Актуальность темы
исследования. Если XIX век можно по праву назвать веком открытия истории, то XX век является веком открытия историчности. Что это может означать? Правомерно говорить о специфической мировоззренческой ситуации XX века. Она предполагает переоценку характера человеческого бытия и, прежде всего, новое отношение к месту прошлого, настоящего и будущего. Признание историчности показывает, что мы уже не можем идти путем поиска абсолютного знания в виде утверждений об универсальной природе человека, об имманентной логике развертывания мирового целого, о мире в целом вообще. С этих позиций систему наших знаний, действий и социальных институтов следует рассматривать как ответы на вопросы, поставленные определенным временем и местом и предназначенные для столь же определенного времени и места. Это означает, каждая новая культурная ситуация будет требовать их переосмысления.
Утверждение историчности человеческого бытия предполагает обо-гащенность историческим знанием. Благодаря этому знанию становится возможным выйти на другой аспект понимания историчности — аспект осознания случайности любых систем традиции, признания тотальной изменяемости и преходящего характера всего, что присуще человеку и его продуктам. Случайность в данном случае свидетельствует не о произволе в появлении и выборе культурных приоритетов, а о бесперспективности попыток выстроить их в такую последовательность, где предыдущее выступало бы в качестве неизбежной и предопределяющей ступени для последующего.
Осмысление так понятой историчности затрагивает две темы, на первый взгляд исключающие друг друга. Прежде всего, она требует своего последовательного проведения при осмыслении любой сферы нашей культурной жизни. Говоря по-другому, следует осуществить переописание словаря современной культуры. В этом есть настоятельная потребность, поскольку он сформирован и передан нам традицией, построенной на принципах классического стиля философствования. В мировоззренческом плане значение работы подобного рода трудно переоценить, поскольку историкофи лософское исследование хорошо показывает, что воля к тоталитарности и подавлению чужих голосов оказываются оборотной стороной идеалов свободы, автономности личности и ценности своеобразия, выработанных классикой и конституирующих современную цивилизацию. Причина лежит в тех же принципах классического философствования, когда установка на поиск универсальной сущности, стоящей за миром явлений, становится основанием для доминирования единственного стандарта рациональности и права выставлять его в качестве единственного и неизбежного пути к истине.
Однако, подобно тому как в рамках европейской метафизики идеалы Просвещения, плюрализма и гуманизма всегда имеют своего двойника в виде стремления к тотальности, единственности, универсальности, так и преодоление последних неизбежно порождает вопрос о том, как возможно достоверное знание в мире, который стал восприниматься как совокупность многообразного и изменчивого. В мировоззренческом плане признание историчности с этой стороны требует ответа на вопрос: чему должны доверять мы, каких ценностей должны придерживаться и где гарантия надежности этих ценностей. Тем самым формирование современного мировоззрения требует решения принципиальной задачи: как мы можем принять что-то за достоверное знание и прочные ценностные ориентиры, не отказываясь от такого достижения современной культуры, как историчность. Поэтому тема преодоления релятивизма, скептицизма, субъективизма неизбежно становится предметом мировоззренческой озабоченности в ходе ревизии оснований рациональности.
Необходимость тщательной проработки этой темы обусловлена важным социальным обстоятельством. Речь идет о специфике индустриальной цивилизации, которая смело может быть названа нашей современностью. Она строится на активном, преобразовательном отношении человека к миру и тем самым постоянно производит историю. Очевидно, что нормальное функционирование такого общества невозможно без формирования сознания интеллектуальной, правящей и прочих элит на принципах, адекватных его природе, а именно способности воспринимать окружающее сквозь призму историчности.
Требование преодоления наследия классического стиля философствования ' позволяет сделать выводы, которые переводят нас из плоскости актуальности мировоззренческой в круг вопросов, значимых для собственно исследовательской практики. Прежде всего, следует подчеркнуть, что полагание историчности, неотъемлемым компонентом которой становится признание конечности, открытости, темпоральности человеческого существования, отнюдь не является признанием бессилия культуры в поисках обретения универсального знания. Скорее, наоборот, оно должно выступить спасением от мировоззренческих и эпистемологических тупиков, к которых этот поиск приводил. Поэтому речь должна идти не только о выработке новой интеллектуальной стратегии, но и о сохранении контекста, внутри которого рождающийся новый стиль философствования был бы, в свою очередь, защищен от упреков в пропаганде скептицизма, релятивизма, утрате оснований. В связи с этим требуют настоятельного прояснения ставшие шаблонными тезисы о кризисе современной культуры в целом и методологии естественных и гуманитарных наук в частности.
Если мы говорим о такой философской практике, которая должна выступить гарантией прочности и надежности наших знаний и мировоззренческих ориентиров, то она требует реализации определенных эпистемологических процедур. То, что они из себя будут представлять, отражено в самом концепте историчности, а именно в признании детерминированности традицией, невозможности выйти за пределы культурной обусловленности, необходимости начинать с анализа традиции, а точнее ее фрагментов, поскольку всякое полагание мирового целого, мира в целом и вообще суждений, притязающих на универсальность, было бы возрождением классической метафизики. Очевидно, что решающим эпистемологическим действием должна стать демонстрация историчности проблематизируемого фрагмента, т. е. его связь с интересом, временем, местом, которая так или иначе в кулыуре С1фыта, подавлена, предана забвению.
