий Распутин. Жизнь и смерть «святого грешника» «16, называет Сухотина Александром, доказывая тем самым, что «простые» фактологические ошибки возможны и в профессиональных исторических исследованиях. В данной работе С. М. Сухотин представ.
12 Распутина М. Распутин. Почему?. М., 2001. С. 295. ь Там же.
14 Коцюбинский А. П., Коцюбинский Д. А. Григорий Распутин: тайный и явный. СПб, М., 2003. 465 с.
15 Там же.
16 Телицын В. Л. Григорий Распутин. Жизнь и смерть «святого грешника». СПб., 2004. 252 с. лен крайне поверхностно. Ложное имя, фамилия и упоминание об участии в убийстве Распутина — вот и все, что известно автору о поручике.
Монография А. Терещука «Григорий Распутин: последний «старец» Империи"17 — единственная, в которой сообщаются реальные факты биографии Сухотина после заговора, — женитьба на Софье Толстой, послереволюционная эмиграция во Францию, болезнь и смерть. Кроме того, А. Терещук18 развивает в своем исследовании версию о «неизвестном настоящем» убийце Распутина и выдвигает гипотезу о том, что им был С. М. Сухотин. Основанием для ее выдвижения явились опубликованные в 1950;х гг. в Нью-Йорке воспоминания бывшего ротмистра князя П. П. Ишеева, который получил эти сведения от князя A.C. Чагадаева — близкого друга С. М. Сухотина.
Все вышеизложенное приводит к очевидному выводу о практически полном отсутствии объективной научной информации как о заговоре против Г. Е. Распутина, так и о его участниках. В рамках публицистических и научных работ формируются многочисленные гипотезы, в том числе и о С. М. Сухотине как одном из заговорщиков, однако даже в научной историографии практически не привлекаются архивные материалы.
Еще одним фактом биографии С. М. Сухотина, нашедшим отражение в отечественной историографии, стало т.н. «дело РАСМЕКО» — дело Ревтри-тунала при ВЦИК по обвинению в спекуляции ответственных сотрудников Главного управления по распределению металлов РАСМЕКО ВСНХ, среди которых был и С. М. Сухотин. В монографии советского историка В. А. Клименко «Борьба с контрреволюцией в Москве. 1917—1920"19 история «дела РАСМЕКО» помещена в разделе «Удары по спекулянтам» и объяснена с позиций «Краткого курса истории ВКП (б)». С. М. Сухотин и его коллеги по РАСМЕКО — A.C. Чагадаев и В. Л. Каупуш — представлены, в полном соответствии с приговором Ревтрибунала при ВЦИК, как «враги народа», «окопавшиеся» на советской службе, «проникшие» на руководящие посты и.
17 Терешук А. Григорий Распутин: Последний «старец» Империи. СПб., 2006. 525 с.
18 Там же. С. 467.
19 Клименко В. А. Борьба с контрреволюцией в Москве: 1917;1920. М., 1978. 202 с. своими действиями и спекулятивным промыслом «не только дискредитировавшие революционную власть, но и подрывавшие экономику государства». Историк в своем исследовании пересказывает лишь «допущенную к публикации» информацию о «деле РАСМЕКО» и его сотрудников, изложен.
21 ную сразу после судебного разбирательства в «Известиях ВЦИК» в 1918 г., не приводя ни одной архивной ссылки, что, в общем, понятно ввиду длительной засекреченности архивов Ревтрибунала ВЦИК. Поэтому введение в научный оборот рассекреченных материалов Ревтрибунала при ВЦИК по делу РАСМЕКО из фондов Государственного архива РФ в рамках данного диссертационного исследования должно пролить свет на неизученные аспекты следствия и суда по вышеозначенному делу.
Некоторые данные о послереволюционной судьбе С. М. Сухотина содержатся в статье В. Н. Абросимовой и Г. В. Краснова в сборнике «Диаспора: новые материалы». Не ставя перед собой целью исследование личности и биографии С. М. Сухотина, авторы на основании материалов из фондов Рукописного отдела Государственного музея Л. Н. Толстого приводят некоторые факты биографии С. М. Сухотина с позиции его принадлежности к семье Толстых: С. М. Сухотин представляет интерес в рамках данной статьи в качестве сына одного из ближайших к Л. Н. Толстому лиц — М. С. Сухотина, пасынка дочери Л. Н. Толстого — Т. Л. Толстой — и мужа внучки Л.Н. ТолстогоС.А. Толстой. Посему замена С. М. Сухотину приговора к расстрелу по «делу РАСМЕКО» на бессрочное тюремное заключение трактуется как результат обращения к советскому правительству членов Общества Истинной свободы в память Л. Н. Толстого с требованием отмены смертной казни в России. Однако простое сопоставление дат свидетельствует о том, что обращение толстовцев не могло оказать какого-либо влияния на судьбу Сухотина: приговор С. М. Сухотина был пересмотрен на следующий день после Ревтрибунала.
20 Там же.
21 Дело РАСМЕКО // Известия ВЦИК. 1918. 24 ноября.
22 «Милый Булгаша!.»: Письма Т. Л. Сухотиной-Толстой и Т.М. Альбертини-Сухотиной В. Ф. Булгакову (1925;1940) / Вступ. ст., публ. и коммент. В. Н. Абросимовой, Г. В. Краснова // Диаспора: Новые материалы. Т. 6. СПб., 2004; С. 416−471.
23 ноября, а обращение Общества имело место 24 ноября, то есть уже после смягчения приговора пасынку Т. Л. Толстой. Значит, пересмотр приговора имел иные предпосылки.
3. Объект и предмет исследования.
Как видно из проведенного историографического обзора, несмотря на то, что личность С. М. Сухотина небезызвестна для историографии, объективной информации о нем крайне мало, что объясняется тем фактом, что никогда его биография не находилась в фокусе исследовательского интереса. Очевидный недостаток информации и архивных исследований по данной теме привел к тому, что в рамках советской и постсоветской историографии личность С. М. Сухотина стала подобной чистому листу, на котором можно писать все, что душе автора угодно. Данное биографическое исследование должно заполнить образовавшуюся историографическую лакуну и ограничить поток необоснованных «гипотез». Более того, в рамках заявленной проблематики в исследовании С. М. Сухотин должен рассматриваться не как «сам себе индивид», а в тесном взаимодействии с переломной эпохой, как субъект, находящийся внутри переломных процессов, не только коммуникативно связанный с ними, но и с позиции внутренних личностных процессов идентификации, индивидуализации и адаптации влияющий на них, на их конкретное выражение, строящий личностную стратегию поведения внутри зависимых и не зависимых от него событий.
Объектом диссертационного исследования является личностная позиция С. М. Сухотина, события его жизни, поступки и их мотивации как человека, максимально вовлеченного в глобальные события переломной эпохи конца Х1Х-начала XX в.
