Творчеству В. Т. Шаламова выпала участь, определенная особенностями переходного времени: поверхностное прочтение, спешные выводы и зачисление в «лагерную тему», имеющую теперь, как многие считают, лишь историческую ценность. Для многих не только рядовых читателей, но и литературоведов Шаламов так и остался создателем «Колымских рассказов».
Между тем творческое наследие Варлама Шаламова значительно разнообразнее. Оно включает в себя «Колымские рассказы», написанные в 1954;1973 гг., состоящие из шести сборников: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка или КР-2" — стихотворения, написанные в 1937;1956 гг., собранные в книгу «Колымские тетради», состоящую из шести тетрадей: «Синяя тетрадь», «Сумка почтальона», «Лично и доверительно», «Златые горы», «Кипрей», «Высокие широты" — стихотворения 1973;1982 гг., автобиографическую повесть «Четвертая Вологда» (1968;1971 гг.), «Вишера. Антироман» 1970 г.), многогранное эссеистическое наследие («Заметки о стихах» (конец 1950;х — начало 1960;х гг.), «Кое-что о моих стихах» (1969 г.), «О прозе» (1965г.), «О моей прозе» (1971 г.) и другие), пьесу «Анна Ивановна» (1965 г.), переписку с Б. Л. Пастернаком, А. И. Солженицыным, Ю. А. Шрейдером, Н. Я. Мандельштам и другими, книгу «Воспоминания», дневники. Все это в совокупности представляет собой богатый материал для исследовательской работы. Но в узком кругу специалистов, изучающих творчество Шаламова, в настоящее время практически отсутствует целостный подход к творчеству писателя как к своеобразной системе. На наш взгляд, это определяется рядом обстоятельств.
Шаламов начал печататься в 1934 году, но за период с 1934 по 1937 гг. на его публикации не последовало отклика критики. Арест Шаламова 1929 года прервал начальный этап творчества писателя и вычеркнул имя автора из поля зрения критиков. По злой иронии судьбы в журнале «Вокруг света» № 12 за 1936 год сразу после публикации рассказа Шаламова «Возвращение» последовал рассказ Д. Дара «Магадан», в котором в романтическом стиле повествовалось о Колыме, о людях, чья судьба связана с освоением этого дикого края. «Здесь все может быть и здесь все будет, потому что хозяева этого края — большевики, для которых нет ничего невозможного», — патетически завершал свой рассказ Д. Дар (3). Для Шаламова этот край стал не только местом заключения, но и местом, где происходило формирование его как поэта и писателя.
Первые критические работы, посвященные поэтическим сборникам Шаламова, появлялись только в начале 60-х годов. Попытки истолковать произведения Шаламова, отметить своеобразие художественного мира поэта предпринимали Б. Слуцкий, Г. Краснухин, О. Михайлов, Е.Калмановский. Их суждения и выводы свидетельствовали о том, что произведения Шаламова привлекли внимание литературной общественности. Не следует приуменьшать, хотя необходимо отметить, что усилия критики в постижении природы таланта поэта в то время были незначительными. По словам самого В. Шаламова, это «были попытки угадать кое-что» в его стихах.
Официальное признание Варлама Шаламова началось во второй половине 1980;х годов, когда в Советском Союзе стала публиковатьсявначале в журналах, а затем и в отдельных сборниках — его проза. Появились рецензии, воспоминания о писателе. Стали известны и имена людей, хорошо знавших Шаламова, помогавших ему в жизни и в творчестве.
В первую очередь, это Ирина Павловна Сиротинская, старший научный сотрудник РГАЛИ, ответственный секретарь комиссии по литературному наследию В. Т. Шаламова. Сохранился уникальный документ: «Заявление. На случай моей внезапной смерти. Я не успел переделать, переписать мое завещание. Все мое наследство, в том числе и авторское право, я завещаю Сиротинской Ирине Павловне. Москва, 4 апреля 1969 г. Шаламов Варлам Тихонович» (РГАЛИ, ф.2596, оп.1 ед.хр.14, лист 2). Именно в руки Сиротинской В. Шаламов отдал рукописи и документы, с которых и начал собираться архив писателя, хранящийся ныне в РГАЛИ.
И.П.Сиротинская — составитель и автор комментариев и послесловий практически всех изданий произведений Варлама Шаламова. С отдельными статьями о нем и его творчестве выступает редко, в основном уделяя внимание в своей деятельности проблемам текстологии произведений писателя. Тем интереснее ее воспоминания, озаглавленные «О Варламе Шаламове» («Литературное обозрение», 1990, № 10).
Среди публикаций о Шаламове выделяются воспоминания Бориса Лесняка, друга Варлама Тихоновича с колымского времени. Эти воспоминания интересны не только приведением многочисленных фактов личностного характера, но и попыткой по-своему осмыслить и прокомментировать «Колымские рассказы». Сам Б. Лесняк тоже написал воспоминания, они опубликованы (94).