Признание эвристичности такой методологии вводит нас в определенную перспективу. В контексте историчности философское осмысление прошлого приобретает повышенную актуальность. При этом следует отметить, что обращение к нему само по себе не тождественно историчности, т.к. она предполагает еще и определенное понимание настоящего и будущего. Истолкование прошлого является лишь частью этого понимания. Но это же обстоятельство предопределяет наши требования к нему. Чтобы прошлое могло служить современности, мыслимой исторически, оно должно быть понято определенным образом. Поэтому, если традиционной задачей философии всегда являлся поиск того, что принято называть «основаниями», значит следует определить, на каких основаниях может быть построено современное видение истории и как она должна выглядеть, чтобы ответить тем ожиданиям, что возлагаются на нее в современных условиях.
Требование поиска оснований выглядит парадоксальным, поскольку традиционно связывается с характерными чертами классического философствования. Если под основаниями понимать поиск первоначала, сущности, мирового целого, из которого может быть дедуцирована идея истории или составной частью которого она должна стать, то такая операция, конечно, должна находится под огнем критики. Но, если современное понимание истории становится составной частью метода решения проблем, завещанных традицией, то способность эффективно содействовать таким решениям можно считать основанием. Таким образом, история должна быть прочтена так, чтобы она вырастала на базе концепта историчности и, в свою очередь, обеспечивала его эффективное функционирование.
Однако в начале рассуждения недаром было отмечено, что XIX век был веком открытия истории. Поэтому работа современности по ее осмыслению будет начинаться не с пустого места. Ведь именно в рамках формирования европейской философской мысли были сформированы основные принципы конституирования истории, методы и приемы, определившие специфику и автономность исторического познания. Но обращение к традиции не может ограничиться простой преемственностью, потому что нам завещана определенная философско-историческая традиция, выросшая на базе метафизики. Она проявляется не только в возрождении историй, пытающихся представить прошлое в виде тотального и неизбежного прогрессиро-вания, но и в целом в попытках выдвинуть концепцию истории, которая претендовала бы на окончательное решения проблемы ее хода. Поэтому в контексте такого двойственного положения традиции говорить следует скорее о переописании концепта истории. При этом для переописания открыт весь корпус исторического знания от всемирно-исторических построений до решения отдельных вопросов, поскольку всякий частный вопрос всегда строится на основании общей концепции истории.
Наследие классической философии истории сохраняется в самих попытках представить прошлое в виде оправдания настоящего. Однако возрождение теорий исторического познания в духе неокантианства и тем более тезисы о кризисе исторических наук, ставшие реакцией на критику классических концепций исторического процесса, не могут считаться удовлетворительным решением проблемы. Можно предположить, что причина состоит в том, что они опираются на ту же предпосылку, что и учения о прогрессе или линейном характере исторического процесса. А это еще более конкретизирует задачу философского осмысления истории, т.к. речь идет о том, что диагнозу должны быть подвергнуты и те концепты истории, что вырастают на почве критики учений о линейности всемирно-исторического процесса или классических философско-исторических проектов в целом.
Итак, мы можем говорить об актуальности философско-исторических изысканий как в плане мировоззренческом, так и в плане эпистемологическом. Актуальность эта связывается с последовательным проведением концепта историчности, который предполагает, с одной стороны, отказ от поиска любой сущности, от стремлений поместить предмет исследования в контекст мирового целого, а, с другой стороны, строится на преодолении скептицизма и релятивизма. Такое понимание историчности должно стать как условием формирования современной системы ценностей, так и основанием для практических действий. В исследовательской практике проведение концепта историчности связывается как с последовательной критикой классических философии истории, так и с тщательным анализом самой этой критики и проверкой эффективности ее результатов.
Степень разработанности проблемы. Оценка степени разработанности проблемы, а именно значения и содержания как самих философско-исторических проектов, так и интерпретативной литературы, обусловлена отмеченной выше двусмысленностью статуса традиции. Двусмысленность состоит в том, что мы не можем начинать с пустого места даже в плане чисто методическом. Ведь при осмыслении любой темы нам не на что опереться как в негативном, так и в позитивном отношении, кроме предания, накопленного философским и научным сообществом. Поэтому, в частности, под «историей» в дальнейшем будут пониматься только способы конструирования истории, а философско-исторические проекты — рассматриваться как условия такого конструирования или конституирования. Но, с другой стороны, традиция должна быть подвергнута пристальному критическому анализу для определения ее способности эффективно решать мировоззренческие и эпистемологические проблемы, поставленные современностью. Обнаружение напряжения между этими полюсами традиции и делает возможным появление нового текста, посвященного данной тематике.
Если говорить о собственно философско-историческом наследии, а в первую очередь, о создании концепций исторического процесса как определенном способе понимания задач философии истории, то оно весьма богато. Достаточно упомянуть труды, ставшие классическими и поэтому приоритетными объектами анализа. Это сочинения Т. Бокля, Болингброка, Г. Гегеля, И. Г. Гердера, И. Канта, Ж. Кондорсэ, О. Конта, Г.-Б.Мабли, К. Маркса, Ш.-Л.Монтескье, Ж. Ж. Руссо, Г. Спенсера, А. Тойнби, А. Р. Тюрго, И. Г. Фихте, Ф. В. Шеллинга, Ф. Шиллера, О.Шпенглера. Положение данного наследия столь же двойственно. Поскольку любая философия истории всегда является способом конституирования истории, то данные произведения следует рассматривать в качестве источника и объекта анализа для реконструкции сложившейся традиции исторического осмысления прошлого и методов исторического познания. Но как воплощение определенной фило-софско-исторической программы они будут играть роль оппонента и объекта для критики. Так, в качестве современного аналога концепции истории как прогресса, можно отметить позицию, которая нашла отражение в яркой статье Ф. Фукуямы «Конец истории» .
