Власть как культурно-историческая реальность

Актуальность темы

исследования. Было бы не вполне точным утверждение, что тема власти в настоящее время приобретает особую значимость и актуальность. Но не потому, что это неверно по существу. Скорее речь должна идти о недостаточной конкретности подобной формулировки, так как она применима далеко не только к современности. Вряд ли найдется такая эпоха в мировой истории или такой тип культуры, для которых власть не была реальностью первостепенной важности. Поэтому в аспекте власти наше время отличается от любого другого прежде всего тем, какой гранью повернулась к ней власть, что в этой грани обнаруживается исторически уникального? Отвечая на этот вопрос в предварительном порядке, можно сделать такое утверждение: сегодня власть, с одной стороны, десакрализована, в ней с легкостью необыкновенной усматривается угроза, начало если не прямо разрушительное, то, как минимум, обременяющее жизнь человека и общества, с другой стороны, в трактовке власти наблюдается путаница и непроясненность, в том числе и ее оснований и субстанциальных характеристик.

На сказанное можно возразить, указав на то, что негативизма в отношении власти, так же как путаницы в ее осмыслении, хватало и в другие времена и эпохи. С этим, разумеется, нельзя не согласиться. С тем, правда, уточнением, что в современную эпоху в очень сильной степени утеряна чуткость к восприятию, казалось бы, раз и навсегда связанного с властью. В частности, имеется в виду распространенность взгляда на власть как начало самодовлеющее и самодостаточное, в своем существе не связанное с другими фундаментальными реалиями жизни человека и общества, не продолженное в них. Поэтому, скажем, как сильная, успешно осуществляющая себя начитает трактоваться власть в тоталитарном государстве, несмотря на то, что вся ее «сила» чревата конечным крушением режима, а значит и самой власти. Отсюда, между прочим, и I негативизм в отношении к власти, широко распространенный в кругах интеллигенции, представление, согласно которому любая власть «отвратительна». С властью лучше не иметь дела, отстраняться от нее, противостоять ей, как минимум, неуклонно подвергать власть перманентной критике. В соответствии с этим представлением настоящая жизнь утверждает и разворачивает себя по ту сторону властных отношений, в изоляции от них. Между тем такое внешнее или хотя бы внутреннее бегство от власти неизбежно подрывает самое основание современной западной культуры. Она выстроена на началах личностной свободы и гражданственности. Гражданин же это тот, кто по определению причастен к власти. Он может и должен осуществлять ее прямо, голосуя за тех или иных должностных лиц или опосредованно, через общественный контроль за своими представителями в законодательных, исполнительных или судебных органах.

Конечно, проблема отчуждения от власти, властного негативизма и даже нигилизма возникла не случайно. Она представляет собой один из симптомов кризиса западной культуры, о котором заговорили в полный голос еще в начале XX века и разговор о нем не утихает по сей день. Когда.

I 1 и в какой мере разрешима обозначенная проблема — вопрос, отвечать на который было бы и слишком рискованно, и легковесно. Более конструктивными представляются попытки еще и еще раз вглядеться во власть, понять, в чем состоит ее смысловое ядро. В этом же случае наиболее конструктивным является именно культурологический подход к тому, что из себя представляет власть. И это не голословная декларация в пользу культурологии. Ведь именно эта дисциплина позволяет осуществляться взгляду на власть в самом широком культурно-историческом контексте. Важен же он не сам по себе, а в виду того, что при рассмотрении власти решающее значение имеет понимание ее существа, того, что в ней неустранимо и неразложимо, несмотря ни на какие трансформации и преобразования конкретно-исторических властных реалий. Это существо сегодня, как правило, невнятно, ускользает от постижения. Прежде всего в виду того, что мы склонны слишком беззаботно проецировать современные, в лучшем случае, бытующие последние два-три столетия представления о власти на более отдаленное прошлое. Оно же очень часто не подтверждает кажущееся нам очевидным, неразрывно связанным с властью как таковой. Скажем, власть уже достаточно длительное время видится обязательно соотнесенной с приказами, командой, распоряжением. Но так было не всегда. Существовали, культуры и эпохи, где подобные властные реалии находились далеко на заднем плане.

Говоря совсем коротко, нам нужно вернуться к властному «архе», к власти в ее изначальности и последующим способам ее бытования, это освежит наш взгляд на власть, сделает его более зорким, понимающим и осторожным в своих приговорах. Культурология при этом способна предложить концептуальные конструкции и изыскания по части власти, котррые могли бы стимулировать ее более адекватное постижение и с позиций других научных дисциплин. И это вполне естественно, так как культурология по существу исходно представляет собой междисциплинарное исследовательское направление, а тогда кому, как не ей предлагать результаты своих исследований более частным и замкнутым на себя дисциплинам.

Степень разработанности проблемы. Известное своеобразие разработки темы «власть как культурно-историческая реальность» состоит в том, что она предполагает обращение к источникам принципиально разнородным. Прежде всего речь идет о том, что о власти так или иначе свидетельствует необозримое количество исторических источников. Они могут быть нарративными, носит характер записи бытовавшего в устной форме, немаловажен здесь и изобразительный ряд: скульптуры, мозаики, картины, архитектурные сооружения и т. п. Такого рода свидетельства о власти нужно отличать от различных вариантов ее концептуального осмысления. Прежде всего здесь имеются в виду философские тексты, но так же и сочинения и трактаты не собственно философского ряда (как, например, трактат Н. Макиавелли «Государь»), наконец, нужно указать и на исторические сочинения, в той их части, где авторы касаются общих вопросов и предъявляют свои теоретические выкладки.

