В. Г. Короленко и Л. Н. Толстой против смертной казни (Ст. «Бытовое явление» и «Не могу молчать»)

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования Филологический факультет Кафедра журналистики и новейшей литературы Специальность «Журналистика»

КУРСОВАЯ РАБОТА по дисциплине: История отечественной журналистики тема: В. Г. Короленко и Л. Н. Толстой против смертной казни (Ст. «Бытовое явление» и «Не могу молчать»)

2012 г.

«Знаю я, что все люди — люди, все мы слабы, все мы заблуждаемся и что нельзя одному человеку судить другого.»

Л.Н. Толстой.

Я долго думала, выбирая тему для курсовой работы, ведь она должна быть не только интересной для меня, но заставлять кипеть серое вещество в мозге. Случайно, пробегаясь по страничкам «В контакте» у одного из друзей читаю на «стене»: «Предсмертная записка самоубийцы, приговоренного к смертной казни в 1906 году:» Кончаю жизнь самоубийством. Вы меня приговорили к смерти и, быть может, думаете, что я боюсь вашего приговора, нет! Ваш приговор мне не страшен. Но я не хочу, чтобы надо мной была произведена комедия, которую вы намерены проделать со своим формализмом. Мне грозит смерть. Я знаю и принимаю это. Я не хочу ждать смерти, которую вы приведёте в исполнение. Я решил помереть раньше. Не думайте, что я такой же трус, как вы" «. Как эта записка не могла не взволновать? Я нашла откуда эти строки, оказалось, что они из статьи В. Г. Короленко «Бытовое явление». Поиски темы курсовой были закончены. Закипела работа. Так как добраться до библиотеки у меня не было возможности, то к себе в помощники я взяла интернет.

Цель работы.

Исходя из анализа публицистики В. Г. Короленко и Л. Н. Толстого сделать вывод; нужна ли была в 1906;1907 гг. смертная казнь в России и почему авторы статей были против смертных приговоров.

Задачи работы.

Цель достигается через решение следующих задач:

1 — изучение истории смертной казни в России;

2 — изучение столыпинских военно-полевых судов 1906;1907гг.

3 -изучить отношение В. Г. Короленко и Л. Н. Толстого к смертной казни и чем это отношение вызвано;

4 — сделать вывод.

ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ СМЕРТНОЙ КАЗНИ В РОССИИ

1.1 Смертная казнь на Руси Смертная казнь — лишение человека жизни по приговору суда, высшая мера наказания, предусмотренного законом; вопрос об ее обоснованности и допустимости — предмет общественных дискуссий, в которых существенную роль играют философско-этические аргументы.

Существуют два основных взгляда на сущность и цели смертной казни. Согласно одному из них, смертная казнь — это прежде всего средство предупреждения новых тяжких преступлений как со стороны преступника путем его физического устранения, так и со стороны потенциальных преступников путем их устрашения реальной угрозой смерти. Признание необходимости смертной казни здесь является относительным, т.к. обусловлено успехом в предотвращении тяжких преступлений. Согласно другому взгляду, смертная казнь — это прежде всего возмездие за совершенное преступление, которое должно последовать независимо от каких-либо соображений целесообразности. Это — акт торжества справедливости. http://www.psyoffice.ru/6−879-smertnaja-kazn.htm

Существуют различные мнения по поводу истоков применения смертной казни в Древней Руси: она возникла либо как продолжение обычая кровной мести, либо вследствие византийского влияния.

Летописи известны попытки Византийских епископов приобщить Русь к канонам Кормчей книги, где говорится о необходимости казни лиц, занимающихся разбоем.

Расширение сферы применения смертной казни связывается с правлением Ивана Грозного, при котором смертная казнь стала использоваться как один из наиболее часто встречающихся видов наказания, причём осуществлявшихся публично и сопровождавшихся пытками. По Соборному Уложению 1649 года смертной казнью каралось от 54 до 60 преступлений, а смертная казнь делилась на простую (повешение) и квалифицированную (сожжение, отрубание головы, четвертование и т. д.). Смертная казнь применялась публично, а в отношении беременных она откладывалась до момента родов.

Воинский Артикул Петра I предполагал применение смертной казни в 123 случаях, однако реально смертная казнь применялась только за мятеж, убийство и измену; в остальных случаях применялись телесные наказания, ссылка на каторгу (как на определённый срок, так и навечно) и клеймление.

В царствование Елизаветы Петровны, как реакция на бессмысленную жестокость наказаний при Анне Иоанновне, были отменена смертная казнь и пытки для лиц младше 17 лет. Указы от 2 августа 1743 года, 25 мая 1753 года, 30 сентября 1754 года заменили «натуральную смертную казнь» на «политическую», которая выражалась в ссылке «на каторжные работы, предварительно подвергнув: наказанию кнутом с вырыванием ноздрей и постановлением клейма» или без такового.

После восстания декабристов и до революции применялись только два вида казни — расстрел и повешение. Так казнили при Александре II и Александре III революционеров; за самые тяжкие убийства не политического характера тогда полагалась каторга. Смертная казнь (преимущественно через расстрел) применялась и военно-полевым судом за всякие проступки в армии. (Кроме того, до реформ Александра II существовали тяжкие телесные наказания: кнут, отменённый только в 1864 году, и проход через строй, во многих случаях влёкшие смерть). На каторге казнили (через повешение) убийц-рецидивистов, совершивших новое убийство уже во время отбытия наказания.

Свод законов 1832 года предусматривал назначение смертной казни как исключительной меры наказания по приговору Верховного уголовного суда по карантинному Уставу 1832 года и за воинские преступления по Полевому уголовному уложению.

Уложение 1845 года предусматривало смертную казнь лишь за государственные и карантинные преступления, и только после высочайшего рассмотрения приговора (то есть только после решения царя). Смертная казнь при наличии смягчающих обстоятельств заменялась бессрочной каторгой или каторгой на срок 15−20 лет и не применялась к лицам моложе 21 года и старше 70 лет. Военно-уголовное законодательство устанавливало, что смертной казнью карается умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабёж, уничтожение чужого имущества. В 1881 году было отменено публичное исполнение смертной казни.