Поскольку любая философия истории всегда вырастает на базе более общих философских предпосылок, то логично предположить, что сильные и слабые стороны любой философии истории также будут детерминированы общефилософским контекстом. Поэтому оценка эвристичности сложившихся философско-исторических проектов заставляет обратиться к экспликации их философских оснований. Этим обсловлено внимание к трудам Ф. Бэкона, Г. Гегеля, Т. Гоббса, Р. Декарта, И. Канта, Дж.Ст.Милля, Г. Лейбница, Дж. Локка, Ф. В. Шеллинга, А. Шопенгауэра, И. Г. Фихте,.
Л.Уорда, Д.Юма. Экспликация оснований позволит определить причины, характер и направление смещений в истолковании сущности истории и будет содействовать тем самым решению вопроса о степени сохранения и преодоления накопленного философско-исторического наследия.
Поле критики классических философий истории, а именно учений о ходе исторического процесса, также достаточно представлено в традиции и может быть связано, в частности, с именами В. Виндельбанда, В. Дильтея, Г. Зиммеля, Г. Риккерта, Э.Трельча. Обычно данных мыслителей квалифицируют как представителей философии жизни или неокантианства, а их собственные философско-исторические размышления относят к сфере теорий познания и прочитывают как реакцию на метафизические проекты. Ценность данных исследований состоит также в актуализации и отчетливой постановке вопроса об эпистемологических и методологических предпосылках конституирования истории. В связи с этим особое внимание следует уделить работам Г. Риккерта. Однако значение данных философских опытов в более широком контексте состоит в демонстрации вышеупомянутой оборотной стороны классического стиля философствования. Поэтому генеалогическое исследование позволяет обнаружить, что различные учения о ценностях и философские антропологии, пришедшие на смену проектам типа гегелевского, строились на том же полагании мирового целого или мира как целого, а следовательно их проекты истории сталкивались с теми же трудностями, что и концепции истории как всемирно-исторического прогресса. Здесь следует особо упомянуть философско-исторический проект О. Шпенглера как опыт построения концепции исторического процесса, оппозиционной прогрессистской концепции истории.
Если говорить о работах мыслителей, которые могут быть использованы в качестве философского основания современного видения истории, то особо следует выделить произведения Ф. Ницше и М. Хайдеггера, герменевтическую традицию, представленную именами Х.-Г.Гадамера и П. Рикера, а также постструктуралистскую линию, представленную именами Р. Барта, Ж. Дерриды, Ж.-Л.Нанси, Р. Рорти, М. Фуко, СЬ. ЗЬерЪегсЬоп. Значение их состоит в определении принципов переосмысления классической метафизики, а значит и путей переосмысления истории. Решающим следует считать то обстоятельство, что обращение к истории стало превращаться в неотъемлемую часть современных философских стратегий. Так, благодаря Ницше генеалогический метод стал их составной частью, а благодаря Хай-деггеру герменевтическая тема, отстаивающая своеобразие и автономию «наук о духе», из эпистемологической плоскости и оппозиции понимания/объяснения была переведена в план «разработки условий возможности всякого онтологического разыскания» [124. 38]. Тем самым историчность превратилась в бытийственную характеристику человеческого существования и стала мыслиться условием его конституирования.
Для Гадамера, а значит и для целей нашего изыскания, достижения хайдеггеровской мысли стали основанием для возвращения к проблеме метода гуманитарных наук. Решение вопроса об историчности понимания сделало настоятельным переосмысление статуса прошлого и значения обращения к нему. Итогом стала разработка концепта «действенно-историческое сознание», обозначающего совокупность своеобразных исследовательских процедур, в рамках которых обращение к истории предстало способом приостановки собственных предрассудков и, соответственно, необходимым участником диалога в обсуждении той или иной темы. Для нашей работы существенно и то обстоятельство, что Гадамер актуализировал концепт «опыта» при обсуждении значения истории и поставил задачу его нового истолкования. Однако, как отмечают современные исследователи, а для примера можно обратиться к статье РаппепЬе^ «Герменевтика и всеобщая история», модель диалога, примененная им к определению роли прошлого, нуждается в серьезных комментариях. Автор статьи справедливо указывает, что особенно требует прояснения тезис Гадамера о вопросе, с которым к нам обращено предание. В противовес Гадамеру он подчеркивает, что правомернее говорить о том, что вопрос порожден не самим прошлым в силу его чуждости нам, а контекстом традиции, в которой находимся мы. Тем самым мы находимся в диалоге с нашими же интерпретациями. Отсюда вытекает задача уточнения роли прошлого для «слияния горизонтов» как результата такого обращения. Если обращение к прошлому, по Гадамеру, приостанавливает современный предрассудок, то что делает его чем-то большим, чем еще одно мнение по обсуждаемому вопросу? Тогда и сам концепт «слияния горизонтов» нуждается в дальнейшей проработке.
Идеи Гадамера получили дальнейшее развитие в работах П.Рикера. Французский философ остро ставит вопрос об условиях, которые делают необходимым обращение к прошлому, а значит конституируют его историческое измерение. В качестве такого условия он выдвигает «заинтересованность в коммуникации». Концепт коммуникации модифицируется Рикером и подразумевает не диалог в буквальном смысле, а расширение опыта за счет обращения к прошлому. «Подлинные» истории прошлого вскрывают захороненные возможности настоящего," - так расшифровывает мыслитель существо расширения [164. 16]. Истории становятся полем воображаемых вариантов настоящего, нереализованных им. Нетрудно заметить двусмысленное положение такого концепта истории, поскольку он возрождает дильтеевские мотивы бегства от современности и стирает грани между вымышленными и историческими повествованиями. Суть проблемы состоит в том, что при таком подходе утрачивается необходимость обращения к последним. Поэтому задача дальнейшей проработки темы истории и историчности в направлении, предложенном герменевтикой, сохраняется.