Как и И. П. Сиротинская, Б. Лесняк видит «особость» прозы Шаламова в слиянии мемуарности, автобиографизма и литературного вымысла. «Мне показалось, что я стал понимать слова: „. я сделал попытку реализовать те новые идеи в прозе — попытку выйти за пределы литературы“. Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров. Такая проза позволяет воспринимать себя мемуаристом, обретая одновременно право на домысел и вымысел, на произвольное толкование судеб своих героев, сохраняя их настоящие имена.» (12, 243). Лесняк свидетельствует, что большая часть рассказов В. Шаламова колымской эпопеи документальна, а их герои не вымышлены.
Характеризуя личностные качества В. Шаламова, Лесняк не во всем солидарен с И. П. Сиротинской. Так, в частности, отмечая сложность и противоречивость натуры Шаламова, Лесняк говорит о ее изменчивости: «Менялись его суждения, его принципы, менялись оценки, менялись и приверженности, если таковые были» (93, 174). И. П. Сиротинская же, признавая противоречивость суждений и высказываний писателя по некоторым вопросам, подчеркивает, что по принципиальным, нравственным вопросам его убеждения оставались неизменными в течение всей жизни. Необходимо отметить, что к Сиротинской Шаламов всегда относился хорошо, доверял и надеялся на ее помощь. Взаимоотношения же с Лесняком в последние годы жизни писателя осложнились. В дневниковых записях Шаламов замечает: «Лесняк — человек, растленный Колымой» (25, 148).
Среди исследовательских работ особого внимания заслуживает небольшая, но насыщенная интересными наблюдениями и выводами книга Е. В. Волковой «Трагический парадокс Варлама Шаламова» (57). Работа посвящена выявлению эстетической новизны прозы писателя, характеристике его своеобразной поэтики. Автор исследования размышляет об искусной, мастерски выстроенной форме, акцентируя внимание на вопросах композиции, стиля, особой символики и ритмики шаламовских текстов.
По мнению Е. В. Волковой, одной из важнейших составляющих художественного мира Шаламова является «парадокс как способ преодоления трагического, ужаса и абсурда, в которые оказался погружен человек XX века» (57, 27). Исследователь утверждает, что «парадоксальность — отличительная черта названий многих новелл, их построения, „прологов“ и „эпилогов“ циклов» (57, 27). Это качество обнаруживается ею в трактовке тем взаимообратимости жизни и смерти, воскрешения и тления, памяти и забвения, телесности и души, человеческого и животного в человеке, виновности и невиновности.
Е.Волкова подробно прослеживает, как трансформируются и приобретают особое качество в прозе Варлама Шаламова такие традиционные для искусства понятия как «трагическое» и «катарсис». Автор обращает особое внимание на иронию как важнейшее составляющее стиля Варлама Шаламова. Ведь в лагерной теме, по мнению самого Шаламова, не может быть места истерике.
Вторая работа Е. Волковой — развернутая статья «Лиловый мед Варлама Шаламова» (поэтический дневник «Колымских тетрадей») (55) — посвящена поэзии Шаламова. В статье рассматриваются некоторые вопросы сходства и различия в мотивах поэзии и прозы, исследуются ключевые слова-символы.
Колымских тетрадей", поэтическая интонация и «инструментовка» стиха Варлама Шаламова, ставится вопрос о библейских мотивах и онтологических образах в поэзии Шаламова. Исследование Волковой посвящено вопросам поэтических традиций и эстетических взглядов поэта. На наш взгляд, эта работа является первой попыткой систематизации научных исследований поэзии Шаламова 1950;х годов.
Особое место среди работ о Варламе Шаламове занимает исследование Е. Шкловского «Варлам Шаламов» (150). Это одна из немногих работ монографического плана, в которой предпринята попытка обзора всего прозаического творчества художника. Автор строит свою работу по хронологическому принципу, идя по вехам личной биографии В. Шаламова, тем более, что практически все произведения писателя «привязаны» к фактам его жизни.
Е.Шкловский обращает внимание на нравственное воздействие прозы Варлама Шаламова на читателей. Критик справедливо указывает на то, что в свете шаламовского экстремального опыта всему человеческому сообществу необходимо «еще и еще раз задуматься о наших понятиях, пересмотреть их. от начала и до конца» (150,27), поскольку «в самой сердцевине, в самой сущности человеческого существования обнаружился смертоносный нарыв» (150,29).
Автор работы останавливается на противоречии: читатель видит в Шаламове носителя некой истины, пророка, в то время как сам писатель открещивался от назидательности, учительства, присущих русской классической литературе. Е. Шкловский точен в своем выводе, что «у русской классики была своя правда, основанная на духовном опыте ее творцов, от ее лица она и выступала, помогая человеку верить в свое высокое предназначение, в реальность победы добра над злом. Голос Шаламова должен был прозвучать как голос новой реальности» (150, 35).
Заслуживают внимания те страницы работы Евгения Шкловского, на которых идет речь о взаимоотношениях В. Шаламова и А. Солженицына, о реакции Шаламова на повесть об Иване Денисовиче.
