Городская культура в России

Федеральное агентство по образованию Государственное образовательное учреждение Высшего профессионального образования Владимирский государственный университет Кафедра культурологии Курсовая работа на тему:

" Городская культура в России"

Выполнила:

ст. гр. КЛ-104, ФГСН Сонина М.М.

Научный руководитель: Погорелая С.В.

Владимир 2008

• Введение
• Глава 1. История городской культуры в России
• 1.1 Первые русские города
• 1.2 Особенности древнерусской городской культуры
• 1.3 Роль городов в экономической, политической и духовной жизни Русского государства
• 1.4 Городская культура Советского периода
• Глава 2. Городская культура России в искусстве
• 2.1 Эстетические образы города и городской среды в искусстве
• 2.2 Своеобразие городской культуры на примере городской ярмарки
• Заключение
• Библиографический список

Городская культура (культура города, индустриальная культура, урбанизированная культура) — это культура крупных и средних несельскохозяйственных поселений, обычно крупных индустриальных и административных центров. Малые города и поселки городского типа (от 3-тыс. жителей) по размерам и облику часто напоминают деревни и села. Уровень культуры жителей здесь немногим отличается от деревни. Чем выше степень урбанизации поселения и крупнее его размеры, тем больше он отличается по своему культурному облику от села и сельской культуры.

Единого для всех городских поселений типа культуры не существует. Города различаются не только географическим и геополитическим (ближе к Европе или Японии) положением, численностью населения (одно дело многомиллионные гиганты типа Санкт-Петербурга или Самары, другое — 200−300-тысячные города с полупровинциальным укладом жизни) и размерами, но также специализацией: есть текстильные города (Иваново), горной промышленности и шахтерские города (Кемерово), центры автомобильной промышленности (Тольятти), города науки, или «науко-грады» (Дубна), города-курорты (Сочи), «военные городки» — базы морского флота и сухопутных гарнизонов, религиозные центры (Загорск) и т. п. Ю. Г. Волков, В. И. Добреньков. Социология. Городская среда. Зарождение и эволюция городов// www.countries.ru. Естественно, что в каждом типе города свой уклад и тип культуры.

Общими чертами городской культуры, отличающими ее от сельской, выступают такие признаки, как высокая плотность застройки городской территории; наличие большого числа транспортных магистралей социокультурного (дворы, улицы, проспекты, площади, парки) и инженерного (шоссе и транспортные развязки, железнодорожные узлы и вокзалы, водопроводные и телекоммуникационные сети) назначения.

Культурное пространство города организовано совсем иначе, чем на селе; широкие возможности выбора учреждений досуга, быта и культуры (парки культуры и отдыха, аттракционы, химчистки и прачечные, кафе и рестораны, театры и музеи, библиотеки, галереи, танцевальные залы и т. п.); наличие огромного числа незнакомых людей (анонимность социальных отношений), благодаря чему индивид чувствует себя более свободным и раскованным и в то же время получает возможность создавать или выбирать круг общения по интересам.

Отличительной особенностью городской культуры выступает одиночество в толпе, возможность долго ни с кем не общаться, замена личных контактов телефонными звонками, возможность почти бесконтрольно заниматься сомнительными и преступными делами. Характерная черта городской жизни и городской культуры — транспортная усталость, возникающая вследствие ежедневных переездов на большие расстояния и тесноты в общественном транспорте. Нервные перегрузки могут вызываться также более напряженным, чем на селе, и равномерным трудовым ритмом, стоянием в очередях, ажиотажным спросом и дефицитом, митингами и демонстрациями, постоянным нахождением в толпе (на улицах, в транспорте, магазинах).

Городская среда насыщена гораздо большим числом вредных и канцерогенных веществ, чем сельская. Она возникла лишь в последнее столетие, и биологически человек не успел к ней приспособиться. Отсюда ослабленное здоровье и стремление горожан всеми доступными средствами его поддержать. Уровень медицинского обслуживания, число обращений к врачам и занимающихся физкультурно-оздоровительными мероприятиями людей в городе существенно больше, чем на селе. Длительная оторванность от живой природы также неблагоприятно воздействует на горожан. Отсюда массовое увлечение садово-огородническим движением, не свойственное сельчанам. Пригородный участок и дача сегодня — непременные атрибуты городской культуры.

Если для сельской культуры характерно триединство — единство места работы, места жительства и места отдыха — то для городской культуры характерна как раз обратная тенденция. Большинство учреждений культуры и бизнеса сосредоточены в центре города, а большинство жителей обитает в так называемых спальных районах на окраине. Поэтому ездить в общественном или личном транспорте горожанам приходится гораздо чаще и больше. Горожане чаще, чем сельчане, выезжают на отдых в другие города и страны.

Городская культура, как особый вид культуры, привлекает внимание многих исследователей.

Объектом в данной курсовой работе выступает городская культура в целом, ее характерные особенности. Предмет исследования — городская культура в России, ее история и современный уровень развития.

Цель курсовой работы — изучить особенности развития городской культуры в нашей стране. Для выполнения цели были поставлены следующие задачи:

Рассмотреть историю возникновения русских городов.

Охарактеризовать особенности жизни в городе древних славян.

Изучить роль городов в экономической политической и духовной жизни государства.

Охарактеризовать современное состояние городской культуры в России.

Рассмотреть влияние современной культуры города на культурную жизнь страны.

Изучить специфику городской культуры на примере городской ярмарки.

При написании курсовой работы были использованы различные источники и литература, что нашло отражение в библиографическом списке. Основными источниками выступали статьи современных исследователей (Т. Кантемировой, Л. Трушиной, Б. Кагарлицкого, О. Брауна и др.), а также научные монографии Лотмана, Хренова, Ахиезера и др. Эти публикации посвящены различным аспектам городской культуры.

В разделе библиографического списка «Литература» были использованы различные словари, учебники и другие издания (Этимологический словарь русского языка, учебник по истории России, учебник по культурологии и др.).