Вопрос о характере осмысления истории также встал в контексте широкой темы, затронувшей практически все поле гуманитарных наук. Речь идет о событии, получившем название «нарративистский поворот». Как отмечает например автор статьи «Расскажи мне историю: нарративистский поворот в гуманитарных науках» М. Kreiswirth, черты нарратива исследуются теперь не только в текстуальных, но и в нетекстуальных формах и обнаруживаются в области медицины, теории коммуникации, искусственного интеллекта. При этом значение приобретают не только и не столько способы анализа природы нарратива, заимствованные из литературоведения, но и методы, ведущие происхождение из истории, философии, социолингвистики и даже из более эмпирических гуманитарных дисциплин [156. 63].
Следует отметить, что в области исторических исследований важная предварительная работа для такого поворота была проделана Р.Дж.Коллингвудом, А. Данто, М. Мандельбаумом, В.Дреем. Правда ключевой темой последних авторов была скорее дискуссия с гемпелевской моделью научного объяснения. Но именно демонстрация нарративного характера исторического повествования стала доминирующей линией в защите своеобразия гуманитарного знания в целом. Поэтому действие наррации и его роль в конституировании истории превратились в объект пристального внимания в работах R.F.Atkinson, D. Carr, L.O.Mink. Поворотным можно считать исследование Н. White «Метаистория: историческое воображение в Европе XIX в.». White использовал, в частности, литературоведческие изыскания Н. Фрая для решения вопроса об принципах конфигурации исторических повествований и связал их с операцией, названной им «emplotment» или осюжетиванием посредством таких жанров, как комедия, трагедия, ирония и т. д. Этот шаг окончательно переводит вопрос о природе исторического познания из дискуссии о соотношении с естественнонаучным познанием в обсуждение темы соотношения исторических и художественных повествований.
Говоря о формировании нового концепта истории, нельзя не упомянуть о традиции, заложенной М.Фуко. Развитие и последовательное применение им генеалогической практики, унаследованной от Ницше, примечательно актуализацией вопроса о необходимых условиях, а именно роли современности, для определения места и роли истории. Вторым важным компонентом для такого определения становится переописание им концепта «дискурс», а именно подчеркивание момента прерывности, серии, разрыва, различия, составляющих суть дискурсивности и тем самым встающих в оппозицию линейной концепции истории. Однако, как справедливо отмечает Ж. Деррида, следует не просто осуществить инверсию оппозиции сходства/различия, но и поместить подавленный или подчиненный член в ней в новый контекст. Иначе говоря, описание истории как истории различий следует освободить от прочтений в духе историзма XIX в. Также представляется правомерным уточнить соотношение концепта «генеалогии» и концепта «различий» в конституировании исторического измерения.
Необходимо отметить, что проблемы исторического познания нашли широкое отражение в отечественной литературе, захватив весьма обширное поле тем и вопросов. Это работы Г. С. Баранова, М. А. Барга, Л. С. Васильева, И. АТобозова, Б. А. Грушина, А. Я. Гуревича, В. А. Ельчанинова, Е. М. Жукова, М. П. Завьяловой, В. Ж. Келле, М. Я. Ковальзона, И. Д. Ковальченко, И. С. Кона, И. Н. Лооне, Б. Г. Могильницкого, В. Н. Никифорова, Ю. В. Петрова, А. А. Порка, Б. Ф. Поршнева, А. И. Ракитова, В. Н. Топорова, А. И. Уварова и многих др. В контексте данных исследований сформировалось научное мировоззрение диссертанта и определилась сфера его научных интересов. Но поскольку основной круг изысканий в отечественной литературе концентрировался вокруг собственно методологической проблематики и вопрос о философско-исторических проектах как условиях конституирования истории специально не поднимался, то представляется правомерным говорить о нише, нуждающейся в заполнении и придающей данному исследованию целесообразность. Особо стоит отметить исключительную в своем роде книгу Г. Г. Шпета «История как проблема логики», подтолкнувшую диссертанта к самой постановке вопроса о том, как внутри обсуждения собственно философской проблематики может родиться необходимость конституирования такой области, как история.
Цель и задачи исследования
Анализ и оценка значения философско-исторической традиции позволяет сформулировать цели данного диссертационного исследования. Цель исследования состоит в том, чтобы на основе критического анализа ключевых философско-исторических проектов, созданных в западноевропейской традиции, разработать возможный проект философии истории с учетом требований современной мировоззренческой и эпистемологической ситуации, который удовлетворял бы критериям эври-стичности философско-исторических программ.
Данное требование предполагает не построение еще одной концепции исторического процесса или всемирной истории, а определение принципов, способов, правил, которые позволят квалифицировать ту или иную область изучения как историю, обеспечат такую организацию свидетельств, которую правомерно обозначить термином «история», и благодаря этому смогут выступить в дальнейшем основанием для полагания проектов, связанных с конкретным содержанием исторического процесса.
Достижение поставленных целей обеспечивается постановкой и решением следующих задач:
1. Следует задать критерии оценки действенности или эффективности философско-исторических программ, а именно их способности сохранить своеобразие и значение истории.
2. Эксплицировать сложившиеся в философской и научной традиции способы понимания истории для определения как условий конституирования сущностных и специфических черт истории, так и для возможной про-блематизации полученных результатов.
3. На материале европейской философской традиции (с философского поворота, осуществленного Р. Декартом) выявить философские основания, обусловившие наиболее значимые философско-исторические программыдать их основные характеристики, чтобы установить тенденции в определении содержания концепта «истории», а также направление в изменении и смещении этого содержания.