С 1893 года было разрешено применение смертной казни военными судами за убийство работников железной дороги и пассажиров поездов, совершённые «туземцами в Кавказском крае и Ставропольской губернии».

Во второй половине XIX века ежегодно смертная казнь применялась к 10−50 лицам. Применение смертной казни расширилось непосредственно после революции 1905 г., она стала применяться в 5−10 раз чаще. Она стала применяться не только против революционеров, но и за грабежи и прочие «возмущения», волей полевых судов, по всей стране. Пик казней приходится на 1907—1910 гг. Этот период связан с именем П. А. Столыпина. Виселица, «столыпинский галстук», была почти единственным орудием казни. О случаях расстрела тогда упоминается редко, а Короленко даже упрекает власти, что где-то «за неимением палача осужденного расстреляли, видимо, думая, что не все ли равно.

1.2 Военно-полевые суды 1906;1907 годов

1 сентября (19 августа) 1906 года по инициативе П. А. Столыпина в порядке междумского законодательства в соответствии с 87 статьей Основных законов Российской империи было принято «Положение Совета министров о военно-полевых судах» для ускорения судопроизводства по делам о гражданских лицах и военнослужащих, обвиняемых в разбое, убийствах, грабеже, нападениях на военных, полицейских и должностных лиц и в других тяжких преступлениях, в тех случаях, когда за очевидностью преступления нет необходимости в дополнительном расследовании. Военно-полевые суды вводились как чрезвычайная мера в борьбе с революционными выступлениями и террористическими актами, число которых в 1906 г. возросло. Непосредственным поводом послужило взрыв дачи Столыпина на Аптекарском острове 12 августа 1906 г., при котором погибли 27 человек и были ранены 32 человека, в том числе сын и дочь Столыпина.

Военно-полевые суды вводились в местностях, объявленных на военном положении или положении чрезвычайной охраны. За 1906;07 годы они были введены в 82 губерниях из 87, переведенных на военное положение или положение чрезвычайной охраны.

Военно-полевой суд состоял из председателя и 4 членов суда, назначаемых из строевых офицеров начальником местного гарнизона (командиром порта) по приказу генерал-губернатора или главнокомандующего. Предварительное следствие не проводилось, вместо него использовались материалы охранного отделения или жандармского управления. Обвинительный акт заменялся приказом о предании суду. Судебное заседание проводилось без участия в нем прокурора, защитника или свидетелей защиты при закрытых дверях. Приговор должен был выноситься не позже чем через 48 часов и в течение 24 часов приводиться в исполнение по распоряжению начальника гарнизона. Осужденные имели право подавать прошение о помиловании, однако 7.12.1906 г. военное министерство отдало распоряжение «оставлять эти просьбы без движения». За восемь месяцев своего существования военно-полевые суды вынесли 1102 смертных приговора, однако реально казнено было лишь 683 человека. http://www.stolypin.ru/proekty-fonda/entsiklopediya-petr-arkadevich-stolypin/?ELEMENT_ID=327

Военнослужащих должны были расстреливать, а гражданских лиц вешать. Но из-за нехватки палачей повешение часто заменяли расстрелом, который производился воинскими подразделениями. Командующий Одесским военным округом А. Каульбарс доносил 20 сентября 1906 военному министру, что частые казни «через расстрел производят неблагоприятное впечатление на войска». На этом основании он просил отпустить ему аванс на оплату палачей для совершения казней через повешение вместо расстрела. Однако в этой просьбе ему было отказано.

В Ленинградском филиале Центрального Государственного военно-исторического архива хранится дело 1906 года под названием «Об установлении правил о военно-полевом суде». Оно начинается с бумаги, адресованной от имени главного военно-судного управления 8 июля 1906 г. военному министру. В ней приводится дословно собственноручная надпись Николая II, сделанная им 6 июля 1906 г.

Николай II выразил свою волю в следующих словах: «Напоминаю Главному военно-судному управлению мое мнение относительно смертных приговоров. Я их признаю правильными, когда они приводятся в исполнение через 48 часов после совершения преступления — иначе они являются актами мести и холодной жестокости».

До этого времени в практике военно-окружных судов не было случаев приведения в исполнение смертных приговоров через 48 часов после совершения преступления. На дознание, предварительное следствие, процедуру суда и приведение приговора в исполнение всегда требовалось более продолжительное время, исчислявшееся не часами, а неделями и месяцами. Таким образом, все эти казни оказывались, по квалификации самого Николая II, «актами мести и холодной жестокости». Он мирился с этим 12 лет своего царствования и, наконец, нашел выход избежать «жестокости» при исполнении казни. Всероссийский самодержец руководствовался отнюдь не чувством милосердия. Имеются прямые указания на то, что он преследовал иную цель. Военный министр сообщал 29 июля председателю совета министров Столыпину о воле царя совершать казни не позже 48 часов после совершения преступления. Царь выразил это желание во время доклада ему министра. При этом, как писал министр, царь мотивировал свою волю указанием, «что такое быстрое исполнение наказания будет больше устрашать».

Об этой цели «наибольшего устрашения» царь в своей письменной резолюции предпочел умолчать.

Через шесть дней после издания закона, а именно 26 августа, Николай II повелел военному министру объявить командующим войсками его требование о безусловном применении закона о военно-полевых судах. Вместе с этим командующие войсками и генерал-губернаторы предупреждались, что они будут лично ответственны перед «его величеством» за отступления от этого закона. Так, Николай II с особой настойчивостью проводил в жизнь свой закон о смертной казни.

Прошло две недели со времени издания закона, а в Петербурге и в Петербургской губернии еще не было случаев назначения военно-полевого суда. Это очень не понравилось великому князю, родному дядюшке царя, главнокомандующему Петербургским военным округом. Главное военно-судное управление и довело об этом до сведения министра внутренних дел с указанием, что, по мнению «его высочества», были «вполне подходящие случаи» для назначения такого суда.