Предметом диссертационного исследования является основания формирования, динамика и особенности трансформаций личностной позиции С. М. Сухотина в течение жизни, связь этих трансформаций с событиями эпохи и характер самоопределения в них.
Цель исследования состоит в том, чтобы на основании анализа событий жизни С. М. Сухотина, обстоятельств формирования и трансформации его взглядов, мотивации поступков выявить глубинные структуры поведения личности, точки взаимодействия индивида и исторического контекста. Сопоставление «реальности» внутренней жизни личности и «реальности» исторического контекста видится как способ охарактеризовать переломную эпоху изнутри, с позиции индивида-участника.
Поставленная цель требует решения следующих задач:
1. Фактологическая реконструкция биографии С. М. Сухотина. Эта задача является первоочередной, поскольку объект настоящего исследования впервые находится в центре научного интереса.
2. Анализ условий формирования социальной и личностной идентичности С. М. Сухотина.
3. Анализ контекстуальной позиции С. М. Сухотина в рамках переломной эпохи, реакций на события социально-политической и личной истории.
4. Анализ мотивационных предпосылок поступков С. М. Сухотина в кризисные моменты его жизни.
Хронологические рамки исследования совпадают с естественными датами рождения (1887 г.) и смерти (1926 г.) С. М. Сухотина.
4. Теоретико-методологическая база исследования.
Помещение в фокус исторического исследования уникальной человеческой личности неминуемо требует от исследователя обратиться к биографическому методу. Однако обозначенная проблематика исследования требует совмещения биографического подхода с методологией, предусматривающей исследовательские практики анализа взаимовлияния индивида и окружающих его контекстов, в то же время предполагающей компромисс микро-и макромасштабов исследования, чтобы, с одной стороны, эпоха не стала простой «декорацией», на фоне которой разворачивается биография, а с другой, — чтобы индивид не стал объектом выявления типологических особенностей для построения глобальных аналитических конструкций, в которых теряются уникальные особенности личности. «Личность и события — две фундаментальные социокультурные категории,. тесно между собой связанные, но не определяющие одна другую.» — отмечает исследователь переломных эпох Б. Г. Могильницкий и добавляет: «Обстоятельства влияют на поведение людей, но равным образом и личность воздействует на обстоятельства, видо.
23 изменяя существенно их естественных ход" .
Наиболее адекватной в рамках обозначенной проблематики биографического исследования представляется методика контекстуальной биографии. Как отмечает Ф. Видаль, ей удалось найти компромисс между научной социологией, полагающей, что роль индивида может быть снижена по отношению к социальному контексту, и психобиографией, которая стремится придать универсальную законность единственной психологической теории, с.
24 точки зрения которой и рассматривает отдельную жизнь .
Прежде всего, в рамках контекстуальной биографии удается решить проблему сочетания микрои макромасштабов. Личность исследуется не просто сама по себе, во всем разнообразии собственных проявлений, а оказывается погруженной в «концентрические круги» разноуровневых контекстов: семьи, ближнего окружения, различных социальных групп, учреждений, идей и событий.
Пересмотр и переформулирование ключевого понятия контекстуальной биографии — «контекст» — также является заслугой микроисториков. Как отмечает Ж. Ревель, «в социальных науках и, особенно, в истории часто ис.
25 пользуют этот термин — удобно и ни к чему не обязывает". Дело в том, что.
23 Переломные эпохи в истории России и Германии в антропологическом измерении: материалы круглого стола международной научной конференции «Разрушение и возрождение в истории Германии и России» (Томск-Кемерово, 25−27 сентября 2009 г.). Кемерово: Кузбассвузиздат, 2010. С. 16.
24 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 75−76.
25 Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей: Человек в истории, 1996.-M., 1996. С. 117−118. традиционно контекст присутствует в исследовании в качестве декорации-постоянной и неизменной величины. Рассказ о нем часто помещается в начале работы, создает эффект присутствия реальности, в которую технически вписан объект исследования. Как отметил Ж. Ревель, используется он и для обозначения общих условий, в которых оказывается возможной специфическая реальность. Реже его применяют для толкования. В этом случае из контекста выводят общие причины, которые позволяют объяснить отдельные ситуации26. В противоположность этому микроисторики, поместив уникальное в центр исследования, предложили и иной подход к исследованию контекста — реконструировать его не с глобального уровня абстрактной для индивида истории, а — от этого самого индивида посредством сетевого анализа. Лишь собирание воедино множества контекстов, которые непосредственно окружают личность и взаимодействуют с ней, необходимо как для идентификации текста, так и для понимания рассматриваемых поступков.
Микроистория, вводя понимание контекста как множественного, как структуры, утверждает, что каждый исторический актер участвует прямо или опосредованно в процессах разных масштабов и разных уровней, от самого локального до самого глобального и, следовательно, вписывается в их контексты. Причем, как отмечает Ж. Ревель, разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу нет и быть не может. Обращение к опыту индивида как раз и позволяет уловить конкретный облик глобальной истории, воплощенной в такой конфигурации событий и исторических явлений, которая была характерна именно для данного человека и формировала уникальную траекторию его жизни, но в то же время раскрытая и исследованная в рамках этой жизни.
При таком подходе ни контекст, ни личность не являются пассивными. Жизнь индивида осмысливается в понятиях, обозначающих постоянное взаимодействие человека и среды, — социализации, индивидуализации, инте.
26 Там же.
27 Там же. грации субъекта в частные контексты и конструирования им собственной по.
28 зиции среди них. В процессе социализации индивид «присваивает» принципы поведения, мировоззрения, ценности, вопросы и нормы, характерные для отдельной социокультурной среды. Именно присваивает, поскольку «присвоение» — это «восприятие отчасти», адаптация и изменение социального в соответствии с личным опытом29. Таким образом, взаимодействие личности и среды выражается не только в социализации, но и в индивидуализацииадаптации контекстуальных данностей к личному опыту. Комплекс подобных взаимодействий формирует личностную идентичность. Согласно определению Ф. Видаля, личностная идентичность «обозначает когнитивную и аффективную систему, посредством которой личность помещает себя в группу и принимает на себя осознанную социальную роль, сохраняя в то же время индивидуальность"30. На основании собственной идентичности индивид в каждой точке своей жизни делает осознанный выбор. Цепь таких выборов и является его жизнью. Историк медицины Т. Содерквист считал ядром научной биографии именно экзистенциальные выборы, полагая, что необходимо понять индивида в этих пределах, уделяя внимание персональным языкам и пониманию себя31.
Методология контекстуальной биографии уже успешно апробирована в ряде конкретно-исторических исследований. В качестве примера можно привести несколько моделей взаимодействия человека и социокультурной среды, предложенных в контекстуально-биографических исследованиях.
Так, датский историк У. Фриджхоф в своем исследовании биографии верденского сироты Э. Уильямса, который впоследствии стал управляющим реформатской консистории в Амстердаме, анализировал события его жизни с.
28 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 75.