4. На материале той же философской традиции определить условия, делавшие обращение к историческому познанию необходимым, а также требовавшие наделять его специфическими чертами.
5. Определить в соответствии с выдвинутыми выше критериями границы эффективности концептов истории, сложившихся в европейской философской традиции, или трудности, с которыми они сталкивались и могут сталкиваться.
6. Эксплицировать направления современных интерпретаций сущности истории, а также же философские программы, на которых они строятся, чтобы определить их возможности преодолевать указанные выше трудности и обнаружить возможные перспективы дальнейшего исследования в данной области.
7. Сформулировать концепт истории, который мог бы быть адекватен требованиям современной мировоззренческой и философской ситуации и удовлетворять критериям, предъявляемым к эвристичности философско-исторических программ.
8. Продемонстрировать эффективность данного концепта истории посредством его применения к обсуждению классических тем философии истории и исторического познания.
Научная новизна и результаты исследования содержатся в следующих основных положениях, которые выносятся на защиту:
1. Сформулированы критерии определения действенности или эффективности философско-исторических программ. Показано, что они могут быть сведены к двум требованиям: способ осмысления истории должен обладать статусом необходимости и сохранять специфичность, позволяющую отделять способ осмысления истории от способов осмысления или познания, принятых в других науках. Необходимость и специфичность будут обусловливаться опосредованным характером данности прошлого и поэтому связываться с принципом целесообразности как по отношению к условиям связи свидетельств или эмпирии, так и по отношению к самому способу их связи, который традиционно принято обозначать терминами «теория», «идея истории» и который представляет собой идею «целого», а не «общего» .
2. Показано, что включение в сферу философского интереса таких тем, как время, прошлое, история, и способы их интерпретации, были обусловлены не самой философско-исторической проблематикой, а решением философских проблем, связанных с поиском условий возможности достоверного знания, трудностями, встававшими на этом пути (идея мира как представления и проблема поиска способов связи представлений) и признанием значения данных тем как условий получения достоверного знания или условий, с которыми следует считаться при его получении.
3. Показано, что любые философско-исторические проекты: концепции исторического процесса либо теории исторического познания, основанные на полагании мирового целого или мира как целого и традиционно обозначаемые терминами «метафизика», «классический стиль философствования» или сохраняющие те или иные элементы классической метафизики, приводят к ситуации, которая может быть обозначена термином «конец истории» и которая представляет собой как утрату необходимости обращения к истории, так и утрату автономности способов ее осмысления.
4. Показано, что философско-исторический проект, способный удовлетворять данным критериям, требует преодоления классической метафизики или классического стиля философствования. В качестве концепта истории, соответствующего критериям специфичности и целесообразности предложен концепт «опыта». Подчеркнуто, что для соответствия указанным требованиям сам концепт «опыта» должен быть подвергнут переосмыслению и обозначать не совокупность чувственных данных, фактов или свидетельств, требующих последующего обобщения или связи в целом, а сам способ такой связи, способ конфигурации или способ конституирова-ния. Таким образом, быть историей означает не извлекать из нее опыт и не быть осмыслением опыта, а быть историей и означает быть опытом в указанном выше смысле.
5. Показано, что концепт «опыта» наиболее адекватно соответствует требованию сохранения специфичности и автономности способа осмысления истории в отличии от ее телеологических интерпретаций или интерпретаций посредством литературных жанров. Показано, что концепт «опыта» следует рассматривать как модификацию идеи целостности и концепта «нарратив», применяемых к организации свидетельств, а именно как структуру, состоящую из частей «начало-середина-конец», где начало есть цели субъектов (индивиды, группы, культуры) действия, середина — непредвиденные обстоятельства, с которыми сталкиваются субъекты действия, конец — результаты столкновения целей и обстоятельств, не сводимые ни к успеху, ни к поражению. Применение данного концепта к осмыслению прошлого позволяет сохранить ценность индивидуальностей в виде необходимых частей целого или начала-середины-конца в нарративе, темпоральную и каузальную последовательности, обеспечивающие сохранение значения концепта «времени» в осмыслении прошлого. Кроме того, осмысление совокупности событий, фактов, свидетельств как опыта требует их темпоральной удаленности от настоящего, т. е. превращает их в прошлое, и тем самым придает времени продуктивный характер.
6. Показано, что содержание концепта «опыт» наиболее полно отвечает принципу историчности человеческого бытия, явившемуся результатом критики и переосмысления классической метафизики. Показано, что концепт «опыта» соответствует требованиям целесообразности (необходимости) обращения к прошлому, поскольку принцип историчности предполагает открытость человеческого бытия, т. е. неизвестность будущего в силу отсутствия знания о мировом целом и неудовлетворенность настоящим, а значит необходимость его преобразовать, что требует обращения к прошлому как к единственному условию ограничения моделей возможного будущего и его соответствующему осмыслению. Показано тем самым, что единственной основой необходимого интереса к прошлому выступает практическая потребность.
7. Показано, что принцип историчности, понятый вышеуказанным образом, требует особого способа осмысления прошлого, а именно в виде «опыта» решения проблем, поставленных современностью. Это проявляется в том, что концепт «опыта» выступает таким способом связи свидетельств, фактов, событий и т. д., который посредством применения идеи каузальности превращает эту связь в необходимую. Применение данного концепта решает проблему согласования априорного характера идеи истории и значимости эмпирии, поскольку идея опыта выступает достаточно формальным принципом, позволяющим и требующим подводить под нее любое содержание. Возможность и необходимость такой операции связывается с принципом открытости будущего, а значит с признанием возможности постоянного столкновения с различными проблемами, что с необходимостью требует множества исторических описаний и требует необходимости постоянного обращения к осмыслению прошлого в виде опыта. При этом концепт «опыта» выступает оптимальным условием сохранения ценности многообразия конкретно-исторических исследований, позволяющим в то же время сохранить единство их принадлежности к истории, в отличии от ее телеологических интерпретаций или интерпретаций как законов возникновения-расцвета-гибели культур.