Центральная власть и высшие местные власти без труда поняли, в чем именно состояла «монаршая воля» Николая II. Они старались внушить кадровым офицерам военно-полевых судов не стремление к законности, а проведение наибольшей суровости приговора. Так, например, Прибалтийский генерал-губернатор 14 декабря 1906 г. писал: «В настоящее трудное время от всех без исключения офицеров надлежит требовать проявления мужественного сознания необходимости действовать решительно в постановлении приговоров, суровость коих нужно признать необходимою для пресечения преступной деятельности отбросов населения, стремящихся поколебать основы государственного строя». http://maxpark.com/community/4375/content/1 614 110

В программу действий военно-полевых судов входило применение смертной казни. Надлежало провести ряд распоряжений о порядке приведения приговора в исполнение. Это и было сделано 19 октября 1906 г. помощником главнокомандующего Петербургским военным округом, издавшим распоряжение о выполнении смертных приговоров по этому округу.

Было предписано доставлять пароход по заранее условленной телеграмме к Николаевскому мосту в указанный час. Здесь его должен ожидать конвой, назначенный воинской частью. Этот пароход следует с осужденным в Кронштадт к форту № 6. С конвоем следует священник, врач, чиновник от градоначальства, палач и чины корпуса жандармов. Эшафот для казни со всеми его приспособлениями должен быть разборный и храниться на форте № 6 вместе с 20 столбами на случай казни через расстрел. По выполнении казни и погребении трупа конвой и участники выполнения казни возвращаются на том же пароходе в Петербург.

Этот распорядок казни был установлен на время навигации. В архивных документах найдено также предписание о выработке специального плана для доставки приговоренных к казни после закрытия навигации, т. е. не водным путем.

В этом же архивном деле штаба гвардии и Петербургского военного округа оказался воспроизводимый нами план местности «Лисий Нос». Здесь, за пороховыми складами, было произведено большинство казней.

В приведенном распоряжении об исполнении смертных приговоров упоминалась разборная виселица. Предшествующая история царизма не знала разборных виселиц. Не известно, чем руководствовался ее «изобретатель». Использование нового сооружения вызвало ряд затруднений и нечто вроде протеста со стороны временного кронштадтского генерал-губернатора. На четвертом месяце действия этого сооружения он писал (23 декабря 1906 г.) С.-Петербургскому градоначальнику, что при каждой казни на Лисьем Носу приходится собирать, а потом разбирать виселицу и проделывать это руками нижних чинов караула военно-пороховых погребов. «Так как караул постоянно меняется, то сборке и разборке виселицы приходится обучать все новых людей». Он считал это несовместимым с воинским званием, а потому и просил высылать каждый раз «особо обученных вольных рабочих». Вместе с тем он просил удалить место казни «в лесок», чтобы ее не видел часовой при пороховых погребах.

Этот небольшой документ полон глубокого значения. Надо предполагать, что если сам кронштадтский генерал заговорил о неудобствах обучения все новых и новых кадров нижних чинов мастерству сборки и разборки виселицы, то он делал это в результате протестов солдат, которых превращал в соучастников выполнения казни. Недаром он же просил скрыть совершение казни подальше в лес, чтобы солдаты охраны порохового погреба не видели отвратительного зрелища повешения, а может быть и не слышали предсмертных призывов к борьбе за свободу, за революцию.

Так начала свою кровавую историю военно-полевая юстиция. Проходил один месяц за другим. В столичных и провинциальных газетах изо дня в день печатались телеграммы о приведении в исполнение смертных приговоров. Сообщались не только одни голые факты, но иногда и некоторые подробности. Если сухие сведения об исполненной казни возмущали общественную совесть небывало большими цифрами повешенных и расстрелянных, то все больше росло негодование широких кругов населения, когда они узнавали о бессудности этих казней.

Шел шестой месяц со времени введения военно-полевых судов. Приближалось время созыва второй сессии Государственной думы. Правительство не сомневалось, что и эта Дума второго созыва не одобрит закона о военно-полевых судах. Между тем по действующему законодательству Положение о военно-полевых судах, принятое советом министров после разгона первой Думы, должно было быть внесено на утверждение во вторую Думу в течение первых двух месяцев ее существования. Неисполнение этого требования означало отказ правительства от продления действия закона. Правительство решило не обращаться к Думе за утверждением закона о военно-полевых судах и отказаться от них.

Совет министров 9 февраля 1907 г. посвятил свое специальное заседание вопросу «о сокращении применения закона о военно-полевых судах». Результаты этого совещания были доложены 15 февраля государю. На соответствующем докладе имеется за подписью помощника управляющего делами совета министров Плеве пометка об ознакомлении царя с этой бумагой.

Едва ли Николай II испытывал удовольствие при прочтении протокола заседания совета министров от 9 февраля 1907 г. Закон о военно-полевых судах, детище его державной воли, явно проваливался. Правда, за шесть месяцев своего действия это Положение о военно-полевой юстиции отняло множество жизней в порядке внесудебной расправы, но все же царь не рассчитывал на такую кратковременность существования спроектированного им закона.

Совет министров в пространной записке царю докладывал в очень сдержанных выражениях о необходимости отступления военно-полевой юстиции по всей линии фронта. Он говорил о вынужденности издания закона 19—20 августа 1906 г. ввиду роста в «небывалых размерах преступной деятельности революционных организаций». Министры находили, что более чем пятимесячное действие военно-полевых судов «привело ныне к некоторому, по сравнению с недавним прошлым, успокоению». Поэтому «обстоятельства, вызвавшие применение столь чрезвычайной меры, как военно-полевые суды, если не исчезли, то в значительной степени утратили свою остроту, продолжение же деятельности военно-полевых судов, вызывая в некоторых кругах общества резкое недовольство, может неблагоприятно отразиться на совместной работе правительства с законодательными учреждениями…».

Совет министров заканчивал свой доклад предложением не вносить закон 19—20 августа 1906 г. в Государственную думу с тем, чтобы он прекратил свое действие 20 апреля 1907 г. Для того же, чтобы подготовить переход от чрезвычайной юстиции к обычной, министры предлагали «преподать генерал-губернаторам и главнокомандующим циркулярные указания о необходимости по возможности воздерживаться на будущее время от применения военно-полевых судов». В качестве обоснования этого отступления министры указывали, что каждый случай применения этого закона за время действия Государственной думы приведет к ее вмешательству в действия исполнительной власти.