Глава 1. История городской культуры в России

1.1 Первые русские города

Вопрос о том, когда славяне появились на территории, где позднее сложилось Древнерусское государство, до сих пор окончательно не решен. Некоторые исследователи считают, что славяне являются исконным населением этой территории, другие полагают, что здесь обитали неславянские племена, а славяне переселились сюда уже значительно позже, лишь в середине I тысячелетия н.э. Во всяком случае, славянские поселения VI — VII вв. на территории современной Украины уже хорошо известны. Они расположены в южной части лесостепи, почти на границе степей. По-видимому, обстановка здесь в это время была достаточно спокойной и можно было не опасаться вражеских нападений — славянские поселения строились неукрепленными А. Ф. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. История России с древнейших времен и до наших дней. Учебник. — М. «ПБОЮЛ Л. В. Рожников», 2001. Позже обстановка резко изменилась: в степях появились враждебные кочевые племена, и здесь стали сооружать у города.

По всей видимости, появление городов стало следствием успехов восточной торговли славян, завязавшейся в VIII в., и было возникновение древнейших торговых городов на Руси. Повесть о начале Русской земли не помнит, когда возникли эти города: Киев, Переславль. Чернигов, Смоленск, Любеч, Новгород, Ростов, Полоцк. В ту минуту, с которой она начинает свой рассказ о Руси, большинство этих городов, если не все они, по-видимому, были уже значительными поселениями. Довольно беглого взгляда на географическое размещение этих городов, чтобы видеть, что они были созданы успехами внешней торговли Руси. Большинство их вытянулось длинной цепью по главному речному пути «из Варяг в Греки», по линии Днепра — Волхова; только некоторые, Переславль на Трубеже, Чернигов на Десне. Ростов в области Верхней Волги, выдвинулись к востоку с этого, как бы сказать, операционного базиса русской торговли как её восточные форпосты, указывая фланговое её направление к Азовскому и Каспийскому морям. Возникновение этих больших торговых городов было завершением сложного экономического процесса, завязавшегося среди славян на новых местах жительства. Мы видели, что восточные славяне расселялись по Днепру и его притокам одинокими укрепленными дворами. С развитием торговли среди этих однодворок возникли сборные торговые пункты, места промышленного обмена, куда звероловы и бортники сходились для торговли, для «гостьбы» В. О. Ключевский. Русская история. — М: Изд-во ЭКСМО, 2005., как говорили в старину. Такие сборные пункты получили название погостов. Впоследствии, с принятием христианства, на этих местных сельских рынках как привычных людских сборищах прежде всего ставились христианские храмы: тогда погост получал значение места, где стоит сельская приходская церковь. При церквах хоронили покойников: отсюда произошло значение погоста как кладбища. С приходами совпадало или к ним приурочивалось сельское административное деление: это сообщало погосту значение сельской волости. Но все это — позднейшие значения термина: первоначально так назывались сборные торговые, «гостиные» места. Мелкие сельские рынки тянули к более крупным, возникавшим на особенно бойких торговых путях. Из этих крупных рынков, служивших посредниками между туземными промышленниками и иностранными рынками, и выросли. Наши древнейшие торговые города по греко-варяжскому торговому пути. Города эти служили торговыми центрами и главными складочными пунктами для образовавшихся вокруг них промышленных округов. Таковы два важных экономических последствия, которыми сопровождалось расселение славян по Днепру и его притокам:

1) развитие внешней южной и восточной, черноморско-каспийской торговли славян и вызванных ею лесных промыслов,

2) возникновение древнейших городов на Руси с тянувшимися к ним торгово-промышленными округами. Оба эти факта можно относить к VIII в Мир русской истории. Энциклопедический справочник. — М.: Вече, 1997.

Слово город в древнерусском языке означало укрепленное поселений отличие от веси или села — неукрепленной деревни. Поэтому городом называли всякое укрепленное место, как город в социально-экономическом значении этого слова, так и собственно крепость или феодальный замок, укрепленную боярскую или княжескую усадьбу А. Ф. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. История России с древнейших времен и до наших дней. Учебник. — М. «ПБОЮЛ Л. В. Рожников», 2001. Все, что было окружено крепостной стеной, считалось городом. Более того, вплоть до XVII в. этим словом часто называли сами оборонительные стены.

Что же такое древнерусский город? При всей своей «очевидности» ответ на него вовсе не так прост, как может показаться на первый взгляд. Если исходить из этимологии слова «город» (родственное «жердь» Шанский Н. М., Боброва Т. А. Школьный этимологический словарь русского языка: Происхождение слов. — М.: Дрофа, 2000.), то следует признать, что это, прежде всего, огороженное (укрепленное) поселение. Однако этимологический подход далеко не всегда может удовлетворить историка. Он фиксирует лишь наиболее раннюю стадию истории слова, но ничего не может сказать о том, что же собственно называлось городом в более позднее время. Действительно, «городом» в древнерусских источниках до XVI в. назывались огражденные населенные пункты и крепости, независимо от их экономического значения. В более позднее время так стали называться ремесленно-торговые поселения и крупные населенные пункты (при всей нечеткости определения «крупные»), независимо от того, имели ли они крепостные сооружения или нет. Кроме того, когда речь заходит об историческом исследовании, в нем под термином «город» имеется в виду не совсем то (а иногда и совсем не то), что подразумевалось под этим словом в Древней Руси.

Что же называют древнерусским городом современные исследователи? Ниже приведены некоторые типичные определения:

" Город есть населенный пункт, в котором сосредоточено промышленное и торговое население, в той или иной мере оторванное от земледелия" .

" Древнерусским городом можно считать постоянный населенный пункт, в котором с обширной сельской округи — волости концентрировалась, перерабатывалась и перераспределялась большая часть произведенного там прибавочного продукта" Мумфорд Л. Истоки урбанизации. Появление города. В кн.: Смит Р. Л. Наш дом планета Земля. Москва. 1982.

Заметим, насколько такие представления соотносятся с тем, что называли городом в Древней Руси, — точно не известно. Решение этой проблемы, как уже отмечалось, затрудняется неоднозначностью понятия город в Древней Руси.

Такое расхождение в определениях серьезно затрудняет использование информации о городах, почерпнутой из древнерусских источников, поскольку требует предварительного доказательства, идет ли речь в данном конкретном случае о городе в «нашем» смысле слова (точнее в том смысле, который вкладывается в этот смысл данным исследователем). Вместе с тем становится под вопрос принципиальная возможность выработки универсального определения древнерусского города.