Очевидно, что концептуальное осмысление власти в настоящем случае не могло не опираться на те построения, которые фиксируются источниками теоретического характера. Однако при этом в высшей степени характерно, что власть, став предметом теоретизирования еще в эпоху греческой классики за очень редким и частичным исключением привлекала к себе внимание теоретиков не как таковая, а в ее определенных аспектах, причем в самой тесной увязке с другими реалиями. Иными словами, власть как таковая не центрировала собой исследовательские усилия тех, кто, несмотря на это, проговорил о ней в том числе и самое существенное и неотменимое никакими последующими исследованиями.

Разумеется, говоря о первых «теоретиках» власти нужно назвать имена Платона и Аристотеля. Но обязательно имея в виду, что власть их касалась лишь в той мере, в какой они конструировали идеальный с позиций каждого из них полис, Платон в «Государстве» и «Законах», Аристотель в «Политике». В том же ключе эта линия была продолжена далее и не только в античной мысли, как, скажем, у Цицерона. Античное осмысление власти уже в пределах христианства завершается монументальным трудом Августина «О граде Божием». О граде, то есть о полисе. Полис так и остался в центре внимания у великого христианского богослова, несмотря на то, что это уже полис, укорененный в вечности царствия небесного. Соответственно, и тема власти у Августина попрежнему это тема устроения государства и только потом и в очень незначительной степени все остальное.

Если обратиться к Средним векам, то власть в эту эпоху интересовала богословие и неотрывную от нее философию и по-прежнему как момент рассмотрения государства и в то же время самостоятельное и I немалое значение приобретает фигура государя. Теперь идеальное государство неразрывно связано с идеальным государем. Эту линию можно проследить в соответствующих трактатах «Суммы теологии» св. Фомы Аквинского. Так же как и рассмотрение власти в ее предельном универсализме, когда она трактовалась, к примеру, тем же св. Фомой Аквинским как «сохранение и управление творением», то есть Провидение Божие.

Новоевропейское теоретизирование по поводу власти при всем многообразии предлагаемых подходов и решений все-таки может быть определено в своей доминанте как разработка темы общественного договора. Свои варианты его, а, следовательно, и свою трактовку власти предложили в промежутке между XVII и XVIII веками Т. Гоббс, Б. Спиноза, Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо. У теоретиков общественного договора речь идет уже не об идеальных конструкциях государства и властных отношений. Самое существенное в их построениях — это определившаяся линия секуляризации власти и далее ее «девальвации». Власть теперь — это реальность вторичная и производная от суверенной личности.

Знаменательным исключением по отношению к отмеченной линии в осмыслении власти могут служить построения Г. В. Ф. Гегеля, у которого власть укоренена в Абсолюте, а не есть чисто человеческая реальность. Но и согласно Гегелю власть — это сфера субъективного духа, логически конкретно он прорабатывает ее в соотнесенности с человеком в его индивидуальном измерении.

Следующим поворотом в разработке темы власти, несомненно, из числа наиболее существенных стало выдвижение на передний план Ф. Ницше концепции (впрочем, мало отличимой от мифологемы) воли к власти. Этот поворот предопределил собой и апологию, триумф даже, властного начала в западной мысли, но точно так же его последующую стремительную дискредитацию. Ф. Ницше стал первым западным мыслителем, у кого власть получила метафизический статус предельное основание всего сущего. Что при этом осталось неизменным в его подходе к власти, так это ее вторичность уже в метафизическом измерении. В том отношении, что для Ницше действительно первична все же воля, власть же не более чем ее уточняющая, пускай и субстанциальная характеристика.

Импульс в осмыслении власти, идущий от Ницше, в самом существенном определил подход к ней такого влиятельного в XX веке философа, каким был М. Хайдеггер. Для него власть как воля к власти — это определяющая линия в развитии Запада последних веков, это его «судьба». Вместе с тем отношение к власти у Хайдеггера непреодолимо двойственно и неуловимо в своей определенности. Он ее и принимает как «судьбу Запада» и видит назревающий катастрофизм доминирования воли к власти.

Идущая от Ницше апология и утверждение властного начала своеобразно преломленного в творчестве М. Фуко, мыслителя, явно испытавшего на себе влияние ¡-германского философа. У него власть и пронизывает западную культуру в самых разнообразных и неожиданных измерениях и вместе с тем Фуко власть как таковую не принимает и разоблачает ее присутствие как разрушительное начало.

Особняком от других концепций власти стоит работа А. Кожева «Понятие власти"1. Она примечательна в качестве очень редкой попытки определить власть как таковую. Попытки поучительной, хотя для автора диссертационной работы важной прежде всего как предмет отталкивания с.

1 Кожев А. Понятие власти. М., 2007. целью уточнения собственной научной позиции. Несколько иначе обстоит дело с книгой «Власть» Н. Лумана. В ней содержится множество точных и глубоких наблюдений, касающихся самого существа власти. Знакомство с ними необходимо в том числе и с позиций культурологии, несмотря на то, что автор рассматривает власть как социальный феномен. Отметим, наконец, и исследование Б. Жувенеля «Власть. Естественная история. Ее возрастание». Редкое достоинство этой работы в сочетании общей концепции власти с ее рассмотрением на историко-культурном материале. Настоящее исследование близко к позиции французского исследователя, так как авторская позиция — это тоже сочетание рассмотрения теории и истории вопроса. Последняя прорабатывалась через обращенность к историко-культурному материалу и исследованиям исторически конкретных феноменов, аспектов и проявлений власти или же реалий впрямую с властью соприкасающихся, указывающих на нее. Нередко это работы буквально тематически довольно далеко отстоящие от предмета, непосредственно рассматриваемого в настоящей диссертационной работе, однако от этого не менее значимые в плане определения авторской концепции.

