Житийные мотивы в романе Николая Островского «Как закалялась сталь»

Актуальность исследования. Своевременность данной работы подтверждается актуализацией её основных тематических направлений.

Теория мотивного анализа, база которого была подготовлена Л.Н. Весе-ловским, А. Л. Бемом, В. Я. Проппом, О. М. Фрейденберг, В. Б. Шкловским, Б. В. Томашсвским, Е. М. Мелетинским, Б. М. Гаспаровым, в настоящее время активно развивается в трудах В. И. Тюпы, И. В. Силантьева, Г. В. Краснова и других отечественных учёных. Наряду с такими категориями анализа, как тема, концепт и символ, мотив выступает универсальным, но в то же время ёмким и точным инструментом анализа как формальной, так и содержательной стороны художественного произведения. Особенно эффективен мотивный анализ в изучении агиографических произведении, где сильно влияние канона и неизбежно использование узнаваемых повествовательных конструкций.

В настоящее время жанр жития переживает второе рождение. С 1988 годIV ' Русской православной церкви было разрешено заниматься просветительской и книгоиздательской деятельностью, в том числе — изданием жигий. Уже в начале девяностых издавалось около 50 наименований житий в год, к концу десятилетия их насчитывалось 140 [Жукова, 2006: 91−93]. Возрождение агиографической традиции также связано с возобновлением деятельности Синодальной Комиссии по канонизации святых. 20 августа 2000 года в Храме Христа Спасителя в Москве в присутствии глав и представителей Православных Автокефальных Церквей состоялось прославление многих угодников Божиих, новомучеников и исповедников Российских XX века. Активно создаются и издаются жития не только мучеников XX века, как, например, жизнеописания святых царственных мучеников Романовых (см., напр.: [Святые Земли Русской: Тысячелетие русской святости. Жития и жизнеописания, 2002; Лазебный, 2008; Святейший Патриарх Тихон. Ангел Русской Церкви. Житие и наставление, 2002]). Отечественные авторы житий также выбирают в качестве объекта издавна канонизированных святых, в православной традиции не столь популярных, в том числе — католических (см., напр.: [Святой Франциск Ассизский, 2003]).

На волне интереса отечественного читателя к житийной литературе переиздаются агиографические произведения, написанные и изданные до 1917 года, а также произведения, созданные русскими эмигрантами.

В отечественной науке интерес к житийному жанру имеет большую историю. Свой вклад в изучение агиографии внесли замечательные русские исследователи XIX — начала XX века (дореволюционный период) И. С. Некрасов [Некрасов, 1870], В. О. Ключевский [Ключевский, 1988], И. А. Яхонтов [Яхонтов, 1881], Ф. И. Буслаев [Буслаев, 1861], Ф. А. Рязановский [Рязановский, 1915], Н. И. Барсов [Барсов, 1885], Е. Е. Голубинский [Голубинский, 1894- 1895], А. П. Кадлубовский [Кадлубовский, 1902], Н. И. Серебрянский [Серебрянекий, 1908], П. В. Безобразов [Безобразов, 1917], Х. М. Лопарев [Лопарев, 1910; 1914; 1898], Б. М. Соколов [Соколов, 1916], Н. П. Барсуков [Барсуков, 1882].

Плодотворной стала работа русских исследователей, оказавшихся после ре- •, волюции в эмиграции. Так, историк, мыслитель и публицист европейского и мирового масштаба Г. П. Федотов создаёт заграницей уникальную книгу «Святые Древней Руси» (1931) [Федотов, 1991], где первым даёт всеобъемлющую картину истории русской святости, которая сочетала широкую историософскую перспективу с научной критикой.

В советский период (особенно — до 1970;х гг.) изучение житий носило всевозможные маски (например, историзма), поскольку прямой заинтересованный взгляд на предмет мог спровоцировать как минимум отповедь, и как максимум репрессии в адрес исследователя. Под прикрытием марксистско-ленинской риторики1, аргументируя свои исследования житий необходимостью более глубокого изучения беллетристического жанра, жанра биографии, а также задачей «раскрыть реальный смысл содержания, облеченного в обязатель.

1 См., например, начало введения к книге «Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII —XVIII вв. Эволюция жанра ле1 ендарно-бнографических сказаний», в котором Л. Л. Дмитриев ссылается на статью Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии». ную религиозную форму"2, изучали житие В.П. Адрианова-Перетц [Адрианова-Перетц, 1947; 1970], Д. С. Лихачёв [Лихачев, 1970; 1979], Л. А. Дмитриев [Дмитриев, 1973], В. В. Виноградов [Виноградов, 1961], Т. В. Попова [Попова, 1975: 218−265] и другие учёные.