В древнерусских письменных источниках, особенно в летописях, имеется огромное количество упоминаний об осаде и обороне укрепленных пунктов и о строительстве крепостных сооружений — городов.

Укрепления раннеславянских градов были не очень крепкими; их задачей было лишь задержать врага, не дать ему внезапно ворваться внутрь поселка и, кроме того, предоставить защитникам прикрытие, откуда они могли бы поражать врагов стрелами. Да у славян в VIII — IX, а частично даже и в Х в., еще и не было возможностей строить мощные укрепления — ведь в это время здесь только слагалось раннефеодальное государство. Большинство поселений принадлежало свободным, сравнительно немноголюдным территориальным общинам; они, конечно, не могли своими силами возводить вокруг поселения мощные крепостные стены или рассчитывать на чью-либо помощь в их строительстве. Поэтому укрепления старались строить так, чтобы основную их: часть составляли естественные преграды.

Наиболее подходящими для этой цели были островки посреди реки или среди труднопроходимого болота. По краю площадки строили деревянный забор или частокол и этим ограничивались. Правда, у таких укреплений имелись и очень существенные изъяны. Прежде всего, в повседневной жизни очень неудобной была связь такого поселения с окружающей местностью. Кроме того, размер поселения здесь целиком зависел от естественных размеров островка; увеличить его площадь было невозможно. А самое главное, далеко не всегда и не везде можно найти такой остров с площадкой, защищенной естественными преградами со всех сторон. Поэтому укрепления островного типа применялись, как правило, только в болотистых местностях. Характерными примерами такой системы являются некоторые городища Смоленской и Полоцкой земель.

Там, где болот было мало, но зато в изобилии встречались моренные «всхолмления» В. О. Ключевский. Русская история. — М: Изд-во ЭКСМО, 2005., укрепленные поселения устраивали на холмах-останцах. Этот прием имел широкое распространение в северо-западных районах Руси. Однако и такой тип системы обороны связан с определенными географическими условиями; отдельные холмы с крутыми склонами со всех сторон есть также далеко не везде. Поэтому наиболее распространенным стал мысовой тип укрепленного поселения. Для их устройства выбирали мыс, ограниченный оврагами или при слиянии двух рек. Поселение оказывалось хорошо защищенным водой или крутыми склонами с боковых сторон, но не имело естественной защиты с напольной стороны. Здесь-то и приходилось сооружать искусственные земляные препятствия — отрывать ров. Это увеличивало затраты труда на строительство укреплений, но давало и огромные преимущества: почти в любых географических условиях было очень легко найти удобное место, заранее выбрать нужный размер территории, подлежащей укреплению. Кроме того, землю, полученную при отрывании рва, обычно насыпали вдоль края площадки, создавая, таким образом искусственный земляной вал, который еще более затруднял противнику доступ на поселение.

К началу IX в. на Руси насчитывалось около 24 крупных городов. Варяги (норманны), ходившие через эту территорию путями из варяг в греки или из варяг в персы называли Русь Гардарикой — страной Городов А. Ф. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. История России с древнейших времен и до наших дней. Учебник. — М. «ПБОЮЛ Л. В. Рожников», 2001. В центре древнерусского города, укреплённого естественным и (или) искусственным образом, находился детинец, который окружали посады ремесленников, а на окраинах находились слободки (слободы). Так строили восточные славяне свои укрепления вплоть до второй половины Х в., когда окончательно сложилось древнерусское раннефеодальное государство — Киевская Русь.

1.2 Особенности древнерусской городской культуры

В советской историографии, опиравшейся на марксистскую теорию, появление городов связывалось с отделением ремесла от земледелия, т. е. с так называемым вторым крупным разделением труда (Ф. Энгельс). Прочие факторы, если и учитывались, ставились в подчиненное положение. Им уделялось гораздо меньше внимания при объяснении формирования такого типа поселений. В качестве примера приведу высказывание М. Н. Тихомирова, весьма характерное именно для такого подхода:

Настоящей силой, вызвавшей к жизни русские города, было развитие земледелия и ремесла в области экономики, развитие феодализма — в области общественных отношений. Правда, одновременно с этим исследователи часто подчеркивали, что само возникновение русских городов имело различную историю.

В последнее время все больше внимания обращается на то, что происхождение и особенности жизни древнерусского города не могут объясняться сугубо экономическими причинами. В частности В. П. Даркевич считает, что: «объяснение появления раннесредневековых городов на Руси в итоге общественного разделения труда — пример явной модернизации в понимании экономики того времени, когда господствовало натуральное хозяйство. Продукты труда производятся здесь для удовлетворения потребностей самих производителей. Товарное производство находится в зачаточном состоянии. Внутренние местные рынки в эпоху становления городов на Руси еще не получили развития. Господствует дальняя международная торговля, затрагивавшая лишь верхи общества». А. Ф. Орлов, В. А. Георгиев, Н. Г. Георгиева, Т. А. Сивохина. История России с древнейших времен и до наших дней. Учебник. — М. «ПБОЮЛ Л. В. Рожников», 2001.

Подвергается сомнению и жесткое противопоставление города и села в Древней Руси. При этом подчеркивается роль агрикультуры в городе, жители которого (как, впрочем, и западноевропейские горожане) вели «полукрестьянское» Там же. существование и занимались разнообразными промыслами, как свидетельствуют археологические материалы: охотой, рыболовством, бортничеством.

Горожанам не чужды были занятия земледелием и скотоводством (об этом говорят многочисленные находки на территории древнерусских городов сельскохозяйственных орудий труда: лемехов плугов, мотыг, кос, серпов, ручных жерновов, ножниц для стрижки овец, огромного количества костей домашних животных). Кроме того, сельское население занималось производством большинства «ремесленных» продуктов для удовлетворения собственных нужд: ткало ткани и шило одежду, производило гончарные изделия и т. п. Пожалуй, единственным исключением были металлические орудия и украшения, изготовление которых требовало специальной подготовки и сложного оборудования. Добавим к этому, что по свидетельствам археологов, крупные городские поселения подчас возникали раньше окружавших их сельских поселков. К тому же, подобно городам Западной Европы, население городских поселений Древней Руси постоянно пополнялось сельскими жителями.