Потребовалось почти шесть месяцев самой упорной борьбы передовой русской общественности, чтобы заставить правительство отказаться от военно-полевой юстиции.

Думаю не удивительно, что практика применения смертной казни П. А. Столыпиным подвергалась резкой критике со стороны его современников. Так, С. Ю. Витте так характеризовал эту деятельность: Столыпин «казнит совершенно зря: за грабёж лавки, за кражу 6 рублей, просто по недоразумению… Можно быть сторонником смертной казни, но столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство, часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению». http://www.diletant.ru/blogs/5628/3151/

ГЛАВА 2. РЕЗОНАНС В ОБЩЕСТВЕ

2.1 «Бытовое явление»

Более чем сорокалетний творческий путь Владимира Галактионовича Короленко (1853—1921) поровну распределяется между XIX и XX вв. Его первый рассказ («Эпизоды из жизни искателя») был написан в 1879 г., а почти за неделю до смерти он еще работал над своим главным произведением — «Историей моего современника».

Соответственно многое связывает писателя с русской классической литературой XIX в., но и век двадцатый с его настойчивыми поисками путей переустройства жизни во всех ее сферах и не менее настойчивым стремлением дать новую жизнь искусству, вдохнуть в него новое содержание оказал существенное влияние на творчество Короленко.

Необычайна биография писателя. Его отец — украинец, состоявший на русской государственной службе и исполнявший свои обязанности судьи с поистине «дон-кихотской» честностью, которую и унаследовал его сын. Мать — полька, человек религиозный, совершавшая свой тихий подвиг любви, «соединенной с печалью и заботой», так же самозабвенно, как героиня повести «Слепой музыкант». Детство свое Короленко провел в Житомире и Ровно — небольших городках юго-западной России, где национальные проблемы стояли особенно остро. Отдав в детстве дань романтическому увлечению героическим прошлым Украины и Польши, юный Короленко обращается к «передовой русской мысли», и это приводит к тому, что родной становится «не Польша, не Украина, не Волынь, не Великороссия, — а великая область русской мысли и русской литературы, область, где господствовали Пушкины, Лермонтовы, Белинские, Добролюбовы, Гоголи, Тургеневы, Некрасовы, Салтыковы». http://feb-web.ru/feb/irl/rl0/rl4/rl4−1432.htm

Чрезвычайно строго относясь к своему художественному творчеству, Короленко говорил: «Наши песни, наши художественные работы — это взволнованное чирикание воробьев во время затмения, и если бы некоторое оживление в этом чирикании могло предвещать скорое наступление света, — то большего честолюбия у нас — „молодых художников“ и быть не может».

Скорейшему наступлению света, созданию лучшего, более высокого типа как жизни, так и самого искусства, не в меньшей мере, чем художественные произведения, способствовала публицистика Короленко. Близкие писателю люди часто говорили, что общественная борьба и публицистические выступления, которым писатель отдавал столько душевных и физических сил, мешают ему, отвлекают его от художественного творчества. Эти мысли порою появлялись у самого Короленко, но он никогда не раскаивался в том, что так много времени отдал публицистике, свидетельствующей о его непосредственном и весьма активном вмешательстве в жизнь.

Незадолго до смерти (июль 1920) Короленко писал: «Порой свожу итоги, оглядываюсь назад. Пересматриваю старые записные книжки и нахожу в них много „фрагментов“, задуманных когда-то, по тем или иным причинам не доведенных до конца <…> Вижу, что мог бы сделать много больше, если бы не разбрасывался между чистой беллетристикой, публицистикой и практическими предприятиями, в роде Мултанского дела или помощи голодающим. Но ничуть об этом не жалею. Во 1-х не мог иначе. Какое нибудь дело Бейлиса совершенно выбивало меня из колеи. Да и нужно было, чтобы литература в наше время не оставалась безучастной к жизни».

Публицистические статьи Короленко (он выступал не только в центральной, но и в провинциальной печати) нередко становились крупными явлениями общественной жизни. Именно Короленко и Л. Толстой привлекли внимание всей читающей России к голоду 1891—1892 гг. и многим способствовали борьбе с ним. Короленко спас целый народ (вотяков) от огульного и ложного обвинения в свершении убийства с ритуальной целью, опубликовав серию статей о Мултанском деле (1893—1896). В ряде статей им был остро поставлен вопрос о жгучей для царской России проблеме антисемитизма («Дом № 13», 1903; «Дело Бейлиса», 1913). Короленко раскрыл все бездушие и бесчеловечность военной судебной машины в годы реакции («Бытовое явление», «Черты правосудия», 1910). По существу первым в русской печати выступил Короленко с правдивыми и яркими картинами того, как усмиряются крестьянские волнения («Сорочинская трагедия», 1907; «Успокоенная деревня» и «Истязательная оргия», 1911).

Уважение любой человеческой жизни — безусловный нравственный и правовой императив для В. Г Коленко. Он в ряде статей и заметок бичует ужасные нравы русской жизни, в частности в военной среде. Так, офицеры безнаказанно позволяли себе насилие над штатскими лицами, применяли силу и оружие против солдат и обывателей.

Свой горячий протест Короленко возвышает против открытого насилия и беззакония в тюрьмах и полицейских частях, выступая против практикуемых в них пытках над подследственными и обвиняемыми.

После принятия Манифеста от 17 октября 1905 года Короленко публикует статьи о смертных казнях, широко применяемых военно-полевыми судами в ускоренном порядке, без права на защиту и других гарантий правосудия. Всю силу своего таланта Короленко направил на борьбу с применяемыми смертными казнями военно-полевыми судами и с самой этой казнью. В «Бытовом явлении (Записки публициста о смертной казни)» и «Чертах военного правосудия» писатель откровенно и убедительно показывает, что в российском обществе смертная казнь стала «бытовым явлением», «простым и публичным делом».

