Интересно, что часто этим ангелам приписывалось то, что они вступали в браки с человеческими женщинами, порождая исполинов. При чтении повести задействуется широкий контекст литературы, который связан с изображением ангелов и демонов, с их соотнесением и противопоставлением. Например, неоднозначное отношение героя к героине напоминает стихотворение А. С. Пушкина «Ангел», где: Дух отрицанья, дух сомненья.
На духа чистого взирал.
И жар невольный умиленья.
Впервые смутно познавал. Подобное противоречивое чувство вызывает и Кроткая в главном герое. С одной стороны, он издевается над ней, ставя трудновыполнимые, жестокие условия, например, он требует, чтобы она, после того как их брак будет заключён, выходила на улицу только вместе с ним. Другим способом издеваться над ней является то, что он обязует её работать в его заведении и принимать предметы в залог от людей. Герой понимает, что для героини, которая совсем недавно была вынуждена приходить к нему по тому же делу, такая работа мучительна, но именно мучений он и добивается. С другой стороны, он постоянно отступается от собственных строгих правил: «Я сказал, что я ввел ее в дом под строгостью, однако с первого же шага смягчил». Также герой невольно испытывает уважение к героине, его восхищает сила её духа. Когда героиня заболевает, он не жалеет ни денег, ни внимания для неё: «Шесть недель болезни мы ходили тогда за ней день и ночь — я, Лукерья и ученая сиделка из больницы, которую я нанял. Денег я не жалел, и мне даже хотелось на нее тратить». В финале он понимает, что всё время любил её, боится, что она разлюбила его, что он стал ей безразличен: «Коль запела при мне, так про меня позабыла, — вот что было ясно и страшно. Это сердце чувствовало.
Но восторг сиял в душе моей и пересиливал страх". Противоречивое отношения героя к героине можно уподобить отношению демонического создания к созданию, которое скорее подобно ангелу. Кроткая преображает героя, но это преображение — всё, что делает героиня, оно отнимает у неё все силы, всё желание жить. Героиня напоминает ангела своей возвышенностью, духовной силой, чистотой. Она не хочет и не может изменять мужу, хотя не любит его, она не может убить мужа, хотя видит в нём воплощение зла. Всё, на что она способна, — убить себя. Несмотря на то, что она уподобляется ангелу, она убивает себя, выпрыгнув из окна, упав на землю, падшим — в буквальном смысле — ангелом в итоге оказывается именно Кроткая, тогда как герой настолько потрясён её смертью, что теряет весь свой циничный демонизм. Интересно название рассказа с этой точки зрения.
Кроткая не кротка, напротив, герой часто говорит о её дерзком взгляде, «нехорошей» улыбке. Она «чистый дух», но парадоксально очаровывается изначально демоном, как и он очарован ею. Об этой очарованности говорит то, что она в первое время супружеской жизни радостно встречает мужа, рассказывает ему о многом. Интересно также, что она с удовольствием обсуждает с героем литературу, а именно «Фауста»: когда герой цитирует слова о «силе, что вечно хочет зла, а творит добро», она заинтересована: «Она быстро и с большим любопытством, в котором, впрочем, было много детского, посмотрела на меня». Эта парадоксальная мысль, очевидно, ассоциируется в ней с самим героем. Другая пара, которая ассоциируется с героями рассказа, это Мефистофель и Фауст. Выше упомянутый диалог о данной пьесе Гёте очевидно включает данный контекст.
Мефистофель искушает Фауста, предлагая ему всё, что только доступно человеческому опыту. Герой тоже искушает героиню — как тем, что мучит её, так и возможностями, которые перед ней открываются, однако для Фауста героиня слишком погружена в себя, она не ищет того, что ищет Фауст. Мефистофельское амплуа героя значительно скрадывается за счёт того, что повествование ведётся в тот момент, когда герой находится в глубоком отчаянии, а потому весь его цинизм, с которым герой намеревался вести себя с героиней на момент, когда разворачивается повествование, уже утратился. Герой — Мефистофель, который не выдержал собственной жестокости. Наконец, продолжая демоническую линию, в образе героя просматривается также образ змея — библейского змия-искусителя, который толкнул Еву на первородный грех. Ситуация с героем-рассказчиком и Кроткой, в определённом смысле, противоположна ситуации Евы и змия. Так, это змий предлагает еве запретный плод