Все это заставляет согласиться с мнением В. П. Даркевича о высокой степени аграризации древнерусских городов и отсутствии жестких различий между городскими и сельскими поселениями. Он пишет: «Как на Западе, так и на Востоке Европы город представлял собой сложную модель, своего рода микрокосм с концентрическими кругами вокруг основного ядра. Первый круг — садовые и огородные культуры (огороды вплотную примыкают к городскому пространству и проникают в свободные его промежутки), а также молочное хозяйство; во втором и третьих кругах — зерновые культуры и пастбища. При раскопках на территории городских дворов-усадеб находят огромное количество костей домашних животных. Места для содержания скота обнаружены как в пределах укреплений, так и вне их». Там же.

Основным отличительным внешним признаком городского поселения, видимо, было лишь наличие укрепления, крепостного сооружения, вокруг которого концентрировалась собственно «городская жизнь». При этом в сознании жителей Древней Руси город отличался от пригорода.

1.3 Роль городов в экономической, политической и духовной жизни Русского государства

Становление Русского государства было теснейшим образом связано с процессом преобразования, освоения мира непроходимых чащоб, болот и бескрайних степей, окружавшего человека в Восточной Европе. Ядром нового мира стал город — «очеловеченная», «окультуренная», отвоеванная у природы территория. Упорядоченное, урбанизированное пространство превращалось в опору новой социальной организации.

" В городах, — пишет В. П. Даркевич, — исчезает поглощенность личности родом, ее статус не растворяется в статусе группы в той мере, как в варварском обществе. Уже в ранних городах Новгородско-Киевской Руси общество переживает состояние дезинтеграции. Но при разрушении прежних органических коллективов, в которые включался каждый индивид, общество перестраивается на новой основе. В города, под сень княжеской власти стекаются люди, самые разные по общественному положению и по этнической принадлежности. Солидарность и взаимопомощь — непременное условие выживания в экстремальных условиях голодовок, эпидемий и вражеских вторжений. Но социально-психологические интеграционные процессы происходят уже в совершенно иных условиях". Там же.

Города, несомненно, были центрами экономической, политической и духовной жизни Древней Руси.

" Именно города предохраняли Русь от гибельного изоляционизма. Они играли ведущую роль в развитии политических, экономических и культурных связей с Византией и дунайской Болгарией, мусульманскими странами Передней Азии, тюркскими кочевниками причерноморских степей и волжскими булгарами, с католическими государствами Западной Европы. В урбанистической среде, особенно в крупнейших центрах, усваивались, сплавлялись, по-своему перерабатывались и осмысливались разнородные культурные элементы, что в сочетании с местными особенностями придавало древнерусской цивилизации неповторимое своеобразие" Там же.

В изучении городов домонгольской Руси отечественными историками и археологами достигнуты серьезные успехи.

1.4 Городская культура Советского периода

В начале ХХ века наша передовая интеллигенция любила «сетовать» Борис Кагарлицкий. Страна городов. История и перспективы //www.rulife.ru. на то, что Россия страна сельская. Это засилье деревни с ее неизбежным консерватизмом губило любые начинания, тормозило развитие. Так, во всяком случае, думали люди, всей душой стремившиеся к распространению в Отечестве европейского прогресса.

Россия сама себя стала воспринимать страной деревенской и мужицкой в конце XVIII — начале XIX веков, когда, оказавшись на периферии европейского капитализма, отстала от развернувшегося на Западе процесса урбанизации. Переселять народ в города было России невыгодно. Страна, торговавшая зерном, нуждалась в сельском населении.

Зато мечта о том, чтобы переместить население из деревни в город, стала в России такой же необходимой частью идеологии прогресса, как и вера во всепобеждающую мощь индустрии и необходимость образования. Старый режим, державшийся на экспорте зерна, с этой задачей справиться не мог. Потребовалась революция, чтобы совершить перелом.

Русская революция завершилась победой города над деревней. В борьбе за выживание городов любой ценой (ее должны были уплатить сельские жители) — секрет военного коммунизма, продразверстки и красного террора. Города надо было кормить даже в ситуации, когда по всем экономическим законам они должны были бы умереть: старая система товарообмена между городом и деревней рухнула. Ей на смену пришли продотряды и реквизиции.

Городской рабочий стал символом будущего, деревенский мужик — отсталого, косного. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы подтолкнуть людей к переезду в город. Однако первыми в крупные промышленные города двинулись не крестьяне из русской глубинки, а жители малороссийских и белорусских местечек. По большей части — евреи, вырвавшиеся из черты оседлости. Но так же их украинские, белорусские и польские соседи.

Промышленный рост в 20-е годы был весьма скромным и массового перемещения трудовых ресурсов не требовал. А деревня чувствовала себя совсем неплохо после изгнания помещиков, перераспределения земель и замены продразверстки умеренным (на первых порах) продналогом. Зато городам срочно нужны были новые массы чиновников, надо было комплектовать растущий бюрократический аппарат. Выходцы из местечек были грамотными, лояльными к новой власти и привычными к городскому образу жизни, имитировать который они всячески стремились в своих поселках.

Старая городская культура сохранилась и развивалась, пережив потрясения войн и революций. Однако очень скоро наступил «Великий перелом». Мировой кризис 1929;1932 годов в Советском Союзе обернулся отказом от новой экономической политики, коллективизацией и форсированной индустриализацией. Массы вчерашних крестьян бросились в города, спасаясь от голода, репрессий, или в поисках более высокого социального статуса. Какими бы ни были условия жизни рабочих, вступая в их ряды, крестьянин из отсталого класса переходил в класс горожан. При всем кошмаре существования в бараках и коммунальных квартирах 30-х, у их жителей были серьезные преимущества перед сельским населением: свобода передвижения, выбора места работы, перспективы образования и, при некоторой настойчивости, карьерного роста. Рабочие в первом поколении легко могли стать партийными деятелями, управленцами и даже войти в ряды новой советской интеллигенции. Репрессии 1937;1938 годов имели неожиданные демократические последствия. Освободилось огромное количество управленческих и партийных должностей. Их в стремительном порядке занимали «выдвиженцы», выходцы из низов.