Среди авторов, на чьи раб. оты в первую очередь опирался диссертант, должны быть упомянуты отечественные исследователи С. С. Аверинцев, А. Я. Гуревич, И. А. Ильин, А. П. Каждан, Г. С. Кнаббе, В. Г. Ледяев, Н. П. Павлов-Сильванский, Ю. Я. Перепелкин, В. А. Подорога, А. Е. Пресняков, Б. А. Успенский, Г. П. Федотов, О. М. Фрейденберг.

Что касается зарубежных исследователей, то особое значение при формировании авторской концепции власти и рассмотрении ее исторически-конкретных проявлений имели научные труды X. Арендт, Д. X. Беллингтона, А. Безансона, М. Блока, Ф. Блюша, М. Вебера, Ж. Дюби, Р. Жирара, Б. Жювенеля, В. Зомбарта, А. Кожева, Н. Лумана, Р. С.

2 Луман Н. Власть. М., 2007.

Уортмана, Ж. Флори, Д. Д. Фрэзера, М. Фуко, О. Шпенглера, Й. Хейзинги, Н. Элиаса.

Наконец, нужно упомянуть тех авторов, чьи концепции власти были значимы для автора вне зависимости от несогласия с их позицией и даже противоположности ей. Среди них представители русской религиозно-философской мысли: К. С. Аксаков, С. Н. Булгаков, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, свящ. Павел Флоренский, А. С. Хомяков. Кроме того, нужно упомянуть имена западных мыслителей К. Маркса, Ф. Ницше, М. Хайдеггера, Ф. Энгельса.

Объект исследования: власть в ее культурологическом измерении.

Предмет исследования: существенные характеристики властных отношений в их устойчивости, исторических трансформациях и превращениях.

Цель исследования состоит в построении концепции власти как феномена культуры на основе типологизации ее конкретно-исторических проявлений. Обозначенная цель для своего достижения предполагает решение следующих задач исследования: анализ сходства и различий в осмыслении власти в мифе, философском и богословском знанииопределение и демонстрация специфики изучения власти с позиций культурологиитипологическая характеристика основных типов властителей и подвластных в истории культурывыделение типа носителей власти, в которых сочетается властвование и подвластностьобоснование подхода к власти как позитивно-устроительному началуI рассмотрение разрушительных проявлений власти в качестве ее отчужденных и извращенных формвыявление царственности и сакральности как устойчивого измерения властных отношенийизложение опыта приложения основных положений культурологической концепции власти к конкретно-историческому материалу.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые в отечественной науке предпринята попытка осмыслить власть в самом широком историко-культурном контексте, совмещая при этом рассмотрение устойчивого сущностного измерения власти с рассмотрением ее конкретных модификаций и трансформаций. При этом особое значение имеет стремление избежать как негативизма во взгляде на власть, так и ее превознесения в качестве субстанциальной реальности человеческого бытия, не говоря уже о бытии как таковом.

При написании диссертации ее исследовательская ориентация, оставаясь культурологической, предполагала освоение опыта философии и богословия. Это позволило увидеть во власти те аспекты, которые принципиально значимы именно для ее понимания как феномена культуры. Автор надеется, что проделанная им работа в достаточной степени убедительно продемонстрировала не просто недостаточность чисто прагматического или «технологического» взгляда на власть, а еще и насущную необходимость ее трактовки как сквозной и многомерной реальности существования человека и человеческих общностей.

В частности, многомерность власти состоит в ее несводимости к позиции и деятельности одних только властителей и властвующих инстанций. Власть предполагает еще и подвластность. Между тем, это само по себе достаточно очевидное положение, будучи переведено на уровень рабочих принципов исследования, позволило увидеть во власти такого рода отношение, которое может быть понято только через сопряжение двух встречных действий. Каждое из них, как властвование, так и подвластность предполагают друг друга, разрешаются друг в друга и определяют характер власти как целого. А это, в свою очередь, означает, что ее источник не сводим к импульсам, исходящим от властителей и властвующих инстанций. В не меньшей, если не в большей мере она может определяться «снизу» как выражение позиции подвластных.

К научной новизне исследования может быть отнесена и сосредоточенность автора не только на власти как отношении, а еще и на носителях власти, так же как и на фигурах подвластных. И те, и другие образуют устойчивые типы людей, вступающих во властные отношения. Так, образы властителей с соответствующим набором ролевых предписаний суть неотъемлемая принадлежность тех или иных культур или культурно-исторических эпох. В определенном аспекте они центрировали собой культуру, служили ее смысловой стяжкой. Каждый из этих образов складывался длительное время и существовал столетия и даже тысячелетия. Их выявление и сущностная характеристика представляет собой научную исследовательскую задачу, особенно не привлекающую внимания культурологов. Еще и потому автор уделил так много внимания образам властителей, попытке выделить наиболее значимые из них в истории культуры, сформулировать наиболее значимые типологические признаки каждого из образов. В меньшей степени, но та же задача решается в диссертации и применительно к образам подвластных.