8. Показано, что концепт «опыта» как определенного способа консти-туирования свидетельств оказывается предпочтительным при обсуждении вопроса об объективности исторического знания, поскольку самим смыслом термина «опыт» предполагается максимальная чуткость к многообразию свидетельств в отличии от интерпретаций фактов или свидетельств посредством литературных жанров или телеологического принципа.
ФилосоФско-методологическая база исследования. Философско-методоло-гическую базу составляют основные положения таких философских программ, как герменевтика и постструктурализм. В качестве наиболее значимых для философского анализа исторической тематики и создающих благоприятные условия для такого анализа можно считать тезисы о роли традиции как приоритетного объекта анализа и универсального контекста, фрагментарности традиции как условии продуктивной работы с ней, тезисы о нарративной и темпоральной структуре человеческого опыта, приоритете деконструктивных процедур над конститутивными.
Научно-практическая ценность и апробация основных положений диссертации. Теоретическую значимость данного исследования можно увязать с общим контекстом, в рамках которого реализуется вся совокупность современных философских и методологических изысканий. Этот контекст задан философским переворотом, который произошел в конце XIX — начале XX веков и для обозначения которого может быть использовано выражение М. Хайдеггера «конец метафизики». Это выражение конкретизирует направление возможных изысканий в философской сфере. Если традиция становится приоритетным объектом анализа, то для философа единственно возможным способом действия становится работа над собственным наследием. Суть этой работы заключается в проверке способности всего многообразия накопленных философских концептов эффективно функционировать в современной культурной среде и, в свою очередь, обеспечивать ее эффективное функционирование. Как невозможен отказ от наследия, так невозможна его простая трансляция в силу обусловленности контекстом метафизики. Поэтому настоятельной необходимостью становится осуществление всестороннего переописания, переинтерпретации, переработки сложившегося философского словаря посредством помещения в иной контекст и продуктивного смещения содержания такого словаря. Данное исследование можно рассматривать частным случаем реализации этого общего требования. Кроме того, данное направление, т. е. обсуждение исторической темы, следует считать приоритетным в реализации стратегии переописания философского словаря, поскольку тезис об историчности человеческого существования сам становится контекстом любого исследования. Поэтому результаты данных изысканий могут играть значение для формирования современного мировоззренческого климата, а также для определения эпистемологических перспектив как в целом, так и собственно в исторической сфере.
Положения и выводы диссертации выросли на основе лекционного курса «Философия истории», который читается для студентов философского факультета Томского госуниверситета, и, в свою очередь, послужили основой для его реорганизации в соответствии с полученными итогами. Кроме того, положения и выводы диссертации используются в тематике курсовых и дипломных работ для студентов философского факультета. Результаты диссертационного исследования могут найти практическое применение при разработке планов и программ философско-методологических семинаров, сознании спецкурсов, посвященных эпистемологическим проблемам современной социальной философии, как-то «специфика современных социальных теорий», «роль нарратива в социальном познании» и т. д.
Основное содержание и выводы диссертации неоднократно апробировались в следующих формах: обсуждение диссертации на заседаниях кафедры философии философского факультета, методологическом семинаре философского факультета, на различных региональных, общероссийских и международных конференциях и симпозиумах. Автор участвовал в работе Всеросссийской научной конференции в г. Кемерово 25−26 апреля 1995 г.- Международного конгресса «Образование и наука на пороге третьего тысячелетия» в г. Новосибирск 4−9 сентября 1995 г.- круглого стола «Россия на пороге XXI в.», организованного Кемеровским государственным университетом, Уральским отделением философского общества России и журналом «Вопросы философии» в г. Кемерово 27−28 ноября 1995 г.- Международной научной конференции «Русское православие: 4 века в Сибири» в г. Омск 29 ноября-2 декабря 1995 г.- в межрегиональной научно-практической конференции «Духовная и светская культура как фактор социального развития региона» в г. Кемерово 24−25 мая 1996 г.- в международной научной конференции «Творческое наследие Г. Г. Шпета и современные философские проблемы» в г. Томск 14−17 ноября 1997 г.- в XI Ежегодной научно-практической конференции Кафедры философии РАН «Актуальные проблемы современной философии» в г. Москва 2−3 февраля 1998 г.
Структура диссертации построена в соответствии с основной целью исследования и последовательностью решения задач, необходимых для реализации данной цели. Диссертация состоит из трех глав, введения, заключения и библиографии.
Заключение
.
Суммируя результаты проведенного исследования, можно выделить наиболее существенные с нашей точки зрения.
Знакомство с разнообразными аспектами тематики, которую традиционно принято относить к сфере методологии истории или теорий исторического познания и к сфере концепций исторического процесса подтолкнуло автора к постановке ряда вопросов. К ним же подводило возрождение интереса к истории в отечественной литературе в 80−90-е гг. С одной стороны, обсуждение ряда конкретно-исторических тем, как и сама практика историков, демонстрировали спонтанные ростки своеобразных стратегий исследования, связанных с процедурами дискредитации накопленной традиции, механизмами переописания унаследованных концептов, способами конфигурации свидетельств и т. д. В частности, для автора было любопытно наглядно убедиться в реализации знаменитого тезиса о том, что каждое новое поколение переписывает историю заново. С другой стороны, попытки более общего осмысления осуществляемых преобразований очень часто оказывались реанимацией философско-исторической традиции, которая несмотря на почтенную традицию критики, снова и снова возрождалась.