«Вместе с Конституцией (Короленко имеет в виду Манифест 17 октября 1905 года), — пишет автор, вошла смертная казнь как хозяйка в дом русского правосудия. Вошла и расположилась прочно, надолго, как настоящее бытовое явление, затяжное, повальное, хроническое…». Короленко воспроизводит перед своими читателями позорные и отвратительные черты этого укоренившегося в русской жизни «Бытового явления», с потрясающей силой рисуя картинки мучительных ночей, пережитых «смертниками», когда в каждом шорохе, в каждом скрипе дверей слышится приближение смерти. Писатель достоверно описывает последние свидания приговоренных к смерти с родными, попытки самоубийством предотвратить казни, многочисленные вопиющие примеры непоправимых судебных ошибок.

Превосходительной назвал Л. Н. Толстой статью «Бытовое явление» по выражению, по мысли и, главное, по чувству. «Ее надо перепечатать и распространить в миллионных экземпляров, — пишет Толстой автору статьи. никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья».

В публицистике Короленко нет высокопарных слов и фраз, в ней чувствуется острая боль и сопереживание человека, заглянувшего в чужую, трепещущую в предсмертных судорогах душу. Возможным это стало в силу не только художественного дарования Короленко, но и его большого, доброго полного живой и деятельной любви сердца. Когда дочитываешь, к примеру, статью Короленко «бытовое явление» до конца, чувствуешь глубокую искренность его заключительных слов: «Читать это тяжело. Писать, наверно, еще во много раз тяжелее.»

Не уступая в аргументации профессиональным юристам, Короленко дает уничтожающую критику «военного правосудия» за отсутствие в нем элементарных гарантий от напрасной смерти, и от «риска судебного убийства».

Силы слова Короленко, его выступлений оказалось недостаточно для того, чтобы отменить смертную казнь в России. Однако в отдельных случаях ему через печать и личные хлопоты все же удалось освободить людей, уже находившихся в руках палача. «Порой, — как отмечал сам Короленко в первом письме к А. В. Луночарскому от 19 июня 1920 года, — мне удавалось даже спасать уже обреченные жертвы военных судов, и были случаи, когда после приостановления казни получались доказательства невиновности, и жертвы освобождались (например, в деле Юсупова), хотя бывало, что эти доказательства приходили слишком поздно (в деле Глускера и других)».

Чеченец Юсупов за грабеж был приговорен к смертной казни. Короленко ходатайствовал перед главным военным прокурором генералом Н. Н. Масловым, который приостановил исполнение приговора. В результате административного расследования и выявления лжесвидетельствования смертный приговор был отменен.

Дело по обвинению Глускера в убийстве еврейской семьи Быховских получило широкую известность. Хотя у Глускера было алиби, суд приговорил его к смертной казни. Глускера повесили, а вскоре были выявлены настоящие убийцы. Хотя Короленко и не сумел помочь невинно осужденному, он придал этому делу гластность («Черты военного правосудия») и назвал циничным заявление одной из газет, что суд не мог доверять свидетелям-евреям, «которые тысячелетиями всегда лгут и которых их закон вменяет в обязательность лгать».

В 1911 году Короленко хлопотал о Лагунове, стрелявшим в Чите в начальника тюрьмы (смертная казнь была отменена), а в 1912 году — о приговоренном на Кавказе к смертной казни Ирлине, который был казнен («Крест и полумесяц»).

В первом письме к А. В. Луначарскому Короленко писал: «При царской власти я много писал о смертной казни даже отвоевал себе право говорить о ней много больше, чем это вообще было дозволенно цензурой». http://society.lb.ua/life/2012/02/27/138 479_samosud_chast₁.html Писатель подчеркивает, что даже в царской казни без суда в административном порядке были величайшей редкостью (например, расстрел без суда Варшавским генерал-губернатором Скаюном двух юношей). Эти факты вызвали всеобщее осуждение и негодование. Далее Короленко отмечает, что слова «смертная казнь» в большевистском лексиконе не существует, оно заменяется термином «высшая мера наказания», но «никогда не было смертных казней, как теперь». В условиях чрезвычайщины и «чрезвычаек», красного и белого террора «пропало всякое уважение к жизни человеческой».

Короленко клеймит репрессии чрезвычайных следственных комиссий, выносящих в административном порядке смертные приговоры, осуществляющие административные, в том числе коллективные, расстрелы. Он приводит случаи расстрелов невиновных людей (расстрел Аронова и Минкина за хлебную спекуляцию, хотя было известно, что власти не усмотрели с их стороны нарушение декретов). «Я никогда не думал, — отмечает Короленко в третьем письме А. В. Луночарскому, — что мои протесты против смертной казни, начавшиеся с „Бытового явления“ еще при царской власти, как-нибудь сведутся на скромные протесты против казней бессудных или против детоубийства». Но в этих случаях Короленко не может отступить, не может молчать: «Настолько мой слабый голос будет в силах, я до последнего дыхания не перестану протестовать против бессудных расстрелов и детоубийства».

Наблюдая те ужасы, страшные преступления, которые приобрели массовый характер, Короленко более осторожен при решении вопроса о существовании такой меры наказания, как смертная казнь. Имея в виду свои предыдущие выступления по этому вопросу, он заметил: «Я писал больше об ошибках нашей юстиции, чем против самой смертной казни, о неправильностях правосудия». В дневнике Короленко от 10 апреля 1914 года есть запись о страшном злодеянии: «Вырезали семью еврея, его жену и дочь. Преступники, зарезав еврея, кутили и насиловали жену и дочь до утра, которых зарезали после изнасилования». Запись заканчивается мыслью писателя: «…и против смертной казни таких зверей — даже не возражаю, раз они пойманы, что бывает редко». Эту мысль Короленко подтверждает: «Умел делать мерзости хуже убийства, имей силу и поплатиться за это смертью».

Не возражая против смертной казни как исключительной меры наказания с учетом состояния и характера преступности в обществе, Короленко считает недопустимые, бессудные смертные казни. Он неустанно повторяет, что действие следствия должно проверяться судом, при участии защиты, что недопустимо соединение функций обвинения и суда в одном административном органе, «и бандитов нельзя расстреливать так, без суда».

В решении вопросов человеческой жизни, по мнению Короленко, всего важнее является гласность. «Здесь каждый шаг должен быть освещен, — обращается Короленко к А. В. Луначарскому, -все имеют право знать, кто лишен жизни, если это уж признано необходимым, за что именно, по чьему приговору».