Современная наука ведёт активные исследования в области агиографии. Житие интересует современных исследователей как культурный феномен, имеющий богатую историю и уникальный генезис. Знаковым с этой точки зрения является культурологическое исследование М. М. Лоевской «Русская агиография в культурно-историческом контексте переходных эпох» (2005) [Лоев-ская, 2005], в котором автор затрагивает ключевые проблемы современного возрождения жития, делает чрезвычайно важные выводы о том, каким стало житие XX века, что и как наследовало современное житие от многовековой традиции бытования агиографических текстов в русской культуре.

Два последних десятилетия активно изучаются история жития, его язык и поэтика. Среди работ по истории данного типа произведений следует отметить исследования Ю. А. Артамонова [Артамонов, 2001], B.C. Блашенковой [Бла-шенкова, 2002], Д. Б. Максимовой [Максимова, 2001] и многих других учёных. Языковым особенностям текстов житий посвящены работы Т. П. Рогожниковой [Рогожникова, 2003], Т. А. Литвиной [Литвина, 1999], Т. В. Крыловой [Крылова, 1995], И. С. Кошкина [Кошкин, 1994], Е. Г. Дмитриевой [Дмитриева, 2005] и других.

Современному литературоведению видится важным изучение влияния агиографии на творчество писателей самых разных эпох и стран. Отражению традиций житийной литературы в произведениях зарубежных авторов посвя Высказывание Адриановой-Перетц. Так, например, обстоятельное исследование византийского жития 'Г.В. Поповой, предпринятое в 1975 году в рамках подготовки сборника «Античность и Византия», аргументировано целью «выяснить, каким образом развивалась византийская агиография по пути приближения её к беллетристической литературе» (см.: [Попова, 1975: 218−265]). Л. А. Дмитриев, предваряя публикацию книги «Житийные повести русского Севера как памятники литературы XIII — XVIII вв.», пишет, что «исследование памятников древнерусской агиографии необходимо и актуально как для воссоздания общей картины развития древнерусской литературы, так и для решения вопросов о становлении и развитии художественности и беллегри-стичности русской литературы вообще» (см.: [Дмитриев, 1973: 3]). Очевидно, что необходимость исследовать «бсллетристичность жития» становится универсальным аргументом исследователей, обращавшихся к агиографическому жанру. щены работы Е. А. Егоровой [Егорова, 2004: 48−52], А. И. Донченко [Донченко, 1999] и других исследователей.

Ведётся активная работа по изучению житийного наследия в трудах русских классиков: Н. М. Карамзина [Минеева, 1997: 246−256], A.C. Пушкина [Новикова, 1998], Н. В. Гоголя [Гольденберг, 1994: 21−48], JI.H. Толстого [Гродец-кая, 2000], Ф. М. Достоевского [Климова, 2002: 157−165].

В ситуации возобновления на смене эпох интереса к житийной литературе становится любопытным ответ на вопрос об имплицитном присутствии традиций житийной литературы в произведениях советских писателей. В русской культуре советского периода традиции житийной литературы можно обнаружить как в произведениях официальной литературы, где любая экспликация параллелей с религиозным прототипом тщательно затушёвывалась, так и в произведениях авторов, не идущих в авангарде социалистического реализма, но признанных и разрешённых, например, А. П. Платонова [Левченко, 2001], В. М. Шукшина [Бобровская, 2004]. Изучается влияние житийного канона на авторов, чьё творчество шло вразрез с существующей идеологией (исследователи Т.П. Комышко-ва [Комышкова, 1998: 472−475], Т. Т. Давыдова [Давыдова, 1997: 9−19]).

Восприятие советской литературой житийных традиций происходило по двум направлениям: во-первых, когда традиции житийной литературы были знакомы авторам непосредственно из первоисточников, и во-вторых, когда писатели (как правило второй половины XX века) канон житийной литературы усваивали из произведений житийно ориентированных классических авторов — уже упомя-нугых выше A.C. Пушкина, Н. В. Гоголя, JI.H. Толстого, Ф. М. Достоевского.

Н. Островский, изучению творчества которого посвящено данное исследование, наследовал житийный канон по обоим направлениям. Несомненно, он, как и его герой Павка Корчагин, хорошо знал христианские религиозные тексты. Жадное ученическое чтение классиков XIX века также не могло не повлиять на писателя.

Исследования, посвященные роману Н. Островского «Как закалялась сталь», хронологически можно отнести к трём периодам. Смена периодов обусловлена социально-политическими причинами. Первый, советский период, начинается с момента признания романа критикой (1935 г.) и до разрушения Советского Союза (начало 1990;х годы), второй — период реформ (1990;е годы) и третий — время современной России (2000;е годы).