Ситуация казалась любопытной тем, что проекты истории, традиционно проходившие по ведомству философско-исторических, постоянно приводили к пресловутому состоянию «конца истории». Утверждения типа «история — это движение к прогрессу» или «история — это последовательность культур, каждая из которых возникает, расцветает и умирает» с необходимостью заставляли делать вывод, что-либо исторический процесс должен быть завершаться, либо всякое последующее обращение к истории могло стать лишь подбором эмпирического материала для иллюстрации выдвинутого тезиса. Но тогда утрачивалась целесообразность и постоянство потребности в знании прошлого.
Рефлексия над историческим познанием так же обнаруживала либо скепсис над перспективами гуманитарного знания и отголоски давних утверждений о кризисе исторических наук и кризисе культуры в целом, либо реанимацию традиции в духе неокантианской, в частности, об истории как сфере индивидуального, о повышенной роли ценностей и вообще субъективности в гуманитарном познании. Высказывание, ставшее классическим, о том, что историки одни факты отбирают, а другие игнорируют, рождало ощущение неизбежной мифологичности или идеологичности продуктов теоретической деятельности. Столь же удивляли как отголоски неявного признания ущербности гуманитарного знания в сравнении с естественнонаучным, сколь и стремление возводить те же свойства в ранг достоинства, лишая тем самым исследование строгости, точности и статуса научности в целом. В то же время все это приходило в разительный контраст с повседневной исследовательской практикой.
Кроме того, знакомство с литературой по методологии исторического познания наталкивало на странную мысль о том, что авторы часто оперируют терминами «история», «историческое», «историзм», но нигде явным образом не говорят о том, а что же конституирует историю как таковую, кроме расхожих высказываний о деятельности людей, совершенной в прошлом. Поэтому автору показалось правомерным попытаться внести свой вклад в разработку концепта истории, для которого можно было бы найти аргументы как в пользу его научной строгости, так в пользу его способности отстоять своеобразие гуманитарных дисциплин и своеобразие среди самих этих дисциплин.
Обсуждение этих вопросов постоянно смещало исследование в определенном направлении. Все более явно обнаруживалось, что их продуктивное решение требует помещять осмысление истории в более широкий контекст обсуждения собственно философской проблематики. Но еще более явно обнаруживалось, что должно быть смещено все эпистемологическое и мировоззренческое поле, на котором тема истории пытается отстоять свои права. А сделать это было возможно только одним способом — показать, что сами эпистемологические стандарты (всеобщности и необходимости, достоверности, объективности и т. д.) историчны, т. е. что они смещались и могут быть продуктивно смещены. Последнее, конечно, не относилось к компетенции данного исследования. Скорее предстояло их найти в пространстве современных философских стратегий и попытаться применить для разработки нашей темы.
Отсюда вытекал следующий шаг и соответствующее предположение, инициированное помимо всего прочего размышлениями Ф. Ницше и его постструктуралистскими интерпретаторами. Не являются ли столь знакомые философии всемирной истории и теории исторического познания двумя сторонами одной медали, т. е. не лежит ли в их основе один общий принцип. Более того, не заражает ли этот принцип и многие современные попытки осмысления истории, предпринимаемые в герменевтике, аналитической философии истории и т. д., или, по крайней мере, не заражены ли им интерпретации многих современных проектов их оппонентами. В качестве примера можно сослаться на обвинения в адрес М. Фуко со стороны Н. РиШат в его книге «Основание, истина и история». Н. РиШат относит его деятельность к традиции культурного релятивизма [163. 173]. Это фактическое уравнивание современных философских стратегий с историзмом XIX в. как раз и отражает ситуацию прочтения новой парадигмы с позиций старой.
Поэтому автору показалось, что чем более радикально будет поставлен вопрос о существе истории, тем более благоприятные перспективы откроются для его обсуждения. Смысл радикальности состоял в реализации своеобразной философской игры, аналогичной проекту Декарта. Следовало представить, что истории не существует, и посмотреть, какие обстоятельства заставляют ее родиться. Родиться, конечно, лишь в смысле анализа причин, заставляющих философа поставить вопрос о необходимости введения в оборот предмета, которого можно именовать «историей». Задача облегчалась тем, что такой опыт имел место в западноевропейской философской традиции, а значит требовал только соответствующего осмысления.
Примечательно, что этот опыт открывал возможность наблюдать движение мысли на нескольких уровнях. На более общем уровне становилось явным, как обсуждение вопроса о достоверности знания, т. е. вопроса, не имеющего прямого отношения к истории, могло вытолкнуть тему последней на поверхность, как происходило смещение самого содержания вопроса о достоверности знания и в связи с этим, как рождались и смещались представления о сущности истории, ее способности стать наукой, ее своеобразии и т. д. На более конкретном уровне становилось явным, что ставило границы продуктивному обсуждению как философской проблематики в целом, так и философско-исторической проблематики в частности. Речь шла о философской стратегии, которая получила в традиции обозначение «метафизики». Это общая причина того, почему в данном диссертационном исследовании, а в монографии еще более, уделено значительное внимание фундаментальным темам философии.