Методы исследования. При решении исследовательской цели и вытекающих из нее исследовательских задач, в диссертации были использованы следующие методы познания: сравнительно-исторический, структурный, герменевтическый, типологический. Эти методы не изолированы друг от друга, по ряду существенных моментов они пересекаются один с другим, переходят один в другой, что имело место и в настоящем исследовании. Вместе с тем ведущим и определяющим методологическим ориентиром на протяжении всего исследования оставалось стремление автора увидеть в каждом историко-культурном феномене его имманентную логику, попытка воспроизвести его с учетом того, как он понимался в эпоху, породившую феномен, выразившую себя в нем. Диссертант в меру своих возможностей стремился избежать модернизации, вольного или невольного навязывания прошлому современных представлений, ценностных установок, способа видения мира. В этом отношении образцами методологии культурологических исследований для диссертанта служили работы, нередко тематически очень далекие от нее. В первую очередь среди них нужно выделить труды отечественных авторов С. С. Аверинцева, М. М. Баткина, М. М. Бахтина, А. Я. Гуревича, Г. С. Кнаббе, Д. С. Лихачева, А. Ф. Лосева, Б. А. Успенского и ряда других. Определенную роль в формировании методологии исследования сыграли работы следующих зарубежных авторов: М. Блока, М. Вебера, Ж. Дюби, Л. Ладюри, К. Мангейма, Л. Февра, О. Шпенглера, Й. Хейзинги.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Исходно, в самой глубокой первобытной архаике власть и сакральная власть были одним и тем же. В строгом смысле слова она понималась как атрибут божества. Причем власть всегда оставалась производной от более фундаментальных реалий порождения и кормления. Без наличия последних она обессмысливалась и была невозможна. Такая трактовка власти не просто присутствует в мифе, несмотря ни на какие трансформации ее мифологемы, власть сохраняла связь с сакральной реальностью, так же как свою производность по отношению к первичным реалиям порождения и кормления. В своем архаическом измерении власть менее всего носила командно-распорядительный характер. Она осуществлялась в качестве суда. Судебная власть и власть как таковая тяготели к совпадению. Суд, правда, мыслился не только как действие post factum. В суде человеку еще и присуждалась заранее та или иная судьба-участь-доля. Такое было возможно только при наличии сакрального измерения власти, если даже непосредственно она осуществлялась человеком.

2. Изначальность сакрального характера власти ставила причастного к ней человека в неразрешимо двусмысленное положение. С одной стороны, быть властителем означало первенствование человека над простыми смертными. Была, однако, у властвования и другая, оборотная сторона. Она предполагала чрезвычайную рискованность и негарантированность положения властвующей персоны, в пределе ее обреченность. Она вытекала из того, что подлинные властители — только боги. «Шапка Мономаха» тяжелая для любой человеческой головы. Властителю придется отвечать за свое властвование перед божественной инстанцией, он подлежит суду с возможно очень неблагоприятным для подсудимого исходом. Власть тем самым — это такого рода преимущество, которому симметрична перспектива всегда возможной жизненной катастрофы.

3. Власть как таковая в первобытной архаике и, шире, в архаических обществах всегда мыслилась как устроительное начало. Поскольку ею довершались порождение и кормление, то властитель понимался как родитель-отец, кормилец и судия. Эти моменты во властителе были неотрывны друг от друга, делая его не просто властителем, а царем. Царь же, о чем сегодня мало кто отдает себе отчет даже и в научных кругах, вовсе не синоним лица, обладающего верховной властью. Во-первых, она должна быть санкционирована свыше сакральной инстанцией. И, во-вторых, царская власть должна была оправдывать себя причастностью к порождению и кормлению. Как довлеющая себе в обращенности на себя, она в общем представлении становилась пагубой, отрицала себя, строго говоря, уже не была властью. Сам же царь, попадавший в положение властителя, для которого власть имела самостоятельную и тем более верховную ценность, осмыслялся как мнимый царь, самозванец, подлежащий радикальному устранению для общего блага и с благословения богов.

4. Обращение к теме власти, как она представлена у крупнейших философов Античности и Нового Времени, обнаруживает в своей основе одну и ту же тенденцию. Власть тем или иным образом причастна первосущему, у нее есть метафизическое измерение и в то же время она производна от других, более существенных и фундаментальных реалий. В принципе, эта та же самая тенденция, которая выражена в мифе. У Платона и Аристотеля власть дает о себе знать на переходе от умопостигаемой к чувственно воспринимаемой реальности, что на своем уровне воспроизводит выраженную мифом ситуацию властной обращенности сакрального мира к профанно-человеческому, непосредственно или через посредство фигуры царя как посредника между сакральным и профанным I мирами. В отличие от античных философов, крупнейший новоевропейский философ Г. В. Ф. Гегель утверждает власть в ее относительно очень скромной роли. Она заявляет себя, по Гегелю, в сфере субъективного духа. И тем не менее власть как отношения господина и раба — это необходимый момент саморазворачивания субстанциального субъекта, без нее картина тотальности сущего оставалась бы неполной. Власть тем самым, и согласно Гегелю, укоренена в вечности. Тем более, что в сфере объективного духа она дает о себе знать еще и как государственная власть.

5. Философия Ф. Ницше отличается от любой предшествующей ей философии, в частности, тем, что в ней власть в сопряжении с волей заявлена как первореальность, которая далее не разложима и которая находится в основе всего сущего. Однако парадокс и неразрешимое противоречие философских построений Ницше состоит в том, что непомерные притязания воли к власти на онтологический статус самого высокого ранга оборачиваются полным провалом. Власть как первосущее, будучи последовательно промыслена — это уже никакая не власть. Она бесконечно ускользает от себя, есть тщета неизбывного порыва ко все большей полноте власти, когда полнота обнаруживает себя пустотой, власть же чем-то неуловимым в виду своей неспособности быть властью.

6. Для понимания существа власти именно в культурологическом измерении совершенно необходимым представляется рассмотрение ее трансформации и преобразования, совершившегося в христианстве. Христианство целиком сохраняет представление о ее сакральном Л характере (Нет власти, которая не от Бога) Но теперь власть понимается с акцентом на служении ближнему. Царственная особа по-прежнему продолжает линию порождения и кормления своих подданных. Она является избранницей Божией, в ней действует благодать и все-таки властитель — это один из рабов Божиих, которому вменяется обязанность служения тем, над кем он призван властвовать. Властвование тем самым — это послушание, на определенном уровне оно совпадает с подвластностью. И не только Богу, поскольку и осуществляя власть, властная персона в конечном счете призвана действовать ко благу подвластных, этим благом оправдывается и освящается ее роль. Здесь I отличие от древней мифологемы власти в том, что последняя акцентировала преизбыточествующую мощь царя, от щедрот которого жили подданные, ничем внутренне им не обязанного.