29 Fridjhoff W. The improbable biography: Uncommon sources, a moving identity, a plural story? // Biography between structure and agency: Central european lives in international historiography / Ed. by Berghahn V.R., Lassig S. New-York-Oxford: Berghahn Books, 2008. P. 219.
30 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 80.
31 Там же. P. 76. точки зрения их культурного (духовное общение, визуальная культура, ролевые модели, семейные метафоры и т. д.) и социального (семья, родство, группы, религиозные конфликты и пр.) измерений как ряды концентрических кругов вокруг человека. Процессы социализации и идентификации исследователь осмысливает в терминах синхронической и диахронической осей: «социальные измерения присваивали значения культурным формам (синхроническая ось) и позволили подростку найти свое место в обществе и осознать его как свою склонность (диахроническая ось)». При этом, например, синхроническая ось отражена в анализе его мистического опыта юности, который заключался в том, что в период болезни, которая продолжалась в течение долгого времени, мальчик приобрел мистический опыт общения с Богом, что помогло ему осознать собственную склонность к пасторской службе. Диахроническая же ось созревает в период его жизни на острове Манхеттене, являвшемся центром колонии Новых Нидерландов, когда у него появляется возможность реализовать свое стремление быть пастором: вопросы, актуализированные в период его мистического опыта юности, выходят на передний план в новом контексте, «чтобы бросить вызов его личности и найти воплощение в социуме"32.
Другой пример взаимодействия человека с контекстом приводит Ф. Видаль в исследовании жизни швейцарского психолога Ж. Пиаже. Будучи молодым человеком, Пиаже входил в клуб натуралистов-любителей, «друзей природы». Существуя в этом контексте, он стал прекрасным его отражением. Однако получение профессионального образования и приверженность философии Бергсона выделили его из этого контекста, обозначив процесс социализации не только в кругу «друзей природы», но и в научном сообществе. Кроме того, будучи единственным бергсонианцем, Пиаже не просто воспринял бергсонианские суждения, а адаптировал их к своей зоологической рабо.
32 Fridjhoff W. The improbable biography: Uncommon sources, a moving identity, a plural story? // Biography between structure and agency: Central european lives in international historiography / Ed. by Berghahn V.R., Lassig S. New-York-Oxford: Berghahn Books, 2008. P. 215−233. те и таким образом положил начало формированию мировоззрения, которое.
33 бы обеспечило ему перспективу развития в новом контексте .
Таким образом, очевидно, что в перспективе контекстуальной биографии отношения личности и социокультурной среды куда сложнее, чем «влияние» или «восприятие». «Между биографией и контекстом существует постоянная обратная связь, а всякое изменение является результатом множества их взаимодействий"34 — отмечает Дж. Леви. Не только индивидуальная жизнь корректируется в соответствии с контекстуальной средой, но и, как отметил историк науки П. Уильяме35, контекст является частично созданным индивидуумом, а не пассивно длящимся. Как писал Т. Ленуар, «для того, чтобы иметь влияние в историческом контексте, события должны быть связаны с жизненным ядром ментальных процессов, в которые вовлечен индивид"36, и не просто связаны, а взаимодействовать с ним.
Результатом подобного взаимодействия личности и социокультурных сред для исследователя является биография, изучающая не только индивида, но и социум. Однако, поскольку человек не может взаимодействовать с «отдаленными влияниями абстрактно обозначенных интеллектуальных и социальных сил, материализованных в качестве контекста», то центральный уровень анализа в контекстуальной биографии составляет ближайший контекст, созданный из личностей, групп, учреждений, идей и событий, с кото.
37 рыми непосредственно взаимодействует человек .
Таким образом, контекстуальная биография изучает не макро и не микро, а нечто среднее — масштаб, диктуемый контекстуальностью индивидуальной жизни, который однако позволяет раскрыть такие практики повседневности, которые имели более или менее массовое распространение в со.
33 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 73−82.
34 См.: Репина Л. П. От истории одной жизни к «персональной истории» // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005. С. 56.
35 Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 76.
36 См.: Vidal F. Contextual biography and the evolving systems approach to creativity // Creativity research journal. 2003. Vol. 15. № 1. P. 73.
37 Там же. P. 79. циокультурной среде, но остались неидентифицированными в рамках макро-исторической методологии.
Таким образом, лишь контекстуальной биографии принадлежит уникальная способность «сохранить равновесие между специфичностью частной.
38 судьбы и совокупностью общественных условий" и тем самым решить принципиальный вопрос относительно того, что же все-таки важнее: «взгляд мухи» или «взгляд с высоты птичьего полета».
Другим важным методологическим вопросом, который по-своему решает контекстуальная биография, является вопрос о целостности личности, ее идентификации, а соответственно и биографии.
Чем объяснить, что один и тот же человек, кажется, проживает две разных жизни: сиротство города Вердена и связанная с этой социальной ролью заниженная социальная статусность и период успешной религиозной карьеры в роли пастора и реформатского управленца?" - задается в своем исследовании вопросом У. Фриджхоф39.
Этот вопрос связан с принципом понимания того, что такое факт биографии и что такое «я» индивида. В отличие от позитивистского подхода к написанию биографии, в рамках которого жизнь человека понимается в качестве схемы для расположения фактов, а полнота ее зависит от количества этих фактов, контекстуальная биография, как заметил Э. Вопа, отвергает целостность человеческого «я» как таковую: в человеке «нет внутреннего ядра, центра». «Самость» — такая же недостижимая объективность, как и история во всем своем многообразии и полноте. Копить факты бесполезно: их все равно не собрать, поскольку даже бесконечно малое событие, один «косой взгляд», может изменить траекторию жизни, не отразившись при этом в ис.
40 точниках, но определив, например, тон письма или его содержание .
38 Репина Л. П. От «истории одной жизни» к «персональной истории» // История через личность: историческая биография сегодня. M., 2005. С. 57.
39 Fridjhoff W. The improbable biography: Uncommon sources, a moving identity, a plural story? // Biography between structure and agency: Central european lives in international historiography / Ed. by Berghahn V.R., Lassig S. New-York-Oxford: Berghahn Books, 2008. P. 215−233.
40 Vopa La A.J. Doing Fihte: Reflections of a sobered (but unrepentant) contextual biographer // Biographie schreiben / Ed. by Bodeker H.E. Gottingen: Wallstein Verlag, 2003. P. 144.
Контекстуальная биография в этой ситуации предлагает представлять жизнь индивида как «вертикальную темпоральную последовательность горизонтальных срезов, на каждом из которых пространственно фиксируется конфигурация социальных связей индивида в соответствующий отрезок его жизненного пути"41. Такой подход кажется обоснованным, если учитывать, что в каждой точке своего жизненного пути человек «другой» по отношению к тому, каким он был ранее, поскольку, прирастая «новым прошлым», изменяется вся структура личного опыта42. Как отмечает Ж. Ревель, это позволяет поставить под сомнение познавательные возможности принципа непрерывности и преемственности путем выбора для исследования лишь какого-либо одного фрагмента биографии. Так, например, Р. Дзаппери поставил точку в биографии болонского художника Аннибале Карачи до отъезда того в Рим, где к нему должно было прийти наивысшее признание43.