Смертная казнь, как институт уголовного права и фактор уголовной политики, остается злободневным вопросом и активно обсуждается в обновляющемся ныне российском обществе. Как известно, согласно статье 20(часть 2) Конституции РФ http://www.constitution.ru/, смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей.

Положение Уголовного Кодекса РФ, предусматривает смертную казнь в качестве уголовного наказания за совершение конкретных преступлений, не могут применяться судами в настоящее время. К этому есть достаточные правовые основания: подписанной РФ протокол № 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод и постановление Конституционного Суда РФ от 2 февраля 1999 года, согласно которой введен запрет на применение смертной казни вплоть до того момента, когда на всей территории РФ лицами, обвиненными в совершении преступлений, за которые уголовным законом предусмотрено наказание в виде смертной казни, будет обеспечено право на рассмотрение их дела судом присяжных. Дискуссия между противниками смертной казни и сторонниками ее применения далека от завершения.

2.2 «Не могу молчать»

Предчувствие катастрофы витало в российском обществе, которое жестко и необратимо раскололось на два лагеря: «охранителей» и «ниспровергателей» существующего режима власти. В свою очередь внутри этих лагерей шла беспощадная борьба друг с другом консерваторов и либералов, революционеров и конституционалистов, черносотенцев и анархистов, всех против всех.

И был Лев Толстой. «Матерый человечище», который не примыкал ни к одному политическому лагерю, но чей голос был слышен всеми и повсюду.

В годы первой русской революции критика самодержавия стала преобладающей темой в публицистике писателя. Известны те суровые слова, которыми Толстой в 1905 году в статье «Об общественном движении в России» осудил расстрел рабочих у Зимнего дворца. Памятны и его отклики на произвол властей, которые запечатлены в таких статьях, как «Единое на потребу», «Конец века», «Обращение к русским людям» и др.

Цензура дошла до нелепостей запрещений, которых не было даже во время 40-х гг. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки. В городах и фабричных центрах сосредоточены войска, которые высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития.

И причина всего этого, по мнению Толстого, до очевидности, одна: та, что помощники Императора уверяли его, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и императорское спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное Богом всегдашнее движение человечества вперед.

Еще в 1908 году Толстой задумывает произведение о современности, в котором предполагает изобразить сцены расправы царизма с революционерами. Для этого он читает газеты, накапливает материал. Русская действительность того времени — увы! — богата фактами этого рода, и замысел писателя, обогащаясь ими, все более вызревает.

10 марта 1908 года Толстой записывает в Дневнике: «Читаю газету „Русь“. Ужасаюсь на казни». Через неделю в доме писателя зашел разговор о волне преступности, которая захлестывает страну. «Говорили, — вспоминает секретарь Толстого Н. Гусев, — о часто происходящих теперь убийствах из-за нескольких рублей».

«Я, — сказал Лев Николаевич, — прямо приписываю это действиям правительства. Как же, каждый день 5−6 смертных приговоров». 27 марта в Ясную Поляну приехала монахиня «матушка Анна» с целью обратить Толстого в официальную веру. Ее миссия, разумеется, успеха не имела, и она спокойно уехала бы восвояси, если бы не резкое столкновение, которое произошло между нею и Толстым по вопросу о смертных казнях. «Матушка», позабыв о своей христианской миссии, принялась ругать революционеров, оправдывать правительство. И тогда Толстой, выйдя из себя, взволнованно вскрикнул: «Каждый день десятки казней… И все это сделала церковь!». http://www.marsexx.ru/tolstoy/tolstoy-celiy-mir.html

8 апреля Лев Толстой обратился к своим помощникам с просьбой собрать литературу по вопросу смертной казни. Гусев записал в Дневнике: «Сегодня после обеда Лев Николаевич сказал: Русь мне дала несколько материала; а я бы еще хотел таких сведений. — О чем, Лев Николаевич? — О казнях, — с каким-то ужасом выговаривая это слово, ответил Лев Николаевич.

Одновременно Толстой направил Н. Гусева за материалом в Москву. Работа началась.

22 апреля Гусев вернулся и привез Льву Николаевичу ценнейшие сведения. «Я привез, — записал он в Дневнике, — все книги о смертной казни, какие я мог достать в Москве в магазинах и у знакомых. Когда Лев Николаевич вернулся с прогулки, я рассказал ему то, что нашим друзьям удалось узнать о смертных казнях в Москве. Место, где казнят, находится в Хамовнических казармах. Это что-то вроде каретного сарая. Дверь этого помещения выходит в Несвижский переулок. Она выделяется в старом пожелтевшем каменном здании своей недавней светло-серой окраской. У двери нет никаких скобок или ручек, видны только большие петли. Заметны следы какой-то сделанной мелом и потом стертой надписи; ниже — другая надпись, так же стертая, от которой уцелели только три буквы: ве, а (вешалка). Эту надпись сделал, вероятно, кто-нибудь из обывателей, знающих о назначении этого помещения.

Лев Николаевич слушал меня молча, смотря на меня с выражением ужаса на лице и барабаня пальцами по столу".

Весьма ценные материалы прислал Толстому из Москвы его друг художник Н. Б. Орлов, автор любимых писателем картин «Недоимка», «Освящение монополии», «Переселенцы» и др. Узнав, что Толстой нуждается в описании внешности и быта «настоящего» палача, Орлов под выдуманным предлогом проник в квартиру к некоему дворнику Игнату, выполнявшему тайно обязанности палача, и подробно описал свою встречу с ним.

«Он, — писал Н. Орлов о палаче, — не высокого, а среднего роста, вершков шесть, особенно ничего не представляет, плотный, держится сурово, вошел он с опущенной головой, тон его разговора властный, а по отношению ко мне даже дерзко-властный. Встретиться с таким человеком запросто я бы не желал… Общий вид его лица на меня произвел впечатление человека озабоченного, недовольного, и я уверен, что его страшно мучает такое занятие. Это же впечатление дает и его жена, и гостья, может быть даже родственница. Они, вероятно, чувствуют это и как-то хоронятся, боятся людей» http://do.gendocs.ru/docs/index-61 098.html.