Одним из парадоксальных (или диалектических) социально-культурных последствий индустриализации стало размывание и скорое исчезновение старого рабочего класса. Того самого, который вместе с интеллигенцией создал большевистскую партию, совершил революцию, выиграл Гражданскую войну. Немногочисленные кадры старого пролетариата еще в 20-е годы, по словам Ленина, тонули в новой городской бюрократизированной среде, «как мухи в молоке» Дмитриев А. В., Лола А. М., Межевич М. Н. Где живет советский человек. Социальные проблемы управления расселением. Москва: Мысль. 1988. В 1930;е годы ситуация стала необратимой. Раньше в цехе на 6−7 кадровых рабочих приходилось 3−4 переселенца из деревни, их можно было обучить, привить им определенные правила, культуру и традиции. К концу 30-х хорошо, если один кадровый рабочий приходился на десяток бывших крестьян, чаще — на сто. Традиции и классовое самосознание почти исчезли.

Переселение имело те же последствия, что и предыдущее: социальные и культурные связи ослабли. Общество в очередной раз переживало массовую люмпенизацию. Но все же 70-е качественно отличались от 30-х. Если в 30-е годы старый рабочий класс смыла волна деклассированных крестьян, то в 1970;е одновременно развивались два противоположных процесса. С одной стороны, массы новых горожан размывали сложившуюся культуру, но, с другой, — продолжалось развитие очагов новой городской культуры. Мигранты новой волны были куда более образованными, они не стремились работать в промышленности, были склонны к карьерам бюрократическим или интеллектуальным. Столичное снабжение, карьерные и культурные возможности привлекали растущую массу людей.

Советские преобразования, ориентированные на создание сильного индустриального государства и, вместе с этим, урбанизированной среды, начались в стране, руководство которой имело туманное представление о городе как системном целом, а у населения в своей массе не было необходимых качеств для формирования городской культуры.

К концу 70-х годов демографический ресурс деревни был исчерпан. Однако городская жизнь в России и других советских республиках лишь ненадолго обрела стабильность. На страну обрушилась перестройка, за которой с абсолютной неизбежностью природного процесса случилась реставрация капитализма.

Быстрая индустриализация приводила к размыванию городской культуры, которая к тому же не имела достаточно прочных традиций. Условия жизни горожан 1-го поколения не требовали освоения городской культуры, в город чаще всего переносились нормы жизни сельской общины. Исследователи отмечают «рурализацию» Там же. города. Типичным представлением советского города был мигрант, «полугорожанин» Там же., маргинал.

В политике советского государства город не рассматривался как самоорганизующаяся система, а только как административный и промышленный центр, население которого должно было обеспечивать задачи экономики и политики, любая самоорганизация в городе пресекалась, все сферы жизни города пытались поставить под централизованный контроль.

Глава 2. Городская культура России в искусстве

2.1 Эстетические образы города и городской среды в искусстве

Образ города в целом или отдельных крупных его частей неоднократно бывал предметом художественного изображения как в пространственных искусствах, так и в словесных. Для всех этих изображений, начиная с ренессансных, ведут и «портретов» утопических городов до архитектурной графики XIX-ХХ вв., характерно структурирование пространства, понимание города как целостного объекта. Город выступал как эстетический объект, построенный по законам классической эстетики: с дистанцированной, иногда весьма удаленной от объекта позиции наблюдателя, создающей ощущение «незаинтересованности», чистой созерцательности, формальной правильности или живописной организации объекта созерцания. Но увидеть жизнь города с такой удаленной позиции невозможно, поэтому на картинах и гравюрах традиционно фиксируется каменный остов, архитектурная композиция, а не социальная реальность жизни, заполняющей эти кулисы. Увидеть, воспринять эту жизнь можно только изнутри, спустившись с высоты птичьего полета в сеть улиц и улочек, площадей, мостов, крытых галерей и переходов, слившись с толпой, заполняющей извилины этого лабиринта. Характер эстетического восприятия городской среды с позиции включенного наблюдателя сильно отличается от того типа, который создан классической эстетикой. «Здесь нельзя сказать о дистанциированности, отрешенности, незаинтересованности, восприятии только „духовными“ органами чувств — зрением и слухом — все происходит наоборот: дистанция предельно укорачивается, восприятие протекает с интересом к тому, что воспринимается, и осуществляется оно всем телом, всеми органами чувств, включая обоняние, тактильно-кожные ощущения, моторно-двигательные реакции» Л. Е. Трушина. Образ города и городской среды. Виртуальное пространство культуры. Материалы научной конференции 11−13 апреля 2000 г. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. Подобный тип восприятия имеет аналогии с тем, что происходит при встрече с постмодернистскими артефактами (произведениями искусства, если можно назвать их традиционным термином). И там и здесь перед зрителем открывается виртуальная реальность, виртуальное пространство, заполненное непрерывно меняющими свою конфигурацию и даже природу компонентами. Действительно, прокладывая трассу своего движения по городу, наблюдатель структурирует раскрывающиеся перед ним пространства в последовательность кадров, или мизансцен, участниками которых являются актеры-статисты, прохожие, гуляющая толпа, машины, реквизит (предметы городского интерьера) и дома-кулисы, огранивающие каждую сцену. Существует разница в восприятии этого явления человеком, пользующимся видеотехникой, и обычного наблюдателя. Фотоаппарат, дающий неподвижное изображение, или видеокамера, фиксирующая жизнь в ее бесконечном движении, создают кадр, который неизбежно структурируется, превращается в законченное целое, а его компоненты образуют значимые оппозиции, создавая его семиотическую насыщенность. В «кадрах» же городской среды, сменяющихся перед взором невооруженного аппаратурой наблюдателя, не происходит такого четкого структурирования текста, ибо его зрительное поле включает одновременно и зону визуальных образов, требующих прочтения как текст, и зону, откуда этот текст читается, т. е. распадается на текстовую и внетекстовую реальность. Но четкой границы между ними нет, т. к наблюдатель движется, одно непрерывно перетекает в другое, отсюда возникают ощущения, сходные с тем, что происходят при встрече с виртуальной реальностью: она содержит двойственный смысл, кажется одновременно истинной бытийностью и мнимостью; объекты то представляются объемными, доступными телесному контакту, то теряют границы, расплываются в зрительной иллюзии.