7. Обыкновенно при обращении к власти исследователи ограничиваются в лучшем случае изучением фигур, образов, типов властителей. Между тем, поскольку власть предполагает наличие еще и подвластных, их изучения не менее насущно, чем тех, кто осуществляет власть над ними. В предварительном порядке и в перспективе дальнейшего углубления темы в диссертации речь идет о трех типах подвластных: рабе, слуге и работнике. Это типы пересекающиеся, отчасти накладывающиеся друг на друга и все же несводимые друг к другу. В известном смысле они являются «вечными» типами, несмотря на трансформации воспроизводящимися от культуры к культуре, от эпохи к эпохе. Уточнение.

3 Рим. 13:1. понятия раба, слуги и работника — задача насущная и представляющая собой с позиций культурологии значительный интерес. Взятые в широком культурно-историческом контексте раб, слуга или работник совершенно не очевидны в своей данности, более того, вглядывание в каждый из этих типов открывает в феномене власти существенное для ее понимания измерение.

8. Если всерьез учитывать несомненную данность того, что власть — это всегда отношение, чьи полюса образуют фигуры властителей и подвластных, то при последовательном продумывании образов и типов, образующих каждый из полюсов, придется признать, что существуют образы и типы, которые не могут быть отнесены к только властителям или подвластным. В них совмещаются одно и другое, и они тем самым могут быть обозначены как властители-подвластные. Каждый из этих типов и образов на свой лад связан с властью в ее полярных выражениях, но таким образом, что ни власть, ни подвластность не выходит у них на передний план. Скорее у властителей-подвластных одно переходит в другое, обнаруживает себя своей противоположностью. Непосредственно в диссертационной работе рассматриваются образы чиновника, гражданина, революционера. Разумеется, это не полный список властителей-подвластных, однако обращение к каждому из них демонстрирует своеобразие, несводимость вплоть до противоположности каждого из образов.

Теоретическая значимость результатов диссертационного исследования. Основные положения диссертации, использованные в ходе исследования методологические подходы позволяют углубить и сделать более целостным понимание власти как в ее существе, так и в многообразии исторических проявлений. Кроме того, диссертация закладывает теоретические основания для синтеза исследований властных феноменов в рамках различных научных дисциплин, так же как и для реализации междисциплинарного подхода к властным феноменам.

Наконец, диссертационные разработки проясняют проблему своеобразия именно культурологического подхода к власти, а, следовательно, могут способствовать теоретическому освоению культурологией относительно мало проработанной ею предметной области.

Практическая значимость результатов диссертационного исследования. В практическом плане диссертация будет полезна студентам и аспирантам, обучающимся по культурологическим, философским, религиоведческим, политологическим и другим гуманитарным специальностям (направлениям). Содержание и выводы исследования могут применяться в преподавании общих и специальных курсов по философии и истории культуры, религиоведению, политологии, социологии. Отдельные разделы работы могли бы быть использованы при разработке общих и специальных курсов по богословским дисциплинам. Особую актуальность представляет чтение соответствующих курсов для работников государственных и, в частности, правоохранительных органов с целью их адекватной ориентации в существе властных отношений и понимания своей роли как носителей власти.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации нашли свое отражение в монографиях: «Власть как метафизическая и историческая реальность» (Спб., 2001), «Власть: прошлое и будущее» (М., 2008). В главах учебного пособия «Культурология. Курс лекций по теории и истории культуры» (1-е изд. СПб., 1998, 2-е изд. СПб., 2001, 3-е изд. СПб., 2003), а также в соответствующих разделах книг и монографий: «Феномен героизма» (1-е изд. СПб., 1997, 2-е изд. СПб., 2005), «Реальность человека в богословии и философии» (СПб., 2004), «Русская культура 1Х-ХХ вв. Опыт осмысления» (СПБ., 2005), «Русская софиология и софийность» (СПб., 2006), «Я: онтология личного местоимения» (СПб., 2008), «Русская философия. Проблема своеобразия и основные линии развития» (СПб., 2008), «Путь в ничто. Очерки русского нигилизма» (СПб., 2010), «Россия и свобода» (СПб., 2010), «О бытии ничто» (СПб., 2011).

Положения диссертации излагались автором на различных научных форумах, среди которых: I—VIII Пасхальные межвузовские научные конференции в Институте богословия и философииМежвузовская конференция с международным участием «Свято-Троицкие академические чтения» (СПб., 2009, 2010, 2011), постоянно действующий методологический семинар «Русская мысль"1 (СПб, 2010). Автор неоднократно выступал по теме диссертации на межвузовских и международных конференциях, проводившихся в Санкт-Петербургском университете МВД РФ, а также в ряде других вузов Санкт-Петербурга.

Материалы работы использовались автором в период между 1998— 2011 гг. при чтении культурологических, религиоведческих и философских дисциплин студентам Института богословия и философии, Русской христианской гуманитарной академии, Санкт-Петербургского университета МВД РФ (культурология, история мировой культуры, история русской культуры, введение в религиоведение, история русской философии).

Диссертация обсуждалась и получила положительную оценку на кафедре культурологии и искусствоведения Русской христианской гуманитарной академии.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы. Объем работы составляет 457 страниц текста, выполненных по стандарту машинописи.

Список литературы

включает 463 наименования, в том числе 48 на иностранных языках.

Заключение

.