Для советского периода присущ в большинстве случаев возвышенно-пафоспый, патетический тон характеристики романа. В ходе второго периода ракурс исследований диаметрально противоположен: «Как закалялась сталь» и его автор объявляются «порождением сталинизма, законченной моделью фанатической одержимости, „винтиком машины“, если не топором, от которого во время оно летели щепки» [Аннинский, 1991: 98]. Павка Корчагин объявляется «антигероем нашего времени» [Ерофеев, 2002: 6]. Третий период — время в целом объективного, диалектического анализа произведения.

Развитие интертекстуального направления в исследованиях литературы повлияло на интерес к «житийной» парадигме первого романа Н. Островского [Комагина, 2002: 126−132- 2003: 162−166- Подлубнова, 2003: 67−71- 2004: 313 316]. Однако дело не только в экспансии интертекстуальных штудий. Факт девальвации моральных ценностей как очевидный и печальный результат развития нашего общества определяет необходимость восстановить прерванные культурные традиции, «реализовать приоритет общечеловеческого» [Зеленкова, 1 1997: 5].

Прежде, чем начать рассмотрение того, каким образом житийные мотивы реализованы в романе «Как закалялась сталь», следует также сделать отступление с целью обозначить нашу исследовательскую позицию.

Во-первых, ни в имплицитном, ни в эксплицитном виде наша работа никаким образом не является идеологическим исследованием. Мы не отождествляем христианство и коммунизм-большевизм-социализм. Этой теме посвящена масса работ именно идеологического характера — начиная с H.A. Бердяева и заканчивая A. J1. Глотовым. Наша работа остаётся за рамками таких сопоставлений и отождествлений.

Во-вторых, данная работа нацелена на изучение явлений сугубо литературных и избегает вопроса этичности сопоставления большевика и святого. Как таковые, нас интересуют лишь определённые значения, указывающие на тот или иной тип восприятия текста. Мы сравниваем между собой художественные миры жития и романа, но не реальные миры православной религии и коммунистических социальных экспериментов.

В-третьих, несмотря на то, что существует точка зрения, сторонники которой (Л.А. Аннинский, А. Л. Глотов, Ю. С. Подлубнова и др.) прямо отождествляют «Как закалялась сталь» с житием, мы её не придерживаемся. Исследуя роман Н. Островского, мы рассматриваем в нём житийные и квазижитийные мотивы, но признаем также присутствие в его повествовательной ткани корпуса мотивов других жанровых традиций (например, приключенческого романа, романа воспитания). Мы не считаем, что какая-то конкретная группа мотивов превосходит другие в значении.

Объект данного исследования — мотивика романа Н. Островского «Как закалялась сталь».

Предмет — традиции житийной литературы в романе Н. Островского «Как закалялась сталь», реализованные на уровне мотивики произведения.

Цель работы — изучить бытование традиций житийной литературы в романе Н. Островского «Как закалялась сталь», реализованных на уровне мотивики произведения.

Задачи:

— исследовав современное состояние теории мотива, уточнить модель мо-тивного анализа;

— в рамках изучения системы мотивов дополнить аналитику мотива результатами исследования связей мотива с другими категориями нарратологии;

— исследовать мотивику жития с целью выявления ключевых мотивов этого жанра и определения характерных связей между ними;

— изучить влияние ценностной парадигмы творчества Н. Островского на мотивику романа «Как закалялась сталь»;

— исследовать мотивы романа «Как закалялась сталь», соотносимые с агиографическим каноном, и определить характер данной соотнесённости;

— изучить систему прожитийных мотивов романа «Как закалялась сталь», которая формирует агиографический контекст восприятия произведения, взаимодействует с системой персонажей и другими значимыми элементами романного целого;

— выявить ключевой мотив романа Н. Островского и определить характер его актуализации в романе «Как закалялась сталь» с точки зрения традиций агиографического канона.

В работе были использованы сравнительно-исторический и структурно-типологический методы исследования.

В качестве теоретико-методологической основы диссертационной работы послужили труды отечественных учёных, посвященные общим вопросам теории литературы и мифа, теории агиографии: Х. М. Лопарёва, П.В. Безобра-зова, В. О. Ключевского, Г. П. Федотова, В.П. Адриановой-Перетц, А.Н. Весе-ловского, В. Я. Проппа, О. М. Фрейденберг, В. Б. Шкловского, Б.В. Томашев-ского, Д. С. Лихачёва, Е. М. Мелетинского, Л. А. Дмитриева, В. В. Виноградова, Т. В. Поповой, М. М. Бахтина, А. Ф. Лосева, В. И. Тюпы, Н. Д. Тамарченко, И. В. Силантьева.