Этим детальным описанием жилья и быта палача, чертами его внешнего и внутреннего облика впоследствии Толстой воспользовался, создавая статью «Не могу молчать».

Тем временем подготовительная деятельность шла полным ходом. Толстой изучал все новые и новые материалы. Но непредвиденное обстоятельство круто изменило его планы. Вместо художественного произведения он, неожиданно для самого себя, но с огромным увлечением, начал писать публицистический манифест, воззвание к общественному мнению. Это и была потрясшая вскоре весь мир статья «Не могу молчать».

10 мая 1908 года Толстой прочитал в «Русских ведомостях» следующую заметку:

«Херсон (8 мая). Сегодня на Стрельбищенском поле казнены через повешение двадцать крестьян, осужденных военно-окружным судом за разбойное нападение на усадьбу землевладельца Лубенко в Елизаветградском уезде» (Позднее выяснилось, что казнено не двадцать, а двенадцать крестьян).

Сообщение произвело на Толстого удручающее впечатление. Н. Гусев записал в этот день: «Вот оно, — сказал мне Лев Николаевич, прочитав вслух это известие. — Да, хорошо устроили жизнь… Я убежден, что нет в России такого жестокого человека, который бы убил 20 человек. А здесь это делается незаметно: один подписывает, другой читает, этот несчастный палач вешает».

В это же утро Толстой, волнуясь, глотая слезы, подошел к фонографу и произнес следующие слова, которые били им почти дословно повторены в статье «Не могу молчать»: «Нет, это невозможно!.. Нельзя так жить!.. Нельзя так жить!.. Нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных приговоров, столько казней. Нынче 5, завтра 7, нынче двадцать мужиков повешено, двадцать смертей <…> А в Думе продолжаются разговоры о Финляндии, о приезде королей, и всем кажется, что это так и должно быть» http://www.libok.net/writer/2052/kniga/53 687/tolstoy_lev_nikolaevich/ne_mogu_molchat/read/3.

День 11 мая был для Толстого тяжелым. В дневниковой записи следующего дня: «Вчера мне было особенно мучительно тяжело от известия о 20 повешенных крестьянах. Я начал диктовать в фонограф, но не мог продолжать».

О тяжком настроении писателя сообщает и Н. Гусев: «Вчера Лев Николаевич был в подавленном состоянии, удрученный прочитанным в газетах известием <…> Кажется, никогда еще я не видел его таким добрым, кротким, участливым, смиренным. Видно, что ему хочется умереть».

На следующий день в Ясную Поляну приезжал известный московский адвокат Н. К. Муравьев, многократно выступавший в качестве защитника на политических процессах. Он много рассказывал о судебных делах и произволе царских властей. После одного из рассказов Толстой с горячей убежденностью сказал: «Признаюсь, мне раньше были противны эти легкомысленные революционеры, устраивающие убийства, но теперь я вижу, что они святые в сравнении с теми».

Об обстоятельствах, приведших Толстого к началу работы над статьей, красочно рассказал Д. П. Маковицкий: «Лев Николаевич после вчерашнего впечатления от рассказов Муравьева о смертных приговорах и казнях написал статейку в 10 ремингтонных страниц. Это вроде открытого письма, горячий, сам собой вырвавшийся у него выстраданный вопль против смертных казней. Он резко нападает на Щегловитова (министра юстиции), П. Л. Столыпина и Николая Романова. Не могу себе представить, как они отнесутся к Льву Николаевичу за такое уличение в бесчеловечности и глупости. Думаю, что, по крайней мере, сделают обыск и домашний арест».

Свою статью о смертных казнях Толстой писал больше месяца — с 13 мая по 15 июня 1908 года. О том, в какой состоянии он находился в эти дни, рассказывает в своем дневнике Н. Гусев, на глазах у которого проходила работа. Вначале Толстой был крайне подвален услышанным: страшные известия повергли его в глубокое уныние. Но с того дня, как он начал писать статью, настроение его резко повысилось.

«Помню, — свидетельствует Гусев, — с каким радостным выражением лица, едва сдерживая слезы, он в тот день, когда начал эту статью, молча показал мне исписанные его размашистым почерком листки бумаги и, когда я спросил: «Это новое?», он с тем же значительным и радостным выражением лица и с теми же слезами на глазах, молча, кивнул головой. Как только Лев Николаевич начал писать эту статью, с первого же дня то безнадежное, подавленное состояние, в котором он находился до этого, сменилось бодрым, уверенным. Помню, как через несколько дней за завтраком, на слова Софьи Андреевны о том, что ничем нельзя помочь тому, чтобы казни прекратились, он твердым и уверенным голосом возразил: «Как нельзя? Очень можно» http://tolstoy.lipetsk.ru/l-n-tolstoj-v-vospominaniyax-sovremennikov/n-n-gusev-dva-goda-s-l-n-tolstym-dnevnik-22-maya-13-iyulya-1908;goda/.

В эти дни перед нами уже не слабый, подавленный человек, а страстный бой, ринувшийся в бой против ненавистного врага. Толстой снова уверовал в силу своего слова. Он предвидит, какой большой резонанс его статья получит в России и во всем мире. Он верит: слово правды дойдет до людей, остановит руку палача. И это морально воскрешает его.

Статья «Не могу молчать» поражает заключенной в ней силой факта, мысли и чувства. Пожалуй, ни в одной из предыдущих статей писателя накал обличения и протеста не достигал такой высоты, как в этой. Она как бы вобрала в себя всю десятилетиями накопленную страсть души Толстого, весь жар его сердца.

Статья начинается с нарочито нейтральных информационных сообщений о казнях: «Семь смертных приговоров; два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге. Четыре жизни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе». И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы. И происходит это в России, в той России, в которой народ считает всякого преступника несчастным, и в которой до самого последнего времени по закону не было смертной казни. Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй, третий год не перестающие казни, казни, казни.

Беру нынешнюю газету.