Обращение к власти в настоящем исследовании, при том что она рассматривалась как культурно-историческая реальность, постоянно возобновляло одну и ту же ситуацию: власть не просто многомерна и разнообразна в своих проявлениях, помимо своей «физики» она обнаруживает еще и метафизическое измерение. Поэтому культурологическое исследование, в принципе, не должно ограничиваться реализацией одного только культурологического подхода к изучению властных отношений. Именно с позиций культурологии необходимо учитывать проговоренное о власти в философском и богословском знании. В противном случае практически невозможным становится избежать опасности утери единства предмета изучения, когда властные проявления становятся многообразием непонятно почему обозначаемым одним и тем же термином.

В конечном счете спасительным в этой ситуации является самое пристальное внимание к мифологеме власти. Причем не просто как некоторый неразвитой и примитивной форме, которая ни в какое сравнение не идет с более поздними, сложными и глубокими воззрениями на власть. Конечно, взгляд на нее мог углубляться, становится изощреннее, разнообразнее, не говоря уже о логической выверенное&trade-, столь чуждой мифу. Но и в этом случае древней мифологемой власти пренебрегать не приходится. Самое главное в представлении о том, что по своему существу представляет собой власть, миф удерживает и если с этим не считаться, легко будет по ее поводу напутать, создать, может быть, первоначально и многих убеждающие, однако со временем обнаруживающие свою эфемерность концепции.

Этой эфемерности вполне чужд миф, какими бы архаическим, примитивным и элементарным не казалось проговоренное им о власти. Разумеется, сказанное не означает того, чтобы за мифологему власти нужно держаться взятую в ее буквальности. С этой буквальностью далеко не уйти — это слишком очевидно. Но вот мы обращаемся к концептуальным построениям, касающимся власти, уже явным образом послемифологическим. Скажем, представленным в древнегреческой философии и оказывается, что с мифом они никогда целиком не порывают, каких бы реалий, которых не знал миф, не касались. Вроде бы, Платон и Аристотель сосредоточены преимущественно на власти, как она представлена в полисе, реальности послепервобытной и, соответственно, принадлежавшей времени, когда миф утерял свое господство и стремительно разлагался. И что же, оба великих греческих философа удерживают в своих теоретических выкладках и связь власти со сферой сакрального, и ее устроительный характер, и вторичность по отношению к более фундаментальным реалиям. В этом отношении властная мифологема остается непреодоленной, в чем на самом деле и состоит преимущество построений Платона и Аристотеля.

Особое значение для трактовки власти в диссертационной работе тем не менее имеет идущее уже не от мифа непосредственно представление о том, что власть раздваивается на властвование (и соответственно подвластность) над собой и над другим. Оно характерно для тех же Платона и Аристотеля, которые выводят возможность последнего из способности к первому. Иными словами, только тот, кто властвует над собой, действительно призван и должен властвовать над другими, быть царственным мужем. Представление о «самовластии» как властвовании над собой, несмотря на его широкую распространенность в Античности, не общезначимо. Скажем, в новоевропейской культуре оно не акцентируется так же настоятельно, как в античной, заисключением разве что относительно позднего случая Ф. Ницше. Между тем, для нашего исследования оно играет ключевую роль, позволяя найти онтологическое измерение власти, утвердить ее не только на феноменальном уровне, но и как момент личностного бытия, понимаемого в его существенности. Правда, в нашем случае акцент сделан не на сопряжении власти над собой с властью над другим, а на том, что властный момент — это то, без чего личность не может состояться. Через власть в том числе она себя утверждает, разворачивает и делает довершенно личностной реальностью. Придя к этому выводу и аргументировав его, можно обращаться к исторически конкретным феноменам власти, их трансформациям и преобразованиям в уверенности в том, что они обладают не только своей феноменальностью, социальностью, психологией, но за всем этим стоит и нечто более существенное, причастное бытию как таковому.

Возвращаясь к мифологеме власти в ее фундаментальной значимости для трактовки властных реалий, нельзя пройти мимо того, что власть в мифе всегда и обязательно сопрягается с фигурой царя и, соответственно, с царственностью. Это обстоятельство обладает фундаментальной значимостью. Если его истолковывать как проявление некоего властного монархизма, непременную прикрепленность властвования к фигуре монарха, то мы действительно должны будем признать не просто архаичность мифологемы, но и ее несоответствие современным реалиям. Впрочем, такое истолкование никакого отношения к мифу не имеет. Миф, определяя властителя в качестве царя, этим фиксирует следующие два момента: во-первых, царь в подлинном смысле слова всегда божество, царственность же — атрибут божества. Поэтому, если царем все-таки является человек, то не иначе чем по причастности к сакральной реальности, предполагающей действие в нем сакральных энергий. И второе, царь — это не властитель в первую очередь. Первично в царе порождающее начало и далее то, что он выступает как кормилец. Только в силу этих двух обстоятельств царь еще и властитель, чья власть первоначально тождественна суду над подданными.

Прикрепленность в мифе власти к царской особе имеет значение гораздо более далеко простирающееся, чем это может показаться на первый взгляд, потому как дело здесь не сводится к существованию фигуры царя. Гораздо более важным представляется то, что царственность как некоторое единство и целостность самопроявления предполагает неотрывную связь властвования с другими фундаментальными реалиями. Самого по себе в его чистом виде властвования не существует, так же как не существует и властителя как только властвующей персоны. Это как раз то, что миф утверждал со всей определенностью и оно сохранялось как само собой разумеющееся на протяжении столетий и тысячелетий. Ситуация радикальным образом изменилась в Новое Время, главным же образом начиная со второй половины XIX века. Происшедшее изменение наиболее выразительно и с особым напором выразил Ф. Ницше. Согласно его доктрине, власть как воля к власти, не только действует в чистоте принципа. Она еще и освящает связанные с ней реальности. Теперь власть первична, а те же порождение и кормление, понимаемые в новом контексте как творческая продуктивность и утверждение жизни, вторичны и производны. Повторюсь, это утверждение прозвучало из уст Ницше, но оно не его изобретение, скорее он заговорил в духе времени. Почему в понимании власти многие являются ницшеанцами, совсем не подозревая об этом, так же как и о своем разрыве с тысячелетней мифологемой власти. Возвращение к ней, с позиций заявленной в диссертации, конструктивно и исторически перспективно.