Эта работа Е. Шкловского ценна, на наш взгляд, в первую очередь тем, что реализует попытку проникновения в существо мировоззрения Варлама Шаламова — человека и художника. Критик постоянно подчеркивает такие этические начала его личности, как голос совести, высота нравственных ориентиров, способность к самопожертвованию, подвижничество. Все это нашло отражение в произведениях В.Шаламова. Они, по мнению Е. Шкловского, заставляют читателя задуматься о вечных вопросах, о смысле и цене жизни, о своем месте в ней.
Выделим также работу Л. Тимофеева «Поэтика лагерной прозы. Первое чтение „Колымских рассказов“ В. Шаламова» (143). Первый афористический вывод этой статьи состоит в том, что мотив смерти является композиционной основой рассказов Шаламова. Композиция же, как известно, — сквозная категория, пронизывающая и формальную, и содержательную стороны произведения. Знак смерти — отличительный в художественном мире Шаламова. Л. Тимофеев отмечает, что факт «. смерти предшествует началу сюжета. Грань между жизнью и смертью навсегда пройдена персонажами еще до того момента, как мы раскрыли книгу» (143, 188). Смерть как композиционная основа, по мнению критика, в основном и определяет художественную новизну «Колымских рассказов». Определяет критик и особенности хронотопа. Художественное время здесь, считает Л. Тимофеев, — время небытия. Замкнутое, застывшее в одной точке. Утрачивается временная перспектива. Глухо замкнуто, отгорожено от всего мира и художественное пространство в рассказах В.Шаламова. Л. Тимофеев противопоставляет его открытому в большой мир художественному пространству повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Время как категория присутствует в художественном мире шаламовских рассказов, но, по мнению Л. Тимофеева, оно не поддается определению «привычными словами: прошлое, настоящее, будущее."(143, 185).
К вопросу о взаимоотношениях В. Шаламова и А. Солженицына обращались многие исследователи: М. Геллер, В. Есипов, И. Сухих, М.Никольсон. А. Микешин в работе «В.Шаламов и А. Солженицын» заявляет, что изучение этой темы «помогает выйти на важные силовые линии общественного сознания второй половины века и 60-х годов. Сходство Шаламова и Солженицына в том, что они оба пошли дальше „шестидесятников“, дальше „Нового мира“, дальше Твардовского и стали говорить то, что мы стали говорить только сейчас» (100). Различие во взглядах двух писателей, отмечает исследователь, во многом объясняется не только разным лагерным опытом, но и тем, что они по существу писатели разных поколений: Шаламов входил в жизнь и литературу в 20-е годы, когда сохранялся эстетический плюрализм, Солженицын — в 30-е годы, когда господствовал соцреализм. А. Микешин отмечает объективность и доброжелательность шаламовского разбора «Одного дня Ивана Денисовича» и предполагает, что последующее расхождение писателей имеет одной из главных причин художническое мировосприятие: трагическое у Шаламова и тяготеющее к эпическому спокойствию у Солженицына.
Значительный вклад в исследование творчества Варлама Шаламова вносят ежегодные Международные Шаламовские чтения, которые с 1990 года традиционно проводятся в день рождения писателя. Результатом чтений являются сборники, которые включают в себя тезисы докладов и сообщений. Из публикаций в этих сборниках необходимо выделить работы В. В. Есипова, Е. С. Громова, Е. А. Шкловского, Н. В. Некрасовой, посвященные разным аспектам творческой деятельности Варлама Шаламова.
Писательский феномен Варлама Шаламова стал объектом исследования и за рубежом. На сегодняшний день за границей сложился круг людей, почитателей и исследователей его творчества. Из работ, опубликованных в последнее время за пределами России, особый интерес представляет исследование Францишека Апановича (Польша) «О семантических функциях интертекстуальных связей в „Колымских рассказах“ Варлама Шаламова» (46), работа Мирей Берютти (Франция) «Экзистенциалистские позиции в лагерной прозе Варлама Шаламова» (49), публикация Майкла Никольсона (Великобритания) «Шаламов в споре о лагерной поэзии» (темы и образы поэзии Варлама Шаламова) (104), работа Елены Михайлик (Австралия) «В контексте литературы и истории» (96).
Творчество Шаламова исследуют не только филологи. Его произведения стали объектом исследования философов, психологов, историков.
Период с начала 90-х годов — время наиболее интенсивного осмысления В. Шаламова — писателя, поэта, публициста. Пик интереса к Шаламову объяснялся в основном интересом к «лагерной» теме. Но многие исследователи увидели в произведениях данной темы не только и не столько свидетельства, сколько трагедию целого народа. По признанию ученых, в этой теме одну из ведущих позиций занял Варлам Шаламов, чьи произведения представляют собой богатый художественный материал, таящий ответ на многие вопросы литературного творчества эпохи.
Среди достаточно узкого круга работ, посвященных творчеству В. Шаламова, в настоящее время практически отсутствуют исследования, реализующие целостный взгляд на созданное писателем во всей его совокупности. На наш взгляд, это предопределено рядом обстоятельств, в том числе и объективного свойства.