Собственно, анализ данного опыта и задавал искомое направление. Было очевидно, что возможность эффективно решать проблему истории, требует преодоления метафизики. Отказ от высказываний о мировом целом или мире в целом, будь то высказывания о воле или разуме как мировой сущности, либо утверждения о становлении или индивидуальном как сущности мира, формировал, во-первых, концерт фрагментарности, а во-вторых, темпоральную перспективу. Речь не шла о приоритете частных исследований над широкомасштабными, а также о признании текучести и относительности всего достояния человеческого опыта. Дело состояло в выработке адекватной стратегии, которая и должна была избавить от скепсиса и, соответственно, от всяческих высказываний о кризисе современной культуры и сферы познания, как ее составной части.
Выстраивалось представление о принципиальной контекстуальности любого проблематизируемого участка, а значит и осознании того, что любой такой участок всегда представляет собой решение какой-либо задачи не для вечности, а для «здесь» и «сейчас». Ясно, что ни о каком скепсисе здесь не может идти речи. Последний возникал бы в силу претензии на абсолютность того или иного решения. В связи с этим всплывал еще один принципиальный момент — выбор, так сказать, места произнесения или последовательности эпистемологических процедур. Нетрудно заметить, что полагание первичности операций по конституированию возрождало субъект-объектную парадигму, а значит и пресловутый вопрос об основаниях продуктов творческого воображения. Поэтому первичной могла стать только практика, для обозначения которой наиболее уместен термин «деконструкция». Предстояло обнаружить в предмете анализа разрывы целостности в виде следов, отпечатков иных предметов, избыточных для данного, и показать тем самым иллюзорность целостности. Дело опять-таки не в тотальности рассеивания целостности любого смысла ради самого такого рассеивания. Но только таким образом становилось возможным определить жизнеспособность любого фрагмента традиции, а значит высвободить право и место для любого творческого производства.
Вот здесь и казалось правомерным открыть дорогу для путешествия в прошлое и, более того, определить необходимость такого путешествия. Автор исходил из достаточно простого рассуждения. Если будущее неизвестно в силу отказа от метафизической перспективы, а настоящее, т. е. фрагмент традиции, проблематизировано, то прежде чем осуществлять проекты будущего, следует произвести их фильтрацию. Единственный способ это сделать, или, говоря по-другому, не повторять ошибок, может состоять в воспоминании забытого, т. е. реанимации прошлого, или конституировании его определенным образом. В повседневной практике мы называем это опытом, и опыт в данном случае выступил именно способом конституирования. Поэтому еще раз стоит подчеркнуть ту мысль, что не из истории извлекают опыт, а быть историей и значит быть опытом. Последний следует считать принципом превращения свидетельств прошлого в историю.
Нам казалось, что подобный проект истории в состоянии избавить ее от трудностей, которые преследовали философию истории. Демонстрация этих преимуществ и составила то, что можно обозначить классическим термином «обоснование». Обращение к прошлому приобретало целесообразность, причем постоянную, поскольку переход от одной проблемы к другой или проверка временем эффективности того или иного решения с необходимостью должны были заставлять конституировать все новые и новые опыты. Известная доля формальности концепта «опыт» в кантовском духе позволяла постоянно наполнять его новым содержанием. Время из противника превращалось в союзника, поскольку именно темпоральная перспектива позволяла совершившемуся отстояться и превратиться в опыт. Внутри опыта время становилось условием организации событий в последовательность.
Ситуация кризиса метафизики определила и определяет перспективы современного философствования. Уже подчеркивалось, что общим контекстом конкретных исследований может и должна стать задача всестороннего переписывания философского словаря. Поэтому проблема истории, собственно говоря, есть проблема переописания традиции. Возможное ее решение представляется перспективным, как минимум, в двух отношениях. Ответ на вопрос о существе истории создает благоприятные условия для обсуждения частных методологических задач, а значит продуктивной интерпретации традиционных тем методологии истории. Некоторые из них затрагивались в последнем параграфе работы. Этот же ответ дает возможность использовать концепт «истории» для обсуждения иных тем гуманитарных наук. В некотором смысле можно говорить об универсальном аспекте истории, поскольку тема опыта вполне оказывается работающей при обсуждении вопросов литературоведения, социологии, лингвистики, психологии и т. д. Такой универсальный аспект история приобретает в силу открытия историчности человеческого существования.
С позиций концепта истории как опыта представляется правомерным говорить о продуктивности диалога философа и историка, поскольку он избавляет философа как от менторского тона по отношению к историческим наукам, так и от фиксации задним числом в теориях познаниях результатов деятельности историков. Становится ясным, что в определенной плоскости работа философов автономна от работы историков. Поэтому обсуждение и обоснование концепта «опыт» не нуждается в аргументах историков, если последние выступают от имени своей науки, а не от имени философии. Для философа они ничего не опровергают, ничего не доказывают, а скорее выступают толчком к размышлению. А если же они заставят его усомниться в чем-то, то только тогда, когда попадут в контекст философствования.
То же самое относится к роли концепта «опыт» для историка. Философу нечему здесь учить историка в его работе, если под этим понимается требование дать последнему универсальный ключ для всех дверей. Это правда не означает, что деятельность первого бесполезна. Концепт «опыта» может сыграть роль в формировании общей интеллектуальной атмосферы, конституирующей историка. Собственно говоря, так всегда и происходило, поэтому тезис том, что история всегда шла своим путем, а философия — своим, столь же относится к области мифов, как и вера в миссию философа как наставника.
Это означает, что связь опосредована и столь же опосредована реализация ее. Продукция философа не станет автоматически достоянием историка. Поэтому задача философа состоит в том, чтобы увидеть разрывы в языке историков и стараться постоянно говорить об этом с силой и страстью. Ведь только постоянное и, не побоимся этого слова, монотонное повторение в состоянии заставить обратить внимание на произносимые слова и в какой-то момент открыть для себя привлекательность их.