Научная новизна работы состоит в следующем:

— доказана целесообразность введения в аналитику мотива мотивов несобытийной природы;

— получила обоснование манифестация топических и актантных мотивов в процессуальной модели описания мотива, основанной на его темпоральных свойствах;

— впервые обобщены и представлены в виде единого комплекса мотивные подсистемы агиологических типов;

— исследовано системное влияние агиографической повествовательной традиции на мотивику романа Н. Островского «Как закалялась сталь»;

— впервые осуществлена классификация и проанализированы прожитий-ные мотивы романа «Как закалялась сталь».

Теоретическая значимость работы заключается в изучении принципа формирования мотивных структур, уточнении принципа формирования системных (в первую очередь — парадигматических) связей между мотивами повествовательных традиций (агиографической и соцреалистической), а также — в исследовании взаимовлияния мотивных нарративных моделей этих традиций в художественной системе романа Н. Островского «Как закалялась сталь».

Положения, выносимые на защиту:

1. Анализ и переосмысление опыта отечественного мотивоведения, ориентированного на событийную составляющую мотива, даёт основание для включения в аналитику мотива актантных, топических, временных мотивов, а также мотивов формы и состояния.

2. Существует устойчивая связь между тематическим рисунком художественного произведения и системой его мотивов, в том числе на уровне соотношения ключевого мотива и основной темы произведения. Существенные признаки этой связи обнаруживаются в ходе обращения исследователя системы мотивов произведения к мотивам универсальной фабулы через эксплицирование темы и её редуцирование до предельно общей мотивной основы.

3. Житийные мотивы образуют собой систему, которая обеспечивает устойчивость жанрового канона агиографии. Существует ряд причин такой системности: связь с универсальной фабульной схемой мифа, установка на особого рода документальность, отказ от авторской воли и специфика средневекового идеала эстетического. Изучение системы мотивов жития обнаруживает специфическую мотивную структуру не только относительно жанра в целом, по и относительно агиологических типов — жанровых подвидов жития, обусловленных особенностью жизненного пути и спасения святого.

4. В романе «Как закалялась сталь» присутствуют мотивы, характерные именно для житий — прямые коррелянты' (мотивы аскезы, бессребреничества, целомудрия, ангелоподобия и другие). Характер актуализации таких инвариантов в варианты схож с житийным на уровне семантики образов, которые оформляет мотив-коррелянт.

5. Наложение художественных систем миров соцромана и жития обнаруживает сходные контуры, что позволяет говорить о своеобразной квазижитий-ности романа и ряда мотивов, свойственных роману как «коммунистическому житию» (Ю.С. Подлубнова). С точки зрения семантики, такие мотивы соцромана и жития или совпадают частично, или имеют противоположную, зеркальную корреляцию, но в обоих случаях выполняют идентичную сюжетную функцию.

6. Житийные мотивы, актуализованные в романе Н. Островского «Как закалялась сталь», представляют собой систему, которая формирует специфический — прожитийный — контекст восприятия романа, взаимодействует с системой персонажей, системой ценностей и другими значимыми элементами произведения. Конфигурация ключевых событийных мотивов, характер их внутренних связей, а также связей с мотивами актантными, топическими и мотивами свойств позволяет соотнести систему прожитийных мотивов романа с системой мотивов собственно преподобнического жития.

7. Мотив противостояния играет в романе «Как закалялась сталь» ключевую роль. Контур противостояния романа аналогичен контуру противостояния в жигии. В связке с системой актантных инвариантов этот мотив и все продуцируемые им инварианты и варианты образуют основу романного целого.

Апробация работы. Научные результаты исследования отражены в статьях, опубликованных в сборниках всероссийского и международного значения, в журнале, рекомендованном ВАК РФ. Диссертация обсуждалась на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы ГОУ ВПО «Поволжская государственная социально-гуманитарная академия», на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания ГОУ ВПО «Мордовский государственный педагогический институт имени М.Е. Евсевьева».

Отдельные положения диссертации были представлены в форме докладов на Всероссийской научно-практической конференции «Третьи озиобишинские чтения» в 2005 году (г. Инза), на Международной научно-практической конференции «Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики» в 2006, 2009 и 2010 годах, (г. Тольятти), на научно-практической конференции «Современные проблемы науки и общества» в 2008, 2009 и 2010 годах (г. Тольятти), на научно-пракгической конференции, посвященной 60-летию профессора И. В. Вершинина «Предромантизм и романтизм в мировой культуре» в 2008 году (г. Самара).

Структура и объём диссертации. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии, состоящей из 242 названий.

Заключение

.

Целью нашего исследования было изучить явление, относящееся к стыку истории и теории литературы, — явление своеобразной интерполяции свода мотивов, способного перенести из культурного пласта одной эпохи в культурный пласт другой не столько культурные вехи, сколько ориентацию читателя на эти вехи, своеобразное предожидание сюжетных и даже содержательных аспектов произведения, по интенционально и по возможности — избегая возможности позволить этому содержанию реализоваться в тексте. Конкретно, нас интересовала возможность перенесения системы мотивов агиографического произведения, в частности — жития, в поле смыслов произведения социалистического, в нашем случае — романа Николая Островского «Как закалялась сталь».