Таким образом, биография в рамках контекстуального подхода представляется целостной, не смотря на возможную фрагментарность представления биографического материала. Ведь, как заметил У. Фриджхоф, задача его книги — не просто продемонстрировать целостности личности, но и задокументировать ее самоопределение и закрепить ее развитие в социальном и культурном масштабах ее времени и пространства44.
В рамках контекстуальной биографии индивидуальная жизнь таким образом теряет свою четкую линейность и схематизм и превращается в многофакторный процесс, объединяющий большое количество взаимодействий и связей, которые нейтрализуют четкое разделение биографии на автономные временные этапы, и исследование которых, с одной стороны, глубоко проникает в индивидуальный опыт, но с другой, — и в контекст существования че.
41 Репина Л. П. От «истории одной жизни» к «персональной истории» // История через личность: историческая биография сегодня. М., 2005. С. 61.
42 Репина Л. П. Личность и общество, или история в биографиях // История через личность: Историческая биография сегодня. М., 2005. С. 11.
43 Ревель Ж. Биография как историографическая проблема. М., 2002. С. 25.
44 Fridjhoff W. The improbable biography: Uncommon sources, a moving identity, a plural story? // Biography between structure and agency: Central european lives in international historiography / Ed. by Berghahn V.R., Lassig S. New-York-Oxford: Berghahn Books, 2008. P. 227. ловека. Э. Bona назвал такое исследование «расширенной перспективой». Такое исследование, представляя собой индивидуальную биографию в пределах ее контекстуальности, выходит за рамки единственной жизни и приобретает черты полноценного микроисторического исследования, привнося, однако, большой вклад в исследование макромира и его ментальных оснований.
5. Источниковая база исследования.
Исследование проводится на основании широкого круга как опубликованных, так и неопубликованных источников из фондов Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), Российского государственного архива древних актов (РГАДА), Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Отдела рукописей Государственного музея JI.H. Толстого (ОР ГМТ), Центрального архива города Москвы (ЦАГМ), Российского государственного архива Военно-морского флота (РГА ВМФ) и Российского государственного исторического архива (РГИА). К их числу относятся документы личного и официального происхождения, делопроизводственные материалы и материалы прессы.
Важное место в источниковой базе исследования принадлежит материалам, принадлежащим руке С. М. Сухотина, поскольку они позволяют понять его позицию, взгляды, представление об окружавшей его действительности, позицию в контексте событий, участником которых он невольно становился и которые оказывали решающее влияние на его жизнь, раскрывают область личных переживаний. Основная часть источников этой группы хранится в личном фонде С. М. Сухотина в Военно-историческом архиве (РГВИА): его письма и телеграммы к разным лицам, составляющим его ближайший круг общения в период 1914;1917 гг. (к отцу — М. С. Сухотину, к братьям, к любимым женщинам — Наталье Гаяриной и Ирине Горяиновой, — к друзьям и знакомым и т. д.), заметки дневникового характера, отражающие его интересы и впечатления периода обучения в Лозаннском университете и «московского» периода биографии (1908;1912 гг.)46, записные книжки 19 141 915 гг.47 периода нахождения на фронте, содержащие краткие записи о фронтовых буднях, стихотворные тетради, раскрывающие область творче.
48 ского самовыражения С. М. Сухотина в период 1903;1915 гг .
Значительная часть эго-документов хранится также в Отделе рукописей музея Л. Н. Толстого (ОР ГМТ): письменный план защиты на суде от 1918 г. 49, написанный С. М. Сухотиным в период нахождения в Бутырской тюрьме во время следствия ВЧК по делу ответственных сотрудников РАСМЕКО, раскрывающий его позицию и аргументацию, не отраженную в следственных материалах и материалах суда Ревтрибунала, а также — неосвещенные в официальной документации аспекты этого дела и следствияавтобиография50 и письма С. М. Сухотина к Софье Толстой от 1921 г., принадлежащие тюремному периоду биографии51.
Не менее важны и источники, фиксирующие «взгляд со стороны», особенности его окружения, среды. Среди них значительную часть занимают источники личного происхождения — дневниковые записи, мемуары и письма. Несмотря на субъективность отражения информации, эти источники позволяют выявить некоторые структуры и явления повседневности, которые не могут быть отражены в источниках других видов. Большое значение для понимания атмосферы, царившей в имении Толстых Ясной Поляне, имеют «Яснополянские записки» Д.П. Маковицкого52, в которых первое упоминание о С. М. Сухотине относится к 1905 г., а последнее — к 1910 г.- они содержат много упоминаний о юности С. М. Сухотина, периоде его обучения в Ло.
45 ГАРФ. Ф. 855. Оп.1. Д. 1057- РГВИА. Ф. 63, 54.
46 РГВИА. Ф. 95. Оп. 1. Д. 27.
47 РГВИА. Ф. 95. Оп. 1. Д. 42, 43.
48 РГВИА. Ф. 95. Оп. 1. Д. 26, 27.
49 РО ГМТ. ЛФ. 48. КП-20 551/1.
50 Там же.
51 ОР ГМТ. ЛФ. 28.
52 Маковицкий Д. П. Яснополянские записки: В 4 т. М., 1979. занне, о возвращении оттуда и беседах с JI.H. Толстым. Также в процессе исследования использованы «Дневник» Т.Л. Сухотиной-Толстой53, содержащий большое количество информации о детстве С. М. Сухотина. Среди неопубликованных источников этой группы следует выделить «Дневники» М.С. Сухотина54, отца С. М. Сухотина, раскрывающие не только факты биографии С. М. Сухотина, но и контекст семейного окружения, особенности воспитания детей в семье Сухотиных, а также — уникальный Дневник Т. Л. Сухотиной-Толстой за 1918;1919 гг55, переданный на хранение в Рукописный отдел музея Л. Н. Толстого в августе 1975 г. из Италии ее дочерью Т. М. Альбертини.
Мемуары Т. Аксаковой (Сивере) «Семейная хроника"56 позволяют проследить особенности взаимоотношений и общения среди московского дворянского общества, а также некоторые факты истории начала XX в., которые неизвестны историографии этого периода, но которые играли немаловажную роль в повседневной жизни высшего московского общества.
Немало информации для исследования фронтового периода жизни С. М. Сухотина имеют «Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота» Г. И. Шавельского57 и начальника штаба Северо-Западного фронта М.Д. Бонч-Бруевича58, раскрывающие содержание фронтовых буден и таких практик повседневности, как братания русских солдат с немецкими, слухи о Распутине, распространенные как в солдатской, так и в офицерской среде, а также практика распространения карикатур на императорскую семью и смены фамилий «Распутин» и «Романов», свидетельствующие о катастрофическом падении доверия к Николаю II на фронте.