Во-первых, значительная часть писем, дневниковых записей Шаламова до сих пор не опубликована, что не дает возможности объективного подхода к исследованию его творчества (в частности, не известны читателю часть писем Шаламова Ю. Шрейдеру, значительная часть дневниковых записей, стихотворения последнего десятилетия жизни поэта, пьеса «Вечерние беседы» и другое). Во-вторых, большинство работ, посвященных творчеству В. Т. Шаламова, имеет избирательный характер, посвящено отдельным вопросам творчества или отдельным произведениям писателя. В-третьих, поэтическое наследие автора мало изучено и оттеснено на второй план лагерной тематикой прозы.
Всё это вольно или невольно создаёт представление о творчестве В. Шаламова как о некоем соединении в той или иной мере разнородных, а нередко и противоречивых по своей природе творческих созданий, а о самом художнике как о натуре, лишенной качества цельности.
Между тем, такой взгляд, по нашему мнению, несовместим с истинной сущностью творческого наследия писателя, он деформирует облик художника, каким он был в действительности.
Современный уровень исследованности творчества В. Шаламова позволяет анализировать его прозаические произведения, его лирику и эстетические воззрения с точки зрения их целостности, что даст возможность постигнуть внутренние, глубинные, а значит — сущностные связи, соединяющие лишь на первый взгляд несоединимые элементы художественного мира замечательного русского писателя.
В ходе исследования творческой индивидуальности художника слова, как и при изучении историко-литературного процесса, очень важно определить понятие об основной и наиболее широкой форме художественного развития, по отношению к которой все остальные художественные образования выступают как ее внутренние разновидности. В последние десятилетия за такой формой исторического развития литературы в нашем литературоведении все более закрепляется термин художественная система.
К настоящему времени понятие о художественной системе уже приобрело, как обычно происходит с искусствоведческими понятиями, несколько значений. Например, в книге И. Неупокоевой «История всемирной литературы» (174, 25) системой называются и мировая литература в целом («макросистема всемирной литературы»), и вся литература исторической эпохи, и национальная литература в целом, и литературное направление, жанр, стиль, творческая индивидуальность писателя, и отдельное произведение.
Понятие «художественная система» оказывается здесь настолько многозначным, что теряет всякую определенность и воспринимается как подмена множества литературоведческих терминов одним словом «система».
Такому предельно широкому толкованию противостоит очень узкое понимание художественной системы, характерное для современного формально-структурного подхода к искусству. С этой точки зрения художественная система — это «поэтический текст как особым образом организованная семиотическая структура» (171, 14), текст как замкнутая в себе система речевых знаков, значение которых самоценно, оно не выходит за рамки данного текста.
Для постижения самобытной целостности художественного мира отдельного писателя нам представляется плодотворным понимание художественной системы, предложенное в свое время М. Б. Храпченко. Как известно, он распространяет понятие «система» на отдельные произведения, на творчество писателя и литературное направление, но главное — дает достаточно четкое определение художественной системы как целостности, обладающей своими устойчивыми компонентами (имеются в виду компоненты и содержания, и формы) и устойчивыми связями между ними. «В настоящее время, — утверждает ученый, — на первый план следует выдвинуть раскрытие внутренних соотношений в тех или иных структурных образованиях, соотношений между их различными составными частями, компонентами. При этом речь идет не только о взаимодействии компонентов, но и об их соподчиненности, их месте и роли в той общей функции, которую выполняет литературное явление» (179, 92). Иначе говоря, исследователь призывает к тому, чтобы распространить системно-структурный принцип исследований на все стороны художественного творчества и на его связи с другими областями общественной жизни.
Такую постановку вопроса разделяют не все отечественные ученые. Так, существует точка зрения, согласно которой содержание художественного творчества, обладая системностью, не имеет вместе с тем своей структуры, оно лишь воплощается в структурно организованной системе художественных средств. Г. Н. Поспелов утверждает, например, что «структурно организована только форма художественных произведений, но не их содержание само по себе. Содержание же, обладающее взаимоотношением своих сторон, всегда системно, но не структурно» (175, 181).
На первый взгляд эта позиция может показаться просто странной, так как она противоречит общетеоретическому пониманию системы, которое предполагает обязательное изучение ее структуры, то есть совокупности устойчивых связей между элементами, а также их функции, роли и места в функционировании и развитии данной целостности.
Однако позиция Г. Н. Поспелова вполне объясняется его пониманием художественного содержания, вернее, связи составляющих содержание сторон. Это понимание, которое разделяют многие исследователи, основано на том, что стороны художественного содержания — жизненная характерность, ее осмысление и идейно-эмоциональная оценка — присутствуют в произведении каждая самостоятельно, не образуя органической содержательной целостности, а лишь вступая друг с другом в определенную систему взаимосвязи. Их единство обнаруживается, с этой точки зрения, только в форме, каждый элемент которой служит одновременно и «средством выражения ее идеологического осмысления и эмоциональной оценки» (176, 269).