Первоначальное знакомство с проблемой привело нас к решению вопросов литературоведческого характера. Основной вопрос состоял в том, что, несмотря на значительное количество работ в области мотивики, у учёных, занимающихся теорией мотива, так и не сложилось общее мнение касательно базовой природы мотива — событийной, топической, например. Практически необъятный свод художественных текстов оставляет массу работы для исследователя, пожелавшего изучить, скажем, мотив свечи во всех знаковых текстах мировой литературы (своеобразный индуктивно-интертекстуальный подход). Однако, при столкновении с необходимостью выявить и изучить системное множество мотивов конкретного произведения, мы обнаружили недостаток базы современной мотивики.

Традиционно сложившийся подход в анализе мотивов художественных (фольклорных и авторских) произведений базируется на работах А.Н. Веселов-ского и В. Я. Проппа. Подход этот ориентирован на категорию событийного в мотиве, ¿-методологически структурирован Е. М. Мелетинским и И. В. Силантьевым. Опираясь на работы А. Л. Бема, О. М. Фрейденберг и Б. М. Гаспарова, мы выделили и предложили использовать актантные и топические (предметные) мотивы в качестве равноправных элементов мотивного анализа художественных произведений и самого литературного процесса. Проблема номинации и дефиниции мотива, как мы предположили, может быть решена путём уравнивания в статусе всех элементов при одновременном выделении ключевого элемента мотива, образующего сему, логичную для сюжета.

Манифестация топических и актантных мотивов получает обоснование в процессуальной модели описания мотива, основанной на темпоральных свойствах мотива. В ходе обращения к дискурсивному моделированию мы проиллюстрировали кумулятивный принцип узнавания мотива и оформления мотива из инвариантных мотивов одной группы (топической) в вариант другой группы (актантный). Нами был сделан вывод о том, что в ходе построения процессуальной модели разрабатывается структура вариативного развития повествования, согласно которой, во-первых, может происходить полное совпадение ожидания читателя и того, о чём говорится в повествовании (типичная мотивная схема), во-вторых, может осуществляться игра автора с читателем, когда повествование то подтверждает предчувствие читателя, то обманывает его (перманентная мотивная схема), и, в-третьих, может произойти неожиданный поворот в развитии повествования и обман читательского ожидания (контрастная мотивная схема).

Дальнейшее рассмотрение связи мотива с горизонтом читательского ожидания неизбежно приводит к анализу такого свойства мотива как повторяемость. Здесь речь идёт не об интенциально мотивированном повторе (каким, например, является рефрен). Повтор мотива — это повтор синтагматический, на уровне синтагматики искусства, не повторяющий, но скорее — соединяющий образы в более сложные эстетические образования.

Другой требующий уточнения вопрос — это вопрос о соотношении мотива и темы. Обычно мотив играет в произведении смысловую роль — он «способствует прояснению главной идеи», темы. Выделение в системе мотивов ключевого мотива, от которого синтагматически расходятся по произведению, циклу произведений многочисленные варианты, наталкивает на мысль, что тема, собственно, и является своеобразным «супермотивом» — главным мотивом всего произведения. Процесс эксплицирования темы и её редуцирования до предельно общей мотивной основы (нарративной универсалии) становится задачей, которую необходимо решить в ходе анализа мотивики определённого произведения. Очевидно, что выбор автором определённой темы (а значит — и некоторой системы мотивов) предполагает некий диалог авторской интенции и горизонта читательского ожидания. Однако, можно утверждать, что сам по себе выбор определённой темы не гарантирует того, что произведение (как результат акта взаимодействия автора и читателя) состоится. Здесь возникает и приобретает значимость новый элемент, претендующий на то, чтобы быть учтённым в ходе анализа системы мотивов художественного произведения — категория ценности, под которой не подразумевается ценность самого произведения — эстетическая, историческая и никакая другая. Речь идёт о ценности в произведении, существующей в качестве значимого элемента его сюжета и повествовательной стратегии.