Об убийстве Г. Распутина свидетельствуют мемуары Ф. Юсупова «Конец Распутина"59 и «Дневник"60 В. Пуришкевича, в которых, пусть, возмож.
53 Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. M., 1987. 576 с.
54 РГАЛИ. Ф. 508. Д. 3−12.
55 ОР ГМТ. ЛФ. 42. № 22 362.
56 Аксакова (Сивере) T.A. Семейная хроника: В 2 т. М., 2005.
57 Шавельский Г. И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 2. Нью-Йорк, 1954.
58 Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам! Воспоминания. М., 1958. 252 с.
59 Юсупов Ф. Конец Распутина: Воспоминания. М., 1990. 144 с.
60 Пуришкевич В. М. Как я убил Распутина. М., 1990. 140 с. но, и не в достаточно объективной форме, но все же изложена информация о заговоре против Распутина и его убийстве, — сюжет, который не мог быть отражен в других источниках, поскольку следственные материалы отражают вымышленную картину произошедшего. Не менее ценны для осмысления убийства Распутина как факта биографии С. М. Сухотина воспоминания Ф. Юсупова «Перед изгнанием. 1887−1919 гг."61, воспоминания А. Т. Васильева «Охранка: русская секретная полиция», А. Симановича «Распутин и евреи:
Воспоминания личного секретаря Г. Распутина", великого князя Гавриила Константиновича «В мраморном дворце: Из хроники нашей семьи"64.
Для исследования тюремного периода биографии С. М. Сухотина немало послужили мемуары о Таганской тюрьме бывших ее узников, отбывавших там свое заключение в то же время, что и Сухотин — князя С.Е. Трубецкого65 и евангелического проповедника В.Ф. Марцинковского66. Не смотря на то, что обоих, в силу различия интересов, волновали разные вещи, сравнительный анализ обоих источников позволил выявить общие для узников, находящиеся вне оценочных суждений, условия тюремного заключения. Факт того, что во время отбывания наказания в Таганской тюрьме С. М. Сухотин помогал устраивать побеги белогвардейцам, упомянуто в воспоминаниях Г. фон у-].
Мекк «Как я их помню» и т. д.
Не менее важны для исследования биографии С. М. Сухотина письма и телеграммы родных и близких С.М. Сухотину68, а также письма о С. М. Сухотине (например, большую ценность представляет письмо Т.Л. Сухотиной-Толстой из Парижа С. А. Толстой-Есениной от 1926 года69, написанное сразу после похорон С. М. Сухотина и содержащее ценнейшие сведения о послед.
61 Юсупов Ф. Перед изгнанием: 1887−1919. М., 1993.252 с.
62 Васильев А. Т. Охранка: русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. М., 2004. Т. 2. С. 345−515.
63 Симанович А. Распутин и евреи: Воспоминания личного секретаря Григория Распутина. М., 2005. 224 с.
64 Гавриил Константинович, вел. кн. В мраморном дворце: Из хроники нашей семьи. Нью-Йорк, 1955. 412 с.
65 Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991. 328 с.
66 Марцинковский В. Ф. Записки верующего: Из истории религиозного движения в России (1917;1923). Новосибирск, 1994. 320 с.
67 Мекк Г. фон. Как я их помню. М., 1999. 332 с.
68 РГВИА. Ф. 95. Оп. 1. Д. 31, 34, 39,53, 29, 57.
69 РО ГМТ. ЛФ. 48. КП-20 551/1. них днях его жизни, письма С. А. Толстой к поэтессе Марии Шкапской70 и известному юристу А.Ф. Кони71, в которых раскрывается ее отношение к собственному мужу и его смерти).
Другую группу источников составляют делопроизводственные материалы, содержащие официальные сведения о С. М. Сухотине, которые содержат большой объем биографического материала. Среди таких источников.
72 можно выделить его личное дело в архиве Морского училища, формулярный список С.М. Сухотина73, расписания и конспекты военных занятий74 и приказы Лейб-гвардии по 1 Стрелковому полку75, дающие представление о его военной карьереличное дело С. М. Сухотина в архивах Главного управ.
76 ления по заграничному снабжению (Главзаграна), дело ответственных сотрудников Главного управления по снабжению металлами РАСМЕКО из архивов Ревтрибунала ВЦИК77, раскрывающее позицию следствия и трибунала в отношении к подсудимым. Личные дела в Таганской тюрьме как С.М. Сухотина78, так и его коллеги по РАСМЕКО и близкого друга — A.C. Чагадае.
79 80 ва, а также — оркестрантов тюремного оркестра народных инструментов позволяют детально исследовать такие неизвестные для современной историографии практики повседневности Таганской тюрьмы периода 1918;1921 гг. как, например, тюремный оркестр, статус исправляющегося, концерты-митинги, трудовое воспитание и образование заключенных и т. д. Информация о тюремном быте и распорядке содержится в том числе и в приказах по.
81 личному составу Таганской тюрьмы за 1919;1920;е гг. К делопроизводст.
70 РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Д. 497.
71 Флор-Есенина Т. О чем рассказали архивы // Режим доступа: http://www.culture.ririfotels.ru/izd pub/Esenvest/nl/esen vestl 11 .htm.
72 РГА ВМФ. Ф. 432. Оп. 2. Д. 2061.
73 РГВИА. Ф. 400. Оп. 9. Д. 34 159. ЛЛ. 646−647.
74РГВИА. Ф. 95. Д. 10.
75 РГВИА. Ф. 95. Д. 6.
76 РГИА. Ф. 1525. Оп. 2. Д. 160.
77 ГАРФ. Ф. Р—1005. Оп. 1а. Д. 52.
78 ЦАГМ. Ф. 2244. Оп. 1. Д. 1459.
79 ЦАГМ. Ф. 2244. Оп. 1. Д. 1587.
80 ЦАГМ. Ф. 2244. Оп. 1. ДД. 1673, 1502, 1410, 1005,923,877,814, 445, 322,328,325,331,3491, 1514, 1309, 1675, 1373.
81 ЦАГМ. Ф. 2244. Оп. 1. Д. 1703. венным же документам следует отнести афиши тюремного театра, которые дают представление о репертуаре и аудитории тюремного театра в 1920;1921 гг.82, в котором состоял и Сухотин.
Основными источниками по послетюремному периоду биографии С. М. Сухотина, помимо мемуаров и писем из его окружения, следует назвать личное дело С. М. Сухотина в фонде Главного управления местами заключения (ГУМЗ) Наркомата внутренних дел РСФСР, содержащее материалы периода 1921;1922 г. 83, когда С. М. Сухотин был занят на принудительных работах без содержания под стражей, и личного дела С. М. Сухотина в фонде Главного управления научными, научно-художественными и музейными учрежде.
84 ниями Наркомпроса РСФСР (Главнауки) .