Нынче, 9 мая, что-то ужасное. В газете стоят короткие слова: «Сегодня в Херсоне на Стрельбищенском поле казнены через повешение двадцать крестьян за разбойное нападение на усадьбу землевладельца в Елисаветградском уезде» (В газетах появились потом опровержения известия о казни двадцати крестьян. Могу только радоваться этой ошибке: как тому, что задавлено на восемь человек меньше, чем было в первом известии, так и тому, что эта ужасная цифра заставила меня выразить в этих страницах то чувство, которое давно уже мучает меня, и потому только, заменяя слово двадцать словом двенадцать, оставляю без перемены все то, что сказано здесь, так как сказанное относится не к одним двенадцати казненным, а ко всем тысячам, в последнее время убитым и задавленным людям" http://do.gendocs.ru/docs/index-61 098.html.

Обращает на себя авторская ремарка, когда Толстой сознательно признается в допущенной в газете ошибке, именно для того, чтобы подчеркнуть (акцентировать) внимание не к цифрам, а сути творящегося произвола.

Далее Лев Толстой переходит к торжественному спокойному эпическому и страшно реалистическому описанию процедуры смерти: «Двенадцать человек из тех самых людей, трудами которых мы живем, тех самых, которых мы всеми силами развращали и развращаем, начиная от яда водки и до той ужасной лжи веры, в которую мы не верим, но которую стараемся всеми силами внушить им, — двенадцать таких людей задушены веревками теми самыми людьми, которых они кормят, и одевают, и обстраивают и которые развращали и развращают их. Двенадцать мужей, отцов, сыновей, тех людей, на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизнь, схватили, посадили в тюрьмы, заковали в ножные кандалы. Потом связали им за спиной руки, чтобы они не могли хвататься за веревку, на которой их будут вешать, и привели под виселицы. Несколько таких же крестьян, как и те, которых будут вешать, только вооруженные и одетые в хорошие сапоги и чистые мундиры, с ружьями в руках, сопровождают приговоренных. Рядом с приговоренными, в парчовой ризе и в эпитрахили, с крестом в руке идет человек с длинными волосами. Шествие останавливается. Руководитель всего дела говорит что-то, секретарь читает бумагу, и когда бумага прочтена, человек, с длинными волосами, обращаясь к тем людям, которых другие люди собираются удушить веревками, говорит что-то о боге и Христе. Тотчас же после этих слов палачи, — их несколько, один не может управиться с таким сложным делом, — разведя мыло и намылив петли веревок, чтобы лучше затягивались, берутся за закованных, надевают на них саваны, взводят на помост с виселицами и накладывают на шеи веревочные петли.

И вот, один за другим, живые люди сталкиваются с выдернутых из-под их ног скамеек и своею тяжестью сразу затягивают на своей шее петли и мучительно задыхаются. За минуту еще перед этим живые люди превращаются в висящие на веревках мертвые тела, которые сначала медленно покачиваются, потом замирают в неподвижности <…> Врач обходит тела, ощупывает и докладывает начальству, что дело совершено, как должно: все двенадцать человек несомненно мертвы. И начальство удаляется к своим обычным занятиям с сознанием добросовестно исполненного, хотя и тяжелого, но необходимого дела. Застывшие тела снимают и зарывают".

Писатель сознательно приводит малейшие подробности убийства человека буднично, лаконично и жестко обозначая всех участников:

1. Двенадцать мужей, отцов, сыновей, тех людей, на доброте, трудолюбии, простоте которых только и держится русская жизни;

2. Несколько таких же крестьян, как и те, которых будут вешать, только вооруженные и одетые в хорошие сапоги и чистые мундиры, с ружьями в руках;

3. В парчовой ризе и в епитрахили, с крестом в руке … человек с длинными волосами;

4. Руководитель всего дела… секретарь, читает бумагу;

5. Палачи, их несколько, так как один не может управиться с таким сложным делом;

6. Врач.

Описание прерывает крик автора, взрывающих оцепенение повседневного абсурда: «Ведь это ужасно!». Примечательно, что слова «ужас», «ужасный» используются Толстым в небольшом по объему материале 30 раз" И этот ужас передается, почти навязывается читателю. И обосновывается в каждом абзаце текста: «Возмутительно, когда один человек может отнять у другого его труд, деньги, корову, лошадь, может отнять даже его сына, дочь, — это возмутительно, но насколько возмутительнее то, что может отнять один человек у другого его душу, может заставить его сделать то, что губит его духовное «я», лишает его духовного блага. А это самое делают те люди, которые устраивают всё это и спокойно, ради блага людей, заставляют людей, от судьи до палача, подкупами, угрозами, обманами совершать эти дела, наверное лишающие их истинного блага.

И в то время как всё это делается годами по всей России, главные виновники этих дел, те, по распоряжению которых это делается, те, кто мог бы остановить эти дела, — главные виновники этих дел в полной уверенности того, что эти дела — дела полезные и даже необходимые, — или придумывают и говорят речи о том, как надо мешать финляндцам жить так, как хотят этого финляндцы, а непременно заставить их жить так, как хотят этого несколько человек русских, или издают приказы о том, как в «армейских гусарских полках обшлага рукавов и воротники доломанов должны быть по цвету последних, а ментики, кому таковые присвоены, без выпушки вокруг рукавов над мехом».

Да, это ужасно!"

Вторая глава статьи посвящена теме о развращающем влиянии казней на простых людей. Здесь автор, отложив перо публициста, принимается за кисть художника. В качестве иллюстраций к тому, как люди, постепенно развращаясь, берутся за профессию палача, гоняясь за платой «с головы», Толстой приводит два выразительных факта. Орловский палач, «срядившись с заведующим правительственными убийствами за 50 руб. с человека», узнав, что в других местах платят дороже, остановился во время совершения казни и заявил: «Прибавьте, ваше превосходительство, четвертной билет, а то не стану». Другой человек, соблазнившись легким доходом палача, пришел к распорядителю казней и предложил: «Надысь какой-то с вас три четвертных взял за одного. Нынче, слышно, пятеро назначены. Прикажите всех за мной оставить, я по пятнадцати целковых возьму и, будьте покойны, сделаю как должно». Потрясающая обыденность, звучащая в «деловых» репликах палачей, в торгашеских интонациях их речи, с необыкновенной силой подтверждает мысль, заключающую главу: «Да, как ни ужасны самые дела, нравственное, духовное, невидимое зло, производимое ими, без сравнения еще ужаснее».