Система мотивов универсальной фабулы признаётся связанной с категорией ценности, признаваемой значимым элементом сюжета и повествовательной стратегии произведения. С точки зрения мотивики, выделяются ценности персонажа (чаще — героя), которые придают ему определённого рода когнитивную целостность и необходимую аргументацию действий, а также — ключевая ценность, которая не является ценностью одного персонажа. В произведении обозначается отношение каждого персонажа к такой сюжето образую щей ценности. Положительные герои, как правило, лояльны ключевой ценности, отрицательные герои этой ценности угрожают. Перманентная актуализация данной ценности влияет на характер интриги произведения, поскольку горизонт читательского ожидания непосредственно связан с узнаваемост ью этой ценности, её корреляцией с системой ценностей читателя. Ценности персонажей и сюжето-образующая ценность образуют систему ценностей произведения, которая, в свою очередь, связана с системой мотивов произведения. Эта связь обнаруживается в ходе выявления роли категории ценности в системе мотивов универсальной фабулы: универсальные инварианты — мотивы утраты, борьбы и обретения, словно электроны вокруг ядра атома, вращаются вокруг главной ценности произведения. Ценность утрачивается, за её обретение идёт борьба и в итоге она обретается. Таким образом, система мотивов художественного произведения, задействованная в формировании и дальнейшей утилизации горизонта ожидания читателя, участвует в образовании не только собственно сюжета, но и интриги.

В ходе компрессии и генерализации художественного произведения автор неизбежно задействует мотивную структуру. Свёртывание ткани повествования до схемы сюжета можно обнаружить не только в литературных дайджестах, но и в самих произведениях, интенциально применимых их авторами. Характер задействования в ходе наррации того или иного типа повествования — событийного или ситуативного — определяет использование соответственных мотивов — событийных или топических. Своеобразная «усушка» картины в ходе событийного повествования позволяет создать эффект быстрой прокрутки киноленты, беглого знакомства читателя с событиями фабулы без укрупнения их в сюжете. Разворачивание повествования из событийного в ситуационное происходит в соответствии с повествовательным кодом, свойственным не только и не столько писателю, сколько и определённой традиции. Даже сам факт слома и обыгрывания писателем-новатором повествовательного кода, заданного традицией, является началом новой традиции, которая впоследствии обнаруживается у продолжателей и эпигонов. Сама сущность повествовательного кода заключается в заданности выбора последовательности объектов повествования (описания, например) а также ракурса этого описания. Рассуждения о влиянии традиции на «художественный ракурс» того или иного писателя наталкивают нас на вычленение из повествовательной ткани мотивов формы (например, повествования в форме дневниковой записи (в романе Н. Островского — это дневник Риты Устинович, дневник Нины Владимировны — младшего врача клинического военного госпиталя), писем («Страдания юного Вертера» Гёте и «Бедные люди» Ф.М. Достоевского).

Таким образом, уточнение природы мотива мы провели по его функциональным (следуя аналитической модели, выработанной предшественниками), а также — сущностным характеристикам. Имея в виду в том числе и направленность нашей работы, мы пришли к выводу, что в основе природы мотива лежат его парадигматические свойства, которые дают возможность этому явлению поэтики быть интертекстуальным (мотив) и монотекстуальным (лейтмотив) явлением. Выступая посредником между авторской интенцией и горизонтом ожидания читателя, мотив с одной стороны, способен формировать интригу, и с другой стороны — очерчивает содержательную сторону произведения (крайняя степень проявления последней функции хорошо иллюстрируется возникновением во второразрядной литературе штампов — общих мест, предсказуемость содержания которых слишком высока даже для неискушённого читателя). Здесь автор, опираясь на мотив, может как удовлетворять, гак и обманывать горизонт читательского ожидания. Особо нами был сделан акцент на связи парадигматической характеристики мотива с жанром произведения, что продиктовало, в свою очередь, необходимость определить конгломераты мотивов, связанных границами жанра, как системы мотивов тех или иных жанров, и, уже в порядке рабочей гипотезы, обозначить системы мотивов произведений. Обобщив опыт предыдущих исследователей, мы связали теорию инвариантов-вариантов с теорией универсальных фабул, получив при этом общую модель описания процесса генезиса систем мотивов жанров.

Мотив, в нашем понимании, предстал как элемент повествования, синтагматически восходящий к интертекстуальному инварианту, и парадигматически локализованный в жанровой традиции, актуализирующийся в произведении в виде конкретного варианта — сложного образа бытийной или событийной природы, сохраняющего свои жанровые и универсальные интертекстуальные связи и оформляющего контекст восприятия локального содержания.

Исследование работ по мотивике жития обнаружило наличие более-менее устойчивых конгломератов мотивов, приписываемых исследователями данному жанру. В основном, комплексность выявленных мотивов диктуется привязкой к биографической канве повествования по схеме «рождение — деяния — смерть — чудеса».

В соответствие с выработанной моделью анализа мы выделили в массе житийных мотивов событийные и бытийные мотивы.

Из событийных мотивов, являющихся основой сюжета жития, мы выделили мотивы аскезы, благочестивое&trade-, воскресения, греховности, искушаемо-сти, исповедничества, крещения, любви, миссионерства, мученичества, мытарства, наставничества, обета, непреклонности-стойкости, обращения, общения, проповедничества, противостояния, раскаянья, святительства, скитаний, ухода, учительства, чудотворения, юродствования как ключевые и рассмотрели сферы актуализации в агиографическом произведении тех из них, которые наиболее ярко демонстрировали выработанный подход.