В целом необходимо отметить, что источниковая база настоящего диссертационного исследования представляет широкий характер, включает в себя источники разного происхождения, что методологически обосновано биографическим и в частности контекстуально-биографическим жанром исто-риописания. Особая ценность подавляющего большинства из использованных источников заключается в их абсолютной научной новизне.
6. Научная новизна исследования состоит в следующих аспектах: 1. Впервые в историографии исследуется биография С. М. Сухотина, которая до сих пор находилась на периферии интереса историков. Неизученность его биографического опыта позволяла историкам распространять на С. М. Сухотина стереотипические представления, характерные для распутин-ской, толстовской и советской историографии, как-то: «гомосексуалист», «толстовец», «спекулянт, окопавшийся на советской службе». Помещение в центр исследования непосредственно самого С. М. Сухотина и его биографического опыта позволило отделить историографические стереотипы от его.
82 Фотокопии представлены на сайтах интернет-аукционов: Сибирский коллекционер (http://www.sibcol.com/) — Гелос: Аукционный дом (Ьйр:/Ауут.ее1о5.гиЛУОБТОК: Аукцион по продаже предметов для коллекционирования (http://vostok-sale.ru/).
83 ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 14. Д. 670.
84 ГАРФ. Ф. А-2307. Оп. 22. Д. 1178. личности, превратить его в самостоятельного исторического персонажа с уникальной и сложной судьбой.
2. Автором предложен контекстуально-биографический подход к исследованию индивидуальной биографии в переломную эпоху рубежа XIX—XX вв. ввиду личностной специфики объекта исследования и его исторического времени. Это позволило раскрыть индивидуальный опыт в тесном взаимодействии с эпохой, взглянуть на проблему сочетания макрои микроистории с позиции «ближайшего контекста», масштаб которого, с одной стороны, помог наиболее полно раскрыть личность, а с другой, — высветить многие, до сих пор неисследованные аспекты переломной в истории России эпохи, выходящие за рамки узко-биографического интереса.
3. Метод сетевого анализа «ближайшего контекста» позволил идентифицировать и раскрыть такие новые для исторической науки аспекты переломной эпохи, как: офицерскую мотивацию возникновения заговора против Г. Е. Распутина, деятельность Главного управления по заграничному снабжению (Главзагран) Военного министерства по организации взаиморасчетов по русско-румынским военным обязательствам, историю одного из важнейших органов в структуре народного хозяйства периода Гражданской войны Главного управления по распределению металлов ВСНХ (РАСМЕКО), а также сложные основания возникновения и неявную суть одного из первых громких дел советского правосудия — «дела РАСМЕКО», специфику и особенности одиночного заключения и специфику уникальной социокультурной среды, сложившейся в Таганской тюрьме в короткий период Гражданской войны, позволило исследовать особенности социальной адаптации бывших заключенных тюрьмы в рамках принудительных работ без содержания под стражей, а также расширить представления об истории организации музея-усадьбы Ясная Поляна.
4. Применение коммуникативной методологии позволило раскрыть в горизонте индивидуальной биографии взаимодействие различных культурных традиций и тенденций в процессе самоопределения личности в перелом.
29 ную эпоху. Такие моменты судьбоносного выбора С. М. Сухотина, как правило, совпадали с переломными моментами исторических событий. Решение участвовать в убийстве Г. Е. Распутина являлось результатом объединения в мотивации одного человека офицерского воспитания, фронтового опыта Первой Мировой войны, конфликта традиционной сословности с процессами «демократизации» и распространения идей «Освободительного движения» в уездной среде после 1905 г., а также глубокого конфликта придворной великосветской среды с распутинством как явлением, противным духу христианства. Исследование опыта выживания С. М. Сухотина в статусе заключенного Московской Таганской тюрьмы позволил раскрыть процесс перерождения непротивленческой толстовской позиции в позицию «двойной морали» в ситуации нарастания агрессивности социального и идеологического контекста в первые годы советской власти.
5. Сочетание в источниковой базе биографического исследования источников различного происхождения позволило на основании сопоставления данных разных источников выявить скрытую суть многих чрезвычайно важных в биографической перспективе событий и явлений: коммуникативные практики в бюрократической среде молодой советской республики, как «взаимовыгодные отношения» между чиновниками и предпринимателями, а также методы расправы с чиновниками, по различным причинам противодействующим этим практикам.
6. Привлечение широкого круга мемуарного материала позволило не только собрать значительное количество свидетельств о С. М. Сухотине со стороны его ближайшего коммуникативного круга, но и раскрыть многие важные в свете обозначенной в исследовании проблематики свидетельства его личностной мотивации. Исследование мемуарных источников с точки зрения микроисторических практик сделало возможным детальное раскрытие «ближайшего контекста» С. М. Сухотина в различные периоды его биографии. Выявлены содержание и структура жизни кадетов Морского кадетского корпуса, офицерской среды времени Первой мировой войны, а также харак.
30 тер социокультурной среды Таганской тюрьмы в период Гражданской войны. Мемуарные источники об убийстве Г. Е. Распутина — воспоминания Ф. Ф. Юсупова «Конец Распутина» и «Дневник» В. М. Пуришкевича — впервые в рамках отечественной историографии были подвергнуты компьютерному контент-анализу, что позволило более объективно выявить мотивационные основания заговора. В процессе исследования удалось также решить одну из основных проблем, возникающих при контент-анализе мемуарных источников, которая связана со слабой структурированностью информации, представленной в них. Предложен вариант комплексной разметки текста, что позволило получить основания для новой информации и выводов.
7. Структура исследования.
В соответствии с обозначенными целью и задачами настоящее диссертационное исследование состоит из Введения, двух глав, Заключения, Списка литературы и Приложений.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Чуждый какой-либо великости и способности определять ход исторического процесса, С. М. Сухотин представляет собой «исключительное нормальное» своего времени. Высокая степень его вовлеченности в крупные события переломной для России эпохи рубежа Х1Х-ХХ вв., сопутствующие им социокультурные разломы и процессы, а также активный характер адаптации и нравственного самоопределения в них обусловили не только актуальность объекта и предмета исследования в рамках заявленной проблематики, но и целесообразность применения микроисторических методик к их исследованию.
Данное исследование является первым, в центре которого стоит С. М. Сухотин. Биография рассматривается с точки зрения контекстуально-биографического подхода, предлагаемого в рамках современной микроистории. В центре внимания — процесс взаимодействия и взаимовлияния уникальной личности и сложного контекста, реконструированного «от индивида» посредством сетевого анализа в масштабе ближайшего окружения. Такой подход позволил представить переломную эпоху в ее индивидуальном измерении — уникальной конфигурации событий, тенденций и явлений, которая была характерна именно для С. М. Сухотина и формировала уникальную траекторию его жизни, но в то же время раскрыть и исследовать эпоху в рамках этой жизни.