Все эти моменты пытается учесть постклассическая эстетика проектирования городской среды, получившая развитие в конце ХХ в. (иногда ее связывают с постмодернизмом). Она учитывает, что средовое восприятие носит активный характер, оно наиболее эффективно не в статике, а в динамике, во время движения и перемещения по городу. Среда воспринимается человеком всем его существом, но часто неосознанно, периферийным зрением. Погруженность в житейскую суету приводит к тому, что субъективность средового образа намного больше зависит от жизненного контекста его окружения, чем образность станковых искусств (имеется в виду восприятие жителя города, а не заезжего туриста). При восприятии среды действует закон новизны и контрастности впечатлений («закон шока» Ахиезер А. С. Социальное пространство и человеческий фактор в свете теории урбанизации. В кн.: Проблемные ситуации в развитии города. М: Институт Социологии. 1988., важный в сфере бытового опыта и в области массовой культуры). Сложность создания архитектурного образа в этих условиях заключается в том, что он должен функционировать в неоднозначности жизненного контекста. Его содержание раскрывается в далеком от традиционного искусствознания круге понятий, поэтому нуждается в привлечении множества научных дисциплин, не принадлежавших ранее к теории архитектуры. В амбивалентности и неустойчивости «спонтанной» средовой образности кроется одно из объяснений непродуктивности всевозможных утопий жизнестроительства, которым неоднократно отдавала долг архитектура в прежние времена.

2.2 Своеобразие городской культуры на примере городской ярмарки

По мнению Б. М. Соколова, городская культура представляла собой «третий», «отщепенческий» культурный слой, находящийся в пространстве между культурой дворянства и крестьянства. Отсюда его маргинализм и неустойчивость; он тяготеет к социальному «верху», на который ориентируется, будучи, тем не менее, порождением крестьянской культурной среды О. Браун. Влияние городской культуры на картину мира горожан://www.flogiston.ru. Этим объясняется изначальная лиминарность городской культуры, смешение в ней и европейских заимствований и народных традиций.

Городской фольклор оказался тесно связанным с ярмарочной культурой, для которой XVIII в. также стал отправной точкой развития (к 1830 г. в стране действовало около 1700 ярмарок). Ярмарка воспроизводила атмосферу всенародного праздника по духу близкого карнавалу, в ее пространство включались трактиры, кабаки, центры увеселений, в нем находили свое место и торговцы, и праздный люд, бродяги, воры, нищие. Характеризуя специфику русского праздничного действа, исследователь Н. А. Хренов пишет: «В какой-то степени праздничное время с его безудержным разгулом и весельем в православной цивилизации представляло преодоление, пусть временное, жесткой зависимости от судьбы, отождествлявшейся в христианском мире с божьим промыслом. Это значит, что где-то на заднем плане праздничного веселья продолжают свое действие независящие от человека иррациональные силы, его судьба <… >… праздничное поведение русского человека с присущим ему разгулом представляет мир, контрастный по отношению к повседневному поведению. И этот контраст имеет мифологическую основу, иначе говоря, потребность по Фрейду, стихии выражения Эроса, что применительно к нашей проблематике символизирует веселье и разгул, оказывается оборотной стороной потребности в Танатосе. Фиксируемая исследователями балагана смеховая стихия народа включает нас в танатологическую стихию… «Хренов Н. А. Земледельческие архетипы на городской площади/ Развлекательная культура России XVIII—XIX вв.: Очерки истории и теории./ Сб. ст. под ред. Е. В. Дукова. — СПб., 2000.

Ярмарка являлась основным средством реализации городской фольклорной культуры, квинтэссенцией же ярмарочных зрелищ выступал балаган. Балаганы традиционно устраивались на площадях, временно становящимися «сакральным» местом в отношении прочего пространства города (первый балаган был открыт в Москве в 1765 г. бесплатно, что связывалось с установкой власти на легализацию городских народных гуляний с целью уравнять в праве на них представителей всех сословий). Балаган олицетворял центр праздничного веселья и служил комплексным воплощением многих видов искусств: театра, пантомимы, клоунады и проч. Композиционный принцип балаганного, и в целом, ярмарочного зрелища — типично гротескный: соединить в одном явлении (по крайней мере, месте) известное, знакомое и необычное, экзотическое (причем последнее нередко достигалось путем открытого обмана и жульничества). В результате беззастенчивого смешивания своего и чужого образовались различные сочетания типа того, что можно было увидеть на вывеске: «Русский театр живых картин, танцев и фокусов китайца Су-чу на русском диалекте со всеми китайскими причудами» Там же.