На примере мотива благочестивости мы рассмотрели зонтичный эффект, когда в рамках одного мотива на парадигматическом уровне объединяется с целью его обогащения и уточнения ряд других мотивов. В качестве таких включенных мотивов мы выделили мотивы справедливости, доброты-сострадания, трудолюбия, нестяжательства, скромности-смирения, отзывчивости-жертвенности, умеренности-аскетизма, набожности, любви и проанализировали их.

На примере мотива справедливости были рассмотрены такие свойственные системе мотивов жития явления как эффект суперлятивности мотива и эффект инверсии мотива. Актуализация первого эффекта предполагает, что базовый мотив — справедливости, — реализуясь в качестве варианта применительно к фигуре центрального персонажа жития — святого, — обнаруживает стремление к предельному его обособлению и подчёркиванию. В определённый момент предельность мотива порождает его инверсию — герой ищет для себя несправедливости. Нами также были рассмотрены мифологические корни механизма «суперлятив — инверсия».

Синтагматический слой системы агиографических мотивов, а также связь парадигматического и синтагматического уровней были подробно раскрыты в работе на примере такого ключевого мотива жития как мотив противостояния (борьбы). На уровне синтагматики данный мотив восходит к мотивной универсалии пространства универсальных фабул, где противостояние является ключевой связкой триады «недостача-борьба-обретение». Этот мотив, собственно, актуализирует бинарную схему мира, обозначая таким образом координаты топики («своё — чужое») и координаты системы персонажей («свои — чужие»),.

С точки зрения эволюции жанра жития, мотив противостояния ранних житий реализуется в персонажной схеме — в противостоянии святого мыслью, словом и делом чужим — представителям профанного мира — нехристианам, язычникам и иноверцам (которые могли быть как членами семьи святого, так и посторонними людьми), а также чужим — представителям сакрального мирасилам Тьмы. Противостояние профанам-чужим особенно было свойственно мартириям с их чрезвычайно богатой парадигматикой данного мотива. В более поздних житиях фокус парадигматического обогащения переносится на противостояние силам Тьмы и собственной человеческой природе святого (прелести, порокам, несовершенству). Можно сказать, что внешняя борьба сменяется не менее богатой борьбой внутренней.

Из мотивов топики жития (бытийных мотивов) мы выделили две основные группы — относящиеся к внешности персонажа (а конкретно — святого) и относящиеся к пространственным координатам. В качестве зонтичного мотива мотивов, относящихся ко внешности персонажа, мы выделили мотив ангелопо-добия. Среди мотивов пространственных координат мы выделили мотив уединённого места.

Приведённые изыскания в области теории мотивного анализа позволили методично подойти к процессу изучения житийных мотивов в романе Николая Островского «Как закалялась сталь». Мы начали исследование с выстраивания системы координат художественного мира романа Н. Островского, коррелирующей к сюжетной универсалии. Здесь проявились места, общие со схемой мира жития, а также — отличные от неё. Необходимость соотнесения мира романа с сюжетной универсалией продиктовала необходимость введения в исследование категории ключевой (главной) ценности романа. Рассматривая соотношение ключевой ценности романа с комплексом мотивов универсальной фабулы, мы выявили, что универсальная фабульная схема в романе реализовыва-ется дважды — при недостаче и обретении справедливого миропорядка, и при утрате и обретении возможности борьбы. При этом, наряду с развитием второго фабульного цикла (обретения возможности борьбы), универсальная фабульная схема реализуется в третий раз — в ходе борьбы с внутренними врагами нового миропорядка — бандитами, «попутчиками», троцкистами.

Предметное исследование мотивов сразу же выявило наличие двух больших групп мотивов. К первой группе мотивов относятся те житийные мотивы, которые, в принципе, не были актуализованы в соцкультуре, и без изменений перенесены — практически трансплантированы — в ткань романа. Ярким примером такого типа мотивов является мотив целомудрия. Ко второй группе относятся мотивы, соотносимые с житийными по принципу подобия. Ремная часть таких мотивов явно содержит в себе новую (социалистическую) семантику, а подобие мотивам агиографическим им даёт темная часть, в которой сохраняются парадигматические связи с другими проагиографическими мотивами. В качестве примера такого типа мотивов можно привести мотив благочестивости святого, трансформировавшийся в романе в мотив настоящего коммуниста, внутри которого (мотива) сохранились связи с мотивом почитания сакральной литературы (романный вариант мотива — социалистической литературы) и другими мотивами жития.