Исследование биографии С. М. Сухотина в масштабе ближайшего контекста позволило идентифицировать суть переломной эпохи в ее конкретно-биографическом измерении на уровне более или менее уникальных микропроцессов, создающих конкретный облик макро-эпохи в уникальной конфигурации межличностных, духовных, идейных и событийных коммуникаций. Проведенное исследование позволило идентифицировать процессы проникновения тенденций «большой» истории в личностные основы индивида, дестабилизирующих его ближайшую коммуникативную среду и стимулирую.
247 щие процессы самоопределения на глубинном уровне, и тем самым раскрыть «саму суть» переломной эпохи.
Жизненные перипетии С. М. Сухотина, вызванные культурными, социальными, политическими и духовными тенденциями и событиями эпохи касались нравственных основ его личности, изменяли его мироощущение, заставляли реагировать на вызовы времени. Переоценка с христианских позиций Русско-японской войны в 16-летнем возрасте, кризис представлений о браке в 27 лет, вызванный нравственным конфликтом патриархальности и толстовства, лишения фронтовой жизни во время Первой мировой войны, участие в убийстве Г. Е. Распутина, несправедливое обвинение в спекуляции и взяточничестве по «делу РАСМЕКО», заключение в Таганской тюрьме, принудительные работы без содержания под стражей в статусе «рабсилы» — жизненная траектория С. М. Сухотина проходит через целый ряд кризисных и переломных моментов, как в перспективе эпохи, так и в перспективе личностного становления.
До 27-летнего возраста в нравственных предпочтениях С. М Сухотина решающую роль играла позиция отца — М. С. Сухотина — одного из ярчайших мыслителей своего времени. Однако уже в родственной среде, в среде, в которой С. М. Сухотин растет, приобретает воспитание и основные нравственные ориентиры, была заложена изначальная противоречивость, предопределившая сложный характер нравственного становления юноши. Основные позиции традиционного дворянского воспитания, получаемого С. М. Сухотиным в семье, вступают в конфликт с новыми революционными тенденциями эпохи, которые все активнее заявляют о себе на рубеже веков, дискредитируя традиционную мораль.
Традиционные представления о семейственности как основе жизни, о незыблемости христианского церковного брака вступают в противоречие с ежедневными практиками светского поведения. Их С. М. Сухотин наблюдал не только на примере брака собственных родителей, но и в светском кругу.
Постулируемая нерушимость церковного брака на деле оказывалась ширмой,.
248 скрывающей побочные семьи, внебрачных детей и фактическое несоответствие понятий любви и брака, и не мешала, например, иметь наряду с мужем «мужчин-друзей». Подобное внутреннее несоответствие воспитало в молодом С. М. Сухотине, остро интересующемся вопросами христианской нравственности, определенный цинизм в отношении к брачным узам.
Ценности патриотизма, долга перед Отечеством, любви к императору, приоритета общественных и государственных интересов над личными, прививаемые в семье Сухотиных с самого детства посредством детского круга чтения, усадебной вещной среды и генеалогических дискурсов, также претерпевали нравственное переосмысление. Полученное С. М. Сухотиным в Морском кадетском корпусе традиционное офицерское воспитание было основано, помимо дисциплины, на таких нравственных аспектах, как самоуважение, уважение к форме, к военным наградам и чинам, ответственность за подчиненных, понятиях офицерского братства, долга перед Отечеством и императором. В то же время, возвращаясь на каникулы в Кочеты, юноша был свидетелем новых социальных тенденций — крестьянских бунтов в имении, вражды рабочих к «господам», нередко принимавшей открытый характер, безынициативности всей государственной структуры в условиях роста беспорядков, начиная от уездной власти и заканчивая императором, обрекавшей помещиков на беспомощность, ее неспособности противостоять стихийным процессам демократизации и распространению идей «Освободительного движения», заразившим не только государственные структуры, но и дворянское сословие изнутри, — тенденций, вызывающих страх отца и требующих самоопределения в новых жизненных условиях. Глубокое разочарование в монархической власти, с одной стороны, и демократических институтах, — с другой, размышления о загадочной и непонятной Русской Душе и Святой Руси как цивилизационной основе русского народа, способной противостоять «Освободительному движению», нравственное самоутверждение в наследственном земельном праве и традиционной дворянской сословной замкнутости.
— после 1905 г. нравственные искания стали важным фактором интеллекту.
249 альной среды Кочетов и Ясной Поляны, воспитанником которой был С. М. Сухотин.
В не менее сложное противоречие вступало и традиционное христианское воспитание, получаемое С. М. Сухотиным в Морском кадетском корпусе на уроках Закона Божьего, с военным опытом Русско-японской войны, которая с христианских позиций расценивалась юными кадетами как захватническая, противная духу христианства. Нежелание продолжать военно-морскую карьеру было результатом этого нравственного противоречия.
Христианское мировоззрение, привитое С. М. Сухотину в Морском кадетском корпусе, предопределило его дальнейшую реакцию на многие переломные события эпохи с позиции христианской нравственности. Увлечение вопросами христианской нравственности предопределило и выбор учебного заведения для дальнейшего образования С. М. Сухотина — Лозаннского университета в Швейцарии, имевшего многовековую теологическую традицию. Поиски «истинного» христианства постепенно приводят С. М. Сухотина в толстовство, которое вошло в семью Сухотиных вместе со второй женой отца — Т.Л. Сухотиной-Толстой. Толстовское учение было воспринято молодым Сухотиным лишь в части представлений о божеской любви и презрения к церковному браку, воспринятого им чрезвычайно остро.
Неожиданный нравственный конфликт, вызванный в С. М. Сухотине необходимостью выбора, перед которым его поставил отец, — либо семья, стабильная эмоциональная среда и обеспеченное будущее, либо любимая, но замужняя, женщина Н. Ф. Гаярина, их совместный ребенок, которого она ждала, исполнение «честного слова» и приверженность толстовству, — вызвал в Сухотине глубокий личностный кризис. Необходимо было сделать сложный выбор: либо изменить личным убеждениям и понятиям чести, что было основой нравственного семейного воспитания Сухотиных, либо разрушить авторитет отца и порвать все связи с семьей. 27-летний С. М. Сухотин, будучи чрезвычайно эмоционально связанным с семьей, выбирает первое, что стало причиной его «нравственно приниженного состояния» накануне Пер
250 вой Мировой войны. Первый серьезный ценностный конфликт проявил личностную черту С. М. Сухотина — тягу к семье и традиции, неспособность выйти за рамки близкого родственного круга и противопоставить себя ему, что стало важным фактором на пути личностного становления С. М. Сухотина.