Невиданному и экзотическому отдавалось естественное предпочтение. Демонстрировались великаны, сатиры, бородатые женщины, лилипуты, женщины-рыбы. В балаганах Санкт-Петербурга в 1870−90-х гг. на всеобщее обозрение выставлялись теленок о двух головах, мумия «египетского царя-фараона», дикарь с острова Цейлон, поедающий живых голубей, человек, пьющий керосин и закусывающий рюмкой, «дама-паук», «девочка-сирена» с русалочьим хвостом и многое другое. Иными словами, объектами показа служили артефакты той самой «кунсткамерной культуры», основы которой закладывались Петром I, но в перевернутой форме: обычное подавалось как необычное (петровский принцип предполагал обратное), страшное обращалось в веселое. Случалось и так, что из всего обещанного ярмарочной рекламой, зритель видел лишь небольшую его часть или же вовсе не то, о чем сообщалось. Однако и эти мистификации, «одурачивания» и обман соответствовали общему настрою ярмарочной стихии с ее нелепостью, алогизмом и абсурдизацией. Народ шел на «зрелище» и ярмарочные устроители делали все, чтобы не разочаровать публику. Отсюда — использование приемов неожиданности, потрясения, чрезмерности, так что посетитель уходил ошеломленный, подавленный избытком эмоций. Создавалось немыслимое буйство красок, шума, движения, сливавшееся в «гигантский, чудовищный, безобразный хаос». Вспоминая о своих впечатлениях от первого посещения балагана, А. Бенуа писал: «…я вышел из балагана одурманенный, опьяненный, безумный… «С. Е. Юрков. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI-начало ХХ вв.). СПб., 2003. Именно на подобный резонанс — не просто получения удовольствия или эстетических эмоций, а производство шока, смешения чувств, доведения до экзальтации, соединенной с потрясением, — рассчитывались ярмарочные действа. Если балаган не переворачивал частных норм, то в целом он представлял собой подлинный антимир, полный ярких красок, необычных костюмов, кричащих вывесок трактиров, аттракционов, звучания шарманок, труб, флейт, боя барабанов. Любой цвет, звук, слово усиливались чрезмерностью, нарушающей предел привычного восприятия. Каждый праздник манифестирует собой какую-либо идею; в таком случае идейная подоплека ярмарочных увеселений — демонстрация победы над монотонней повседневности, торжество над ее рутиной. Поэтому всякий элемент ярмарочной жизни окрашивался в тона, резко контрастирующие с обыденностью: то, что в обычной жизни должно отвечать норме, на время праздника становилось выходящим за границы норм. По характеристике А. Блока «всякий балаган <… > стремится стать тараном, пробить брешь в мертвечине: балаган обнимается, идет навстречу, открывает страшные и развратные объятия этой материи, как будто передает себя ей в жертву, и вот эта глупая и тупая материя <… > одурачена, обессилена и покорена; в этом смысле я «принимаю мир» — весь мир с его тупостью, косностью… «Хренов Н. А. Земледельческие архетипы на городской площади/ Развлекательная культура России XVIII—XIX вв.: Очерки истории и теории./ Сб. ст. под ред. Е. В. Дукова. — СПб., 2000. Таким образом, можно утверждать, что культурная функция ярмарочного балагана — «оживление» повседневности за счет деструкции привычных поведенческих норм и хаотизации, чем, в свою очередь, достигается и примирение человека с жесткими условиями жизни за пределами празднества. Этой задаче подчинено и содержание балаганных представлений.

Собственно сам балаган (от персидск. «балахане» — верхняя комната, балкон Шанский Н. М., Боброва Т. А. Школьный этимологический словарь русского языка: Происхождение слов. — М.: Дрофа, 2000.) — это спектакль, сценическое действо. Фактически его фабула едва намечалась и не имела особой значимости, она лишь должна была соответствовать общей ярмарочной атмосфере суматохи, путанице понятий, беспорядку. Беспорядок собственно и являлся той «упорядочивающей» структурой, согласно которой организовывалась ярмарочная жизнь. «Бешеный темп», «пулеметная дробь акробатических трюков», «элементы абсурда» — таковы выдержки из анонсов газет по поводу арликинады англичан братьев Ганлон-Ли, выступавших в балагане на Марсовом поле в Санкт-Петербурге в 1875 — 1877 гг Хренов Н. А. Земледельческие архетипы на городской площади/ Развлекательная культура России XVIII—XIX вв.: Очерки истории и теории./ Сб. ст. под ред. Е. В. Дукова. — СПб., 2000.

Композиционно сходным оказывался и кукольный театр Петрушки, ставший постоянным спутником ярмарки с 1840-х гг. Несмотря на незамысловатость и примитивизм, «комедия» пользовалась неизменным успехом. Полная алогизмов, нелепиц, бестолковой суеты, она внушала зрительские симпатии и тем, что главный герой по ходу действия расправлялся с персонами, олицетворяющими высший порядок — квартальным полицейским, воинским начальником, лекарем, т. е. производил поругание официально принятого порядка.

Помимо действий, важнейшим орудием воздействия на настроение публики являлось ярмарочное слово. Балаганное слово — это оксюморон, алогизм, скабрезная шутка или рассказ, острое и меткое высказывание в адрес толпы, балагурство. Последнее представляет собой непрерывный поток шуток, присказок, словесных сочетаний, образованных рифмованием и аллитерацией. Это смеховой монолог «ни о чем», главное — его непрерывность, поскольку прекращение монологического процесса, удерживающего единство, слитность фона антимира, немедленно приводит к его исчезновению и возвращению от смеха к заботе и серьезности. Балагурство «разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму, вскрывает нелепость в строении слов», т. е. обращает семантический порядок в хаос. Решению данной задачи способствует рифма, позволяющая выстраивать в один ряд слова, принадлежащие различным, далеким друг от друга семиотическим кодам, но сходные по звучанию; рифма «оглупляет» слово, десемантизирует старые значения и создает новые, непривычные. Одновременно она маркирует текст, свидетельствуя, что перед нами мир недействительный, буффонный. Выполняя роль средства достижения комического эффекта. рифма создает морфологические симбиозы, соединяет логически несоединимое, порождая словосочетания — «монстры». Рифмованный поток сохраняет постоянную незавершенность, открытость текста, позволяя бесконечно присоединять к нему слова с новым значением.

Первоочередное право на слово — у балаганного «деда», раешника или зазывалы. После 1840-х гг. балаганный «дед» становится едва ли не самой приметной и одиозной фигурой, замыкающей на себе все ярмарочное пространство. Его задача — привлечение публики на зрелище, обещание всяческих чудес и диковинок (с непременным гиперболизированием), непрерывная болтовня с собравшимся народом. Внешний образ «деда» создавался специфическим набором атрибутов: старая солдатская шинель, длинные волосы, борода из пеньки, на шее — оловянные часы, в руках потрепанная книга, под мышкой — обязательный полуштоф. Среди действующих лиц ярмарки «дед» представлялся наиболее карнавализированным персонажем, средоточием внимания и нарушения норм. Своими речами он продуцирует дух «чрезмерности», «избыточности»: всегда немного «навеселе», постоянно намекает на свое пристрастие к вину и обжорству, что сближает его с картинами пира, материального изобилия, каковым оно казалось народному сознанию. Его действия суетливы, беспорядочны; постоянная подвижность выдает желание быть одновременно «и здесь и там», вместить в себя все пространство праздника, заполнить его суетой и весельем. Резкие переходы от хохота к преувеличенной серьезности или плачу, активная жестикуляция и мимика, насмешки над толпой и самим собой, поток болтовни, состоящий из рифмованного соединения слов в некую нескончаемую цепь — все это нацеливалось на дестабилизацию нормы восприятия, подготавливая публику на прием любой информации, какой бы нелепой или абсурдной она не казалась. Область тематики речей «деда» была довольно ограниченной: гиперболизированные и сниженные образы еды и питья, перевернутый мир вещей, чрезмерная брань и хвала, фамильярность, комические разоблачения, сниженный женский персонаж и поощрительно-возвышенный тон по отношению к осуждаемым поступкам (драка, кража, обман и т. д.).