Итак, мы исследовали событийные мотивы, обозначенные нами как основные для сюжета жития. Подробнейшим образом нами была рассмотрена трансформация мотива благочестивости, который актуализуется в романе практически полностью, но с внесением ряда поправок, учитывающих смену ключевой ценности, а также — актуализация мотива противостояния, парадигматические вариации которого повсеместно пронизывают ткань романа.

Мы выявили, что именно мотив благочестивости является в романе основным при формировании образа главного героя — Павла Корчагина. В системе проагиографических мотивов, актуализованных в романе «Как закалялась сталь», было выявлено свойство суперлятивности, являющееся признаком системы житийных мотивов. Проявление суперлятива мы видим в вариантах таких мотивов как мотив трудолюбия и справедливости.

По ходу работы мы неоднократно приводили достаточно устойчивое мнение ряда исследователей о том, что Павка Корчагин близок к святым-мученикам. Сопоставление контура прожитийных мотивов романа с устойчивым набором мотивов данного агиологического типа не подтверждает данное мнение. Такой вывод можно сделать, исходя из выявления «удельного веса» в сюжете актантов, явным образом мучивших главного героя (собственно, мучителей). Таковыми в романе являются Прохошка, избивший маленького Павку за потоп в буфете, петлюровцы, избившие Павку-подростка в караулке, троцкисты, избившие Корчагина в ходе выступления в военкомате.

Из перечисленных трёх ситуаций только одна явлена в повествованииэто сцена с Прохошкой. Две другие сцены остаются в фабуле. Кроме того, ни один из случаев, строго говоря, под мучительство не подходит. Рукоприкладство Прохошки — сиюминутная вспышка гнева человека, привыкшего распускать руки по малейшему поводу. Указаний (ни контекстных, ни языковых) на то, что официант ставил себе целью мучить Павку, нет. В сценах, связанных с арестом героя после освобождения Жухрая, указывается, что конвоир сильно избил мальчика, но опять же — избиение было мгновенной вспышкой агрессии петлюровца, местью за наказание, понесённое им за побег арестанта. Судя по реакции коменданта на слова Саломыги о шомполах, Павку в караулке не пытали, но только допрашивали. Избиение Корчагина троцкистами к мучению также отнести нельзя, поскольку целью троцкистов было заставить Павла замолчать и уйти с трибуны.

Контур прожитийных мотивов позволяет говорить о близости мотивной конструкции, формирующей образ главного героя, не к мученическому житию, но к житию собственно преподобническому. Мотив набожности, мотив аскезы, мотив пустынного места, актуализуясь в романе, формируют соответствующий контекст узнавания, при этом ряд других мотивов соотносим с другими агиологическими типами. Так, актантная роль главного героя в ряде сцен (особенно — в первой части романа), огождествима с инвариантом «воин». Корчагин, что называется, огнём и мечём несёт свою веру и в этом смысле является благоверным.

Прослеживаются в романе и мотивы святительского жития. Несомненно, Корчагин является одним из лидеров нового движения, он, что называется, «при власти», на что настойчиво указывают и Тоня Туманова (в сцене встречи на Боярке) и Нелли Лещинская (в сцене встречи в посольском поезде). Часто он инициатор и идеолог тех нравственных преобразований, которые должны привести к светлому будущему царства справедливости. В качестве примера можно привести проанализированные по ходу работы сцену с облагораживанием внешнего облика цехов, сцену борьбы Корчагина с сальными анекдотами (санаторная эпопея). В ходе формирования образа главного героя участвуют мотивы миссионерства, проповедничества, учительства, отказа от заслуженных почестей, в том числе в виде повышения в статусе (отказ возглавить комсомольскую ячейку заводских мастерских). Однако, общий объём святительских мотивов уступает собственно преподобническому агиологическому типу, тем более, что ряд перечисленных мотивов также включен в мотивную систему последнего и мог бы иметь самостоятельное значение лишь при отсутствии её проявленности в произведении.

Мотив противостояния, актуализуясь в романе, явил сложную и разветвленную структуру парадигматических связей ремы, контур которой полностью идентичен контуру этого мотива в житии. Как и в житии, мотив противостояния реализуется в системе персонажей романа, так как связан с очерчиванием бинарного мира «свои — чужие».

Житийные мотивы в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» несут на себе значительную нагрузку. Безусловная интенция автора — изобразить Павла Корчагина человеком не просто исключительным, а вообще святым — проявилась в использовании повествовательной модели, свойственной житиям.

Конечно же, житийные мотивы в романе соседствуют с системами мотивов других жанров. В произведении Н. Островского присутствуют, например, мотивы романа приключений, играют в нём свою роль, именно поэтому нам видится чрезвычайно перспективным изучение мотивов других жанровых традиций, присутствующих в романе и влияющих на его поэтик)'.