В основе то же самое можно сказать и об акценте при осмыслении власти не столько на ее механизмах, технологии, властных институтах и т. п., а на персонах, осуществляющих власть или включенных во властные отношения. Уже около двух столетий господствует точка зрения, согласно которой носители власти осуществляя ее, выражают интересы определенных социальных групп, по рукам и ногам связаны той исторической ситуацией, в которой они действуют. Наконец, можно упомянуть и об отношении к властвованию как инструменту осуществления чего-то более значимого и фундаментального, прежде всего же достижения собственного по возможности большего материального благополучия в ущерб другим. В данном случает дает о себе знать миф-перевертыш по отношению к исходной мифологеме власти. Если последняя возводила власть к жизнеустроительным порождению и питанию, то новый миф так или иначе настаивает на подспудно или откровенно стоящих за властвованием угнетения, эксплуатации, присвоения себе максимума жизненных благ в ущерб другим.

По существу в описанном случае имеет место конструирование некоторого антимира, который необходимо если не разоблачать, полностью отрицая, то, во всяком случае, ограничивать через обнаружение его односторонности и ущербности в своих тотальных притязаниях. А сделать это конструктивнее не в прямой полемике и противостоянии неприемлемому, а через демонстрацию возможностей другого подхода и, в частности, при обращении к персонам носителей власти. Это тем более оправдано, что власть так или иначе имеет в своем основании действия человека, персоны, личности, с их выбором и решением. В огромной степени они действительно предопределены. Только не будем преувеличивать: не обязательно чьими-то там интересами, корыстью, ограниченностью рамок действия, устремленностью к собственному благу при полном равнодушии ко всем остальным. Несравненно большее значение имеют смысловые основы властных отношений. Они не 1 изобретаются каждый раз заново, им в огромной степени следуют как исторической данности и традиции. Традиция же эта до самого недавнего времени предполагала освященность власти сакральной инстанцией. Она не могла быть разрушительной или бесмысленной. Так же как не разрушительна сама по себе сакральная инстанция. Апеллируя к ней, властители могли лукавить и совершать подстановки. Но только до известного предела. Тот позитив, который утверждало за собой властвование, не мог раствориться в лукавстве и подстановках. Именно потому так важно выявление определенных типов властвования, оно же царственность, и стоящих за ними типов властителей, так же как и подвластных. На этом в значительной степени сосредоточено настоящее исследование, в расчете на то, что авторская попытка привлечет к себе внимание и найдет свое продолжение в других культурологических работах.

Отношение к власти как позитивно-устроительному началу — это не априорная установка автора, которой он неизменно искал подтверждения на различном культурно-историческом материале или в тех или иных концептуальных построениях богословов, философов или ученых. Скорее, наоборот, имела место проверка указанного тезиса в процессе написания работы в готовности скорректировать его, от чего-то существенного в нем отказавшись. Тем не менее результат проведенного исследования таков, что позволяет утверждать: власть — это не просто позитивно-утвердительное начало. В своем осуществлении она ограничивает, смягчает, блокирует, устраняет моменты очень часто ассоциирующиеся с властью как неотрывные от нее моменты. Скажем, такой момент, как господство и подавление.

Слишком часто власть отождествляется с ним. Их в ней усматриваются в лучшем случае в смягченном, щадящем выражении. Однако парадокс власти как раз в том и состоит, что власть господство и подавление, а тем более насилие, преодолевает и преосуществляет. Преодоление здесь, правда, не есть чистая противоположность господству и подавлению. Так или иначе оно тяготеет к тому, чтобы быть властью над собой и в какой-то мере самоподавлением. А это значит, что власть не мыслима без момента свободы, он имманентен ей. Там, где имеет место властвование и, соответственно, подвластность, там неустраним момент согласия между властителем и подвластными. Первые властвуют еще и потому, что последние готовы быть подвластными, принимают соответствующее решение в пользу властвования над ними. А это и есть момент свободы.

Здесь нужно, правда, подчеркнуть и тот момент, что ни свобода властвующих и подвластных, ни согласие между ними не устраняют во власти момента принуждения, будь оно внешним или внутренним. Там, где дает о себе знать власть, не может наличествовать устойчивой спонтанности самопроявления, гармонии безоглядной игры жизненных сил. Власть — это всегда еще и некоторое «нет», исходящее как от властителей, так и от подвластных. В этом «нет» заявляет себя необходимость неприятия в себе и других несомненно присутствующего. В человеке есть нечто, что подлежит ограничению, удержанию или отрицанию. Они могут исходить извне или изнутри, то и другое может сочетаться. Последнее и есть собственно власть. Она существует на очень тонкой грани между свободой и исходящим от нее самоограничением. Во власти свобода отказывается быть только свободой, впуская в себя моменты своей противоположности. Если их обозначить как господство и подавление — это будет верным, но именно в только что намеченном контексте.