Не вдаваясь в полемику по поводу литературно-теоретических дефиниций, мы все же считаем целесообразным заметить, что жизненная реальность сливается в процессе творчества с авторским отношением к жизни, оплодотворяется им, в результате чего рождается новая художественная характерность определенного типа. Эта художественно претворенная характерность с её отношением к окружающему миру и составляет собственно художественное содержание, содержательную художественную целостность, имеющую свою вполне определённую структуру, основными компонентами которой являются тип характерности и тип связей ее с миром в целом. Такое понимание природы взаимосвязи художественного творчества и жизненного опыта писателя представляется нам особенно актуальным при изучении такого типа художника, какой представлен судьбой и произведениями Варлама Тихоновича Шаламова. Вместе с тем это позволило нам определить и основной путь исследования его творческого наследия — через постижение сущности наиболее значимых граней художественного мира писателя в их органической — системной — слитности.
Деление настоящего исследования на главы произведено в соответствии с наиболее существенными аспектами представленной проблемы. Художественный мир писателя, его мировоззренческие и эстетические принципы своеобразно реализовались в его эпосе (отношение к действительности как факту, этические нормы поведения, сохранение человеческого облика в любых обстоятельствах), в лирике (творчество как спасение, сходство мира природы и мира человека, соотнесение логики и судьбы явлений природы с логикой и судьбой человека), в статьях, письмах, дневниковых записях (нравственная ответственность художника, искусство как бессмертие жизни, антидидактизм как основное требование времени к искусству). Взаимосвязь этих составляющих художественного мира Шаламова дает возможность говорить о его творчестве как своеобразной системе.
Научная новизна диссертации состоит в том, что творчество В. Т. Шаламова впервые в отечественном литературоведении исследуется во всей совокупности его основных составляющихэпические произведения, лирика, литературно-критические и публицистические работы писателя анализируются как определенная целостность, своеобразная идейно-художественная система.
Цель исследования определяется темой диссертации: выявление природы идейно-художественных элементов творчества В. Шаламова, определяющих его единство и целостность и отражающих самобытность творческой индивидуальности писателя. Достижение этой цели предполагает решение следующих задач: исследовать пути становления и развития В. Шаламова как художникапроанализировать эволюцию его эстетических представлений- —выявить самобытное преломление творческой индивидуальности писателя в жанровых формах эпоса и лирикиизучить процесс становления жанровой формы рассказа в творчестве Шаламова, представляющего собой образец «новой прозы». Объект исследования: творческое наследие В. Шаламова в трех жанровых ипостасях: эпос, лирика и литературно-критические работы, которые представляют основные направления творческой деятельности писателя. Предмет исследования: идейно-нравственные и эстетические связи, определяющие качество системности творчества В.Шаламова.
Методологическую основу диссертации определяют принципы научной объективности, историзма и системности, которые конкретизировались в ходе исследования в зависимости от изучаемого материала и частных задач. Достижение поставленной цели предполагает сочетание типологического и историко-генетического подходов к анализу литературного материала. При этом использовались библиографические разыскания, структурно-семантический анализ текста, историко-литературное комментирование, обобщение историко-литературных фактов и закономерностей литературного движения.
Практическая значимость диссертации. Результаты исследования могут быть использованы в вузовском и школьном преподавании русской литературы XX века, при разработке общих и специальных курсов по истории литературы.
Апробация работы. Результаты исследования были представлены в докладах на пятых Международных Шаламовских чтениях (Вологда, 2002), на четырех научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов СурГПИ.
Основные положения диссертации изложены в трех научных публикациях.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Художественный мир Варлама Шаламова, процесс его становления и развития обусловлен множеством факторов как субъективно-личностного плана, связанного с трагической жизненной и творческой судьбой писателя, так и социально-историческими — теми трагедиями XX века, которые поставили под сомнение прежние представления о взаимоотношении искусства и действительности, художника и окружающего мира.
Целостное представление о Шаламове можно получить лишь после знакомства не только с его «Колымскими рассказами», но и поэтическими циклами «Колымских тетрадей», с богатым и обширным литературно-критическим наследием.
При всей своей рельефно-выраженной противоречивости, Шаламов удивительно целен в мировосприятии и творчестве. Читателями не всегда улавливается, а порой и утрачивается живое ощущение этой цельности в разных подходах к шаламовскому тексту, к личности писателя, когда фиксируется внимание лишь на отдельных сторонах его духовного мира и творчества.
За шаламовским творчеством (в большей степени за прозой) устойчиво закрепилось определение представителя «лагерной литературы». Для многих критиков тематика прозы Шаламова чаще всего заслоняла план выражения, а к анализу художественной манеры Шаламова они обращались, только чтобы зафиксировать ее отличия от стилистики других произведений «лагерной литературы». Действительно, жизненным материалом «Колымских рассказов» послужили те суперэкстремальные условия, в которых оказался их автор. Но у Шаламова совершенно особый подход к изображению обстоятельств действительности. Шаламов рассматривает лагерь как своего рода модель человеческой жизни, когда ее вековечные коллизии и противоречия доведены до крайнего предела. Описывая лагерь, Шаламов имеет в виду человеческое бытие в целом как арену постоянной борьбы гуманистических идей и иллюзий, с одной стороны, и своекорыстных интересов, жестокости и подлости — с другой.