Конфликтный характер нравственного самоопределения С. М. Сухотина в предреволюционную эпоху был обусловлен кризисностью самой эпохи: революционные тенденции, вступая в тесное взаимодействие с традиционными социальными и, главное, духовными дворянскими устоями, предопределили нестабильность среды, воспитавшей С. М. Сухотина, как и процесса его личностного становления. Итогом нравственных исканий С. М. Сухотина стало утверждение в ценностях патриотизма и офицерства, патриархальной семейственности и традиционной христианской нравственности. Немало поспособствовала этому Первая Мировая война, в ходе которой С. М. Сухотин приобретает самостоятельность в решениях и поступках, а соответственнои в личностном самоопределении. Убийство Г. Е. Распутина стало кульминационным моментом фронтовой биографии С. М. Сухотина и его ответом на нравственный вызов времени. Пройдя сквозь ряд кризисных с нравственной точки зрения моментов и понимая различия нравственных тенденций XIX в. и XX в., С. М. Сухотин постепенно приходит к утверждению себя в традиционных ценностях XIX в.: дворянство, офицерство, патриархальная семейственность.
В период революционных событий входила личность с четкой внутренней индивидуализацией на традиционной дворянской и офицерской морали и обостренными офицерскими мотивациями служить на благо Родины. Именно эти две личностные тенденции и предопределили первую реакцию С. М. Сухотина на революцию, которую он и его семья считали временным явлением. Служба в Главном управлении по заграничному снабжению (Глав-загране), где сохранилась комфортная для С. М. Сухотина среда офицеров, служба в интересах военного снабжения и ее мотивация «на благо народных.
251 интересов" давала возможность оставаться в привычной системе ценностей. Успехи С. М. Сухотина в деле организации процессов русско-румынского военного снабжения, актуальные в свете продолжавшейся войны, и ликвидации расчетов с Румынией после ее окончания, однако, не предопределили дальнейшего карьерного роста Сухотина на службе в Главном управлении по снабжению металлами В CHX (РАСМЕКО). Изменение коммуникативной среды и ее ценностных приоритетов обозначило неуспех С. М. Сухотина в деле адаптации к бюрократическим реалиям в РАСМЕКО. Принципиальное личностное нежелание адаптироваться к механизмам взаимодействия в бюрократической среде С. М. Сухотина в должности заместителя заведующего РАСМЕКО стало основным мотивом его деятельности и вызвало агрессивную реакцию чиновников и фабрикантов, выразившуюся в деле ВЧК по обвинению «ответственных сотрудников» РАСМЕКО в спекуляции дефицитными металлами и взяточничестве. Идеологический характер судопроизводства предопределил курьезность «дела РАСМЕКО». В борьбе со спекуляцией и взяточничеством Следственная комиссия ВЧК и Ревтрибунал при ВЦИК солидаризировались в чувстве «классовой ненависти» со спекулянтами и взяточниками против «классово чуждых» сотрудников РАСМЕКО, работавших «на благо народных интересов» и «на благо строительства новой жизни» и боровшихся с «договорными практиками» в деле распределения дефицитных металлов. Активные попытки С. М. Сухотина доказать несправедливость предъявленных ему обвинений, объяснить истинные стороны «дела РАСМЕКО» и, наконец, раскрыть собственную честную мотивацию оказались бессильными. Глубоко укорененная в традиционной дворянской нравственности, она более всех свидетельств доказывала его вину перед молодой советской республикой. Приговор к расстрелу по суду Ревтрибунала при ВЦИК, предательство жены и развод с ней накануне суда, предопределил очередной личностный кризис. Его результатом стала потеря самого важного для С. М. Сухотина — семьи — и осознание полной несовместимости с советской властью и идеологией.
Процесс личностного самоопределения С. М. Сухотина в агрессивном революционном и послереволюционном контексте имел сложный нелинейный характер, обусловленный противоречивостью «исторического момента». Революционные тенденции, присутствовавшие в качестве одного из элементов в окружении С. М. Сухотина с детства, дестабилизировавшие родственную ему среду, вторгавшиеся в традиционную духовную дворянскую культуру, в революционный 1917 г. выходят на первый план, пронизывая коммуникации С. М. Сухотина и разрушая их. Стремительно меняющийся социально-политический контекст, растущая в условиях Гражданской войны агрессивность внутренне чуждой для С. М. Сухотина революционной среды потребовали от него постоянного самоопределения. Нежелание С. М. Сухотина менять личностные основы потребовало от него выработку новых методов «общения» с контекстом с целью личностного самосохранения в условиях глубокой нравственной приверженности дореволюционным ценностным структурам.
Уникальный опыт С. М. Сухотина позволил исследовать такую важную «непротивленческую» практику, как «двойная мораль», которая была в корне противна воспитанным в С. М. Сухотине представлениям о свободе личностного самоопределения и твердости убеждений, однако позволяла выжить в агрессивном контексте. Анализ опыта нравственного самоопределения С. М. Сухотина с течением жизни позволил выделить основные константы его личности, выдержавшие испытание переломной эпохой: традиционная дворянская нравственность, прочная эмоциональная связь с семьей, глубокая приверженность офицерскому сообществу, кодексу чести и личным убеждениям, взгляд на мир и происходящее вокруг с позиции христианства. А также — позволил проследить характер некоторых трансформаций, принявших форму пассивного отказа. Это отказ от активности на благо государства и ограничение личностных интересов семейной сферой после приговора к расстрелу в Ревтрибунале при ВЦИК. Отказ от открытого противодействия агрессивному контексту и выработка скрытых форм проявления «свободы лич.
253 ности" в частности проявились в практике помощи белогвардейцам в организации побегов из Таганской тюрьмы «образцового заключенного» С. М. Сухотина, участие боевого офицера Первой мировой войны в качестве балалаечника в Великорусском оркестре народных инструментов Таганской тюрьмы, признанном полезным ЦКО НКЮ в деле агитации в воинских частях, в переходе С. М. Сухотина на службу в усадьбу Ясная Поляна в статусе «рабсилы» на должность коменданта.
Проведенное биографическое исследование не только раскрыло уникальный жизненный опыт, новый для отечественной историографии, но и позволило высветить многие аспекты переломной эпохи, до сих пор не идентифицированные исторической наукой: культурные, социальные и политические мотивы возникновения заговора против Т. Е. Распутина, деятельность Главного управления по заграничному снабжению (Главзагран) Военного министерства по организации взаиморасчетов по русско-румынским военным обязательствам, историю одного из важнейших органов в структуре народного хозяйства периода Гражданской войны Главного управления по распределению металлов ВСНХ (РАСМЕКО), а также сложные основания возникновения и неявную суть одного из первых громких дел советского правосудия — «дела РАСМЕКО», специфику и особенности одиночного заключения и специфику уникальной социокультурной среды, сложившейся в Таганской тюрьме в короткий период Гражданской войны, позволило исследовать особенности социальной адаптации бывших заключенных тюрьмы в рамках принудительных работ без содержания под стражей, а также расширить представления об истории организации музея-усадьбы Ясная Поляна.
Ставшая в последнее время особенно ощутимой потребность в переосмыслении российской революционной эпохи и изменении подходов к ее исследованию заставляет обращаться именно к таким фигурам и именно к такой методологии. Результаты, полученные благодаря применению контекстуально-биографической методики, могут существенно способствовать в деле переосмысления эпохи с позиции, максимально приближенной к конкретному человеку.