Эти общие и по необходимости конспективно изложенные в «Заключении» соображения действительно явились предпосылкой, регулятивным принципом и вместе с тем итогом проведенного исследования. Итого этот вовсе не колеблет общего позитивного отношения автора к власти. Власть для него остается реальностью от жизни, бытия и смысла. Другое дело исторически конкретные обременения и привнесения во власть. Они были еще как способны подвести власть к самой грани разрушительного, опустошающего, демонического. За этой гранью, однако, власть вырождалась и перерождалась в нечто к ней уже не имеющее отношения и связанное с властью только генетически. Но ведь такое — это возможный удел не одной только власти. Скажем, что еще может быть таким же позитивноустроительным как сельскохозяйственные работы. И все же хлеб можно выращивать так, что результаты выращивания будут сведены к последующему голоду, страданиям, смерти. И что же? Разве от этого у нас появятся какие-то сомнения в благотворности и позитивности сельскохозяйственных работ, не то же ли самое и с властью? Разводить ее с теми же самыми сельскохозяйственными работами нет никакого смысла и следуя древней мифологеме власти, и исходя из опыта ее конкретного рассмотрения на материале различных эпох и культур.

В ходе исследования автором получены следующие результаты:

1. Власть в качестве культурно-исторической реальности при том, что она представляет собой многообразный феномен, трансформировавшийся и преобразовывавшийся. на протяжении тысячелетий, всегда сохраняла в себе своей бытийственное и смысловое ядро. Только его выявление и научное конструирование дает надежную основу для рассмотрения различных сторон, моментов, исторически преходящих проявлений власти. Эта проблема до настоящего времени в полной мере не привлекала внимания исследователей культуры, от чего актуальность ее разрешения или хотя бы конкретизации только возрастает.

2. Обращение исследователей к теме власти обязательно должно исходить из того, что власть представляет собой отношения между властителями и подвластными. Это само по себе как будто очевидное положение важно и необходимо переводить на уровень рабочих принципов исследования, для того чтобы избежать широко распространенной односторонности, когда власть практически отождествляется с властвованием. Между тем второй субъект властного отношения — подвластные — могут не в меньшей мере определять существо властного отношения, чем подвластные. Автор надеется, что это обстоятельство было в достаточной мере отражено в диссертационном исследовании при конкретно-историческом анализе властных проявлений.

3. Во власти как целом властвование и подвластность — это не только стороны отношения, прикрепленные к различным субъектам. На индивидуально-личностном уровне обнаруживается, что властвующий всегда еще и повинуется, так же как и наоборот — подвластный является еще и властвующим. Как минимум, один из них повинуется себе, тогда как другой властвует над собой. Без этих моментов власть в качестве целого не может состояться в виду того, что именно таким образом она входит в личность, является моментом ее самообнаружения и саморазворачивания. Только властвование или только подвластность применительно к личности невозможны в принципе, что и должно, в частности, определять исследовательский подход к власти.

4. Рассматривать ли власть с чисто секулярных позиций или стоять на позициях прямо вероучительных или совпадающих с ними, в любом случае невозможно не сопрягать ее с сакральной реальностью. Каким-то образом в ней всегда присутствует сакральное измерение. Для кого-то в этом существо власти, кто-то готов придать этому сопряжению характер тысячелетиями остающийся непреодоленной иллюзии. Так или иначе, но упустить из вида сакральное измерение власти означает игнорирование одного из ее конститутивных моментов, сводить власть к чему-то по своему существу иному, хотя и совпадающему с властью в том или ином моменте.

5. Власть вне сакральной санкции, с одной стороны, теряет свои смысловые основания, становится голой фактичностью, с непроясненным и непрояснимым существом. С другой стороны, чисто секулярное восприятие власти ведет к ее обезличиванию, деперсонализации как властвующего, так и подвластного начала. В итоге власть имеет тенденцию трансформироваться в реальность, связанную с ней генетически или сосуществующую с властью, которую представляет собой управление. Тенденция последнего столетия как раз и состоит в прогрессирующем вытеснении властных отношений управленческими.

6. «Разложение» власти в управление помимо прочего означает еще и то, что в ней ослабляется с тенденцией к исчезновению момент служения, связывающего между собой властвующих и подвластных. Тема же служения — это еще и тема верности, обета, присяги и т. п. Всего, что предполагает связь между людьми перед лицом сакральной инстанции и ответственность не только человека перед человеком. По мере вытеснения власти управленцем торжествуют отношения по своей сути функциональные. Соответственно, управляющие и управляемые теперьэто функционеры, чья связь друг с другом менее всего задействует личностное измерение в человеке. По своему характеру она тяготеет к тому, чтобы быть связью утилитарной, в которой определяющим является не собственно человеческое в человеке.

7. Анализ конкретно-исторических феноменов власти и, в частности, образов властителей, подвластных, властителей-подвластных приводит к выводу о том, что эти образы генетически связаны между собой. Исходные из этих образов, возникающие в глубокой архаике, разумеется, не являются вечными и неизменными субъектами властных отношений. Они трансформируются, преобразуются, со временем исчезают с исторической арены. И все же они «остаются», их реальность дает о себе знать в образах, возникающих вслед за ними и даже в их отдаленных потомках. Поэтому так важна типология образов властителей, подвластных, властителей-подвластных. Типология с акцентом на их преемственности, самой по себе очень далекой от самоочевидности и подлежащей выявлению усилиями исследователей.

8. Изучение власти обязательно предполагает соблюдение некоторого баланса в том, чем эта власть держится, в чем ее «эйдос» и мифологема, представленные во всей чистоте и чем она является во всей своей конкретно-исторической данности. Очевидно, как далеко в последнем случае она может отстоять от своего эйдоса, своей позитивно-устроительной основы. Тем не менее последнюю всегда нужно принимать во внимание, стремиться выявить в трезвом осознании того, что миф власти и ее эмпирическое состояние далеко не одно и то же. В нашем случае акцент был сделан на первом из двух измерений властных отношений. В предположении того, что как бы «эйдос» власти не был обременен историческим несовершенством, до конца оба властные измерения никогда не расходятся. Ведь «эйдос» власти, ее мифологемаэто далеко не только благопожелание, а прежде всего сгусток исторической реальности, пускай она к нему целиком и не сводима.