В своих прозаических произведениях Шаламов высказал самое важное из того, что было им постигнуто: об ограниченности духовных и физических сил человека в столкновениях с испытаниями в XX веке. Силы зла, утверждал Шаламов, при известных обстоятельствах способны сломить и разрушить в любом человеке все. Ибо возможности человека конечны, а зло может быть бесконечным, всемогущим, беспредельным.
Художник не побоялся рассказать неприятное, показать страшное в человеке. Показав «расчеловечивание» мира, Шаламов оказался пророком: жестокость нарастает повсюду. При этом писатель никогда не эстетизировал бесчеловечность. Он стремился, чтобы читатель увидел и оценил, что это такое в реальной жизни. В самой сущности человеческого существования Шаламов обнаружил смертоносный надрыв. Все дозволено — страшная реальность истории человечества, которой необходимо противостоять — к такому убеждению приводит читателя автор «Колымских рассказов».
Лишенные всяческих литературных красот рассказы Шаламова не учат и не воспитывают: учить и воспитывать можно на примерах из жизни, а перед читателем — подобие жизни. Шаламов неоднократно с горечью констатировал, что лагерный опыт никому не нужен, он ничего не дает ни прошедшим через него, ни читающем о нем. И тем не менее он стремился этот опыт отразить в своих произведениях.
Рассказы В. Т. Шаламова неразрывно связаны. В основе их единствасудьба, душа, мысли самого автора. Сюжет одного рассказа прорастает в другой рассказ, одни герои появляются и действуют под теми же или разными именами в разных произведениях. Шаламов считал, что читать его прозу надо как целую книгу, а не отдельными рассказами.
Приверженность Шаламова-прозаика к цикличности в известной мере подсказана опытом Шаламова-поэта, читателя и почитателя лирики XX века.
Писатель стремился к достижению эффекта документальности и простоты для более сильного воздействия на читателя, но в то же время он неоднократно заявлял, что «Колымские рассказы» — не документ, не очерк, не воспоминания, хотя и не рассказ как традиционно понимаемый литературный жанр. Это образец «новой» прозы. Её новаторский характер в первую очередь заключается именно в усложненности структуры текста, в которой все элементы несут смысловую нагрузку. Кажущаяся простота парадоксальным образом есть лишь следствие этой усложненности.
Рассказы Шаламова не имеют затянутой экспозиции. Характерная для малого жанра тенденция к емкости и смысловой плотности письма у Шаламова на его жизненном материале становится главным принципом. Финалы шаламовских рассказов экспрессивны, многозначны и демонстрируют приемы сложного искусства емкого письма.
Тема смерти — насильственной гибели и естественного умиранияпостоянно присутствует в шаламовских рассказах. Но она не является ни главной, ни доминирующей. Возможная близкая гибель не представляется героям рассказа событием, заслуживающим особого внимания. Создается впечатление, что в художественном мире «Колымских рассказов» смещается система общепринятых этических координат.
С понятием лагеря у Шаламова сопряжена важнейшая категория экзистенциализма — абсурд. Она конкретизируется как падение в нелепое и катастрофическое перевертывание выработанных человечеством ценностей веры, морали, смысла жизни, культуры, блага. Палачи становятся жертвами, а жертвы — палачами. Искажены понятия вины и невиновности. Шаламов стремился раскрыть жестокую правду о «каноническом» «классическом ближнем», оказавшемся на границе «за-человечности», о власти толпы и о поведении человека в толпе. В условиях лагеря, находясь под давлением толпы, происходит смещение таких понятий как память и забвение, свобода и неволя, счастье и несчастье. Эти понятия взаимозаменяемы, взаимообратимы.
Возвращение в лагерь из тюрьмы отождествляется с освобождением — свобода и несвобода.
Детали в прозе Шаламова выразительны, точны и в то же время многозначны. Некоторые из них обретают потенциал символов. Символика В. Шаламова не может быть определена посредством точных понятий: ее смысловое наполнение многозначно, текуче, с трудом улавливается рациональным анализом.
Символы в шаламовской прозе строятся или по принципу взаимопронизывания тезисов и антитезисов, или по принципу расходящихся кругов, захватывающих все новые и новые смыслы. Символ Шаламова эстетически расширяет само понятие до бесконечности, хотя в его основании всегда — конкретное впечатление, воспоминание.
Читая Шаламова, приходишь к заключению, что нет и не может быть единого, во всех случаях универсального ответа на вопрос, может ли человек сохранить себя в бесчеловечных условиях. Подтверждением этому может быть различие позиций Шаламова-публициста и Шаламова-человека. Публицист и писатель провозгласил свое полное разочарование в людской породе. Человеческий, нравственный подвиг самого Шаламова убеждает в обратном. Сам писатель в страшные дни, когда надежда, казалось, была потеряна, и он уповал лишь на случай, везение, все же помнил о своем «спасительном последнем» — о стихах, о творчестве.
Шаламов, познавший трагедию несвободы и собственного бессилия перед государственной машиной, верует. Верует в человека, в его высокое и благородное предназначение на земле.
Русская литература последовательно проводила мысль о том, что даже в самых чудовищных условиях человек обязан остаться человеком. Пожалуй, впервые именно в прозе В. Шаламова нравственный аспект этой темы высвечен несколько по-иному.
В своей программной статье «О прозе» Варлам Шаламов признавал, что одна из важнейших особенностей его рассказов о Колыме в изображении новых психологических закономерностей, нового в поведении человека, низведенного до уровня животного. Эти изменения психики необратимы.
Размышляя о взаимодействии физиологии и духа, о началах биологическом и социальном, В. Шаламов беспощаден к человеку. Он имеет на это моральное право, ибо доказал свою нравственную стойкость. Художник сумел точно увидеть то зло, которое ему довелось испытать на себе.
Перемолотый зубьями лагерной машины, Варлам Шаламов «все-таки сумел через искусство подняться и победить в себе растоптанного человека. Только поэтому его творчество с годами не потускнело и оказалось долговечным» (155, 67).
Добро и надежда, красота и искусство — вот то главное, что ведет Человека. Это то, во что верил Варлам Шаламов, что спасло его в гулаговском аду. И это то, что является художественным воплощением в его колымской эпопее, в его художественном мире.
В поэзии ближе всего Шаламову была линия философской лирики Баратынского-Тютчева-Пастернака. Для него в поэзии важна была суть, «неслыханная простота» (Б.Пастернак).
Рассуждая о месте и назначении поэта, писал: «Поэзия — это судьба. Кто не прошел через горнило мучений, тому не о чем писать стихи». Художнику одному дано увидеть иногда то, что необходимо всем, и он отправляется к своей цели наикратчайшим путём, напрямик — поэтому всегда идёт по первопутку, всегда рискует. Однако на каждого, кто идёт путём художника, оказывается давление каких-то стереотипов, канонов, готовых схем. Шаламов точно выразил своё убеждение в необходимости опираться прежде всего на собственные способности воспринимать действительность.
В поэзии Шаламова есть своя, особенная мысль о мироздании, о жизни, о совершенстве природы. В этой стройной и прекрасной иерархии природы значительное место отведено человеку. В человеке Шаламов видит раньше всего родство всему сущему, близость к птице, к облакам, к звёздам.
Поэтический мир Шаламова более классичен, чем его прозаическая новеллистика. В поэзии при всём её трагизме, парадоксальности, при переживании катастрофичности в состоянии мира и человека создаётся этико-эстетический противовес земному аду. В отличие от прозы на алтарь поэтического катарсиса в лирике Шаламова возлагается «эстетическое самоутешение». Эффект эстетического самоутешения даёт, согласно М. Бахтину, переживание, которое «скорбит предметно (этически) и воспевает себя одновременно, и плачет, и воспевает свой плач».
Все поэтические циклы Шаламова пронизаны чувством катастрофичности века. Но если в прозе выходом из катастрофического состояния являются глубоко трагические ирония и парадокс, то в поэзии иная доминанта, иной выход — попытаться понять бытие, постичь глубинную связь с ним, родство с природой. Этот мотив имеет основополагающий смысл именно в поэзии.
Большинство произведений Шаламова пронизано внутренней убежденностью, что «нет природы, равнодушной к людской борьбе». Поэт всматривается в природу, изучает ее закономерности не для того, чтобы копииски воспроизвести, а чтобы воссоздать голос природы — ветра, камня, реки — для неё самой. Одушевляя тот или иной предмет, Варлам Шаламов тотчас вводит его в круг человеческих отношений, соотносит логику и судьбу этого предмета с логикой и судьбой человека.
Шаламов открывает в человеческой душе такие запасы стойкости, нравственной прочности и мужества, которые предвещают безусловное, конечное торжество над злом на земле. Такова нравственная задача шаламовской поэзии.
Стихотворениям Шаламова не свойственна изысканная звукопись, игра аллитерации. Автора можно было бы упрекнуть в излишней суховатости, скупости стиха, но поэзия для него — это прежде всего мысль о жизни. Подчас в его философской лирике слышны отзвуки органного голоса Баратынского или звуки пастернаковской партитуры. Но именно оригинальность мысли делает его стихи явлением искусства. Жизнь в её великом, непредугадываемом многообразии проявлений, таких, которым зачастую и имени-то нет, волнует воображение поэта. Всё застывшее, впавшее в схему он объявляет мёртвым.
Шаламов понимал свою задачу поэта как высвобождение от смысловых клише, как создание условий языковой свободы, когда язык выражает действительность, а не ту псевдореальность, которая ему навязывается стандартными фразами, заменяющими истинные смыслы слов и понятий.
На протяжении всего своего творческого пути, более того, в течение всей своей сознательной жизни В. Шаламов глубоко и сосредоточенно размышлял о природе, назначении и современной судьбе литературы и искусства. Разумеется, эти размышления запечатлелись прежде всего в творческих исканиях писателя, отразились в меняющихся чертах создаваемых им художественных образов, запечатлелись в его творческой эволюции. Однако для понимания самобытности творческой индивидуальности В. Шаламова чрезвычайно важно проанализировать прямые его суждения о сущности эстетического.
Философско-эстетическое наследие В. Шаламова состоит из дневников, литературно-критических заметок, писем, эссе и очерков.
Суждения В. Шаламова о роли и возможностях искусства полярны: от признания его огромной силы до утверждения полного бессилия и неминуемой смерти. Причем говорить об эволюции взглядов писателя можно лишь условно, ибо в мире шаламовских текстов более весомы пространственные, чем временные координаты.
Осознавая трагизм своего времени, Шаламов всегда стремился преодолеть его художественно, усилиями искусства. Порой это стремление приводило автора к противоречиям.
Колыма повернула талант писателя в русло поисков новой литературы, мучительных сомнений о путях искусства в век трагедий миллионов.
Первоначально поиски эти осуществлялись в русле поэзии. Поэзия, по Шаламову, — это и опыт, и найденный путь утверждения этого опыта непреодолимая потребность высказать, фиксировать что-то важное. Его попытки найти свой путь в поэзии, определить задачи поэтического творчества, запечатлелись в записных книжках, в воспоминаниях.
Процесс самопознания сопряжен у Шаламова с постижением тайн искусства — одной из самых важных задач поэта. Эти тайны имеют мало общего с поисками размера, овладением рифмой. Творческий процесс состоит больше в отбрасывании ненужного, недостаточно верного, ненадежного, мало яркого, чем в поисках.
Отдавая явное предпочтение поэзии, Шаламов тем не менее весьма реалистично оценивал себя как поэта. Колыма научила его понимать, что такое стихи для человека. Своими стихами он стремился притормозить время, не давая ускориться ему, постоянно возвращая свое сознание назад, в прошлое, заново осознавая пережитое.
Суждения Шаламова о поэзии зачастую представляют собой первоначально сжатый, лаконичный тезис. Через определенное время этот тезис разворачивается, а затем Шаламов находит факты и пояснения высказанному тезису в жизни, в искусстве, и только потом он воплощается в его творчестве.
Вырабатывая принципы «новой прозы», Шаламов не только стремился воплотить нравственные «формулы», как он любил говорить, но и испытывал тот первоначальный толчок, который исходит от словесной формы, от звукового потока. Высоко ценя серьезность темы в искусстве — «смерть, гибель, убийство, Голгофа» (17, т.4, 365), Шаламов полагал, что над принципами художественного письма, над способами выражения писатель думает всю свою жизнь, над темой же — в момент написания.
Особое внимание Шаламов уделял вопросам жанра, который должен соответствовать требованиям «новой прозы». Роман как литературная форма прошлого, по убеждению писателя, не в состоянии выразить новое содержание литературы.
Процесс создания «новой прозы» — это психологический эксперимент над собой, попытка «выговаривания» того, что хранится в подсознании.
Шаламову практически удалось достичь такого состояния прозы, когда она ничего не значит помимо того, на что указывает, что сообщает. Нет метафор, аллегорий, глубинного смысла, вообще двусмысленностей. Все, что дано, дано непосредственно.
Шаламов резко неприязненно относился к толстовской традиции в русской литературе. Он считал, что Толстой увел русскую прозу с пути Пушкина и Гоголя. Отсюда и шаламовская нетерпимость к проповеди, к указующему персту, к иллюзиям, что искусство может облагородить или научить человека добру и счастью. Здесь кроется и разгадка решительного отрицания Шаламовым любого рода дидактизма. ХХ-й век изменил человека, его представления о добре и зле, правде и лжи. Писатель должен уступить место документу и сам быть документальным: «Таково веление века. Проза будущего — это проза бывалых людей».
Между тем, художественная практика Шаламова свидетельствует о том, что в своей глубине убеждения Шаламова не были столь прямолинейными. Его проза только на первый взгляд кажется простым, безыскусным изложением фактов и событий, хотя некоторые критики так именно и воспринимали её — не как литературу, а как документальную запись.
Устремленная и цельная личность, Шаламов создал художественный мир, сотканный из антиномий, необычных сопоставлений, парадоксом обращенный и к своим собственным текстам. Его высказывания в форме эссе, дневниковых записей, писем часто взаимоисключают друг друга.
Художественное мышление В. Шаламова не может быть охарактеризовано в жестких границах какого-либо направления — ни как реализм, ни как романтизм, ни как модернизм, ни как постмодернизм, хотя в нем есть сплав тех тенденций, которые характерны для этих направлений в искусстве.
Анализ эстетических представлений Шаламова даёт возможность представить художественный мир писателя в его целостности. Не стремясь к полному анализу эстетики художника, мы говорим лишь о доминантах его своеобразной философии искусства.
Рассмотрев в трёх главах составляющие творчества Шаламова, мы пришли к выводу о нерасторжимости личности, судьбы художника, его произведений, эстетических принципов и их практической реализации в творчестве, что дает основание воспринимать художественную систему, обладающую наряду с амбивалентностью, парадоксальностью своеобразной идейно-эстетической цельностью.