Образ балаганного «деда» — откровенно скоморошеский, его монологи о своей жизни — комические повествования о сплошных неудачах, побоях, ограблениях, пребывании в полицейском участке; он все делает «не так», «наизнанку». Его театральная «бутафория»: книга, старые часы, бутылка — все огромных размеров, несоответствующих норме. Отличие от фигуры скомороха лишь в том, что «дед», водрузившись на балаганный балкон (раус), устраивает представление перед большей массой народа и более разнородной по составу. Последнее усиливает разницу со скоморошеством: «дед» в большей степени поднадзорен взгляду власти, в результате социальная острота его комических повествований и степень их пикантности заметно сокращается. Указанные факторы снижают скоморошескую сущность «дедовских» выступлений, приближая их к образцу цирковой клоунады.

Еще одна примечательная и необходимая (хотя и невидимая) во время праздничного массового народного гуляния фигура — фигура вора. Вор на ярмарке подобен дураку в деревне, он более отдает, чем похищает. Благодаря его незримому присутствию атмосфера веселья обретает особый привкус. Если все праздничные факты предсказуемы в своей «непредсказуемости», то вор действительно непредсказуем. Не случайно «дед», балагуря с публикой, постоянно пугает ее тем, «кто выше его», усиливая общий накал впечатлений.

Вор по-своему организует ход зрелища, создавая зону повышенного эмоционального напряжения, некоего «сладкого ужаса» от ожидания того, что может случиться нечто непредвиденное, разрушающее запланированное течение праздника. По его воле эпицентр всеобщего внимания способен переместиться с любого объекта или ярмарочного персонажа на место акта воровского действия, на пострадавшего. Случай реального воровства есть своеобразный катарсис для прочей публики от сознания, что «украли не у него». Часть эффекта, свойственная скоморошескому зрелищу — обострение чувства созерцанием «запретного», утраченное при развлечении «дедовскими» комическими выходками вследствие легализации его положения, экспроприируется вором. Дозволенное на период праздника игровое нарушение норм дополняется посредством воровства настоящим их преступлением, что, в свою очередь, сообщает оттенок большей реальности всему происходящему. По данной причине балаганному «деду» остается только вторичная роль трикстера по отношению к вору, это взаимодополняющие карнавальные персоны, из которых вор — главенствующая. Если «дед» создает дух комизма, переворачивая «серьезную» норму, то вор своим серьезным действием способен «перевернуть» комическую норму самого «деда», тем самым поставив его в глупое положение. Подобная «обращаемость обращаемости» — от смешного к серьезному и наоборот — как нельзя лучше соответствует атмосфере беспорядочности, хаоса и нисколько не портит праздника, чем подтверждается адекватность вора его общему настрою.

По утверждению Ю. М. Лотмана, балаган, ярмарочное представление отличаются от театральной комедии «чувством дозволенности нарушения моральных запретов» Лотман Ю. М. Об искусстве. — СПб., 1998, фривольной тематикой. Это отчасти верно, но не является самым существенным признаком подобной дифференциации. Тот же балаганный «дед», затрагивая «запретные» темы, прибегал к использованию «эзоповой речи», в противном случае он легко мог оказаться в полицейском участке. Раешник демонстрировал «вздорные» картинки только отдельно и за дополнительную плату. Более кардинальное различие, отделяющее мир ярмарочного праздника от повседневной жизни, — это сама общая обстановка пестроты, яркости, беспорядка, внутри которой выход за пределы моральных норм — только частный случай. Нарушаются не только моральные, но любые возможные нормы, что в своей гиперболизации производило резонанс шока и удивления, т. е. того, что является подлинным антагонистом чувству монотонности, невыразительности обыденного существования, и было призвано разрушить его. Ярмарочная «избыточность» и «чрезмерность» есть не только переживание «полноты бытия», это — «захват» бытия, вольности и свободы с ощущением того, что завтра всего этого лишишься. Всякая чрезмерность указывает на лишенность, нехватку чего-то в иной области жизни, компенсацией к чему она выступает. Отсюда — не просто праздничное гуляние, а разгул, свобода «с надрывом», с отчаянием, требование «всего и сейчас». Понимая подобные настроения публики ярмарочные «торговцы зрелищами» стремились обеспечить данный максимум, доводя каждый штрих праздничной картины до гротескно-преувеличенных масштабов. Ярмарочная стихия — царство видимости и «соблазна». Избыток красок, образов в своем непрерывном «прессинге» и круговороте оставляли от себя только «впечатление», чувство скольжения по поверхности предметов реальности, воспринимающихся лишь в качестве «формы», и оттого способных породить перцептивный кризис: «…Надвигаясь со всех сторон с головокружительной быстротой, опустошенные знаки <… > лишают субъекта возможности удерживать их в привычном поле взгляда и интерпретации, остается лишь тактильное ощущение вещей, нечто сродни галюцинации… «Там же. Отсюда — аффекты растерянности, опустошенности или даже подавленности, могущие возникать во время и после посещения «зрелища». «Чрезмерность», предельная концентрация бытия отражает претензию ярмарки предстать «правдивей правды» — факт, в котором Ж. Бодрийяр усматривает «апогей симулякра» Хренов Н. А. Земледельческие архетипы на городской площади/ Развлекательная культура России XVIII—XIX вв.: Очерки истории и теории./ Сб. ст. под ред. Е. В. Дукова. — СПб., 2000. и при этом источник ироничности. Специфика ярмарочной иронии в том, что ситуация «видимости», обмана вовсе не стремится к сокрытию, а напротив, намеренно акцентируется, служа почвой для творения комических приемов и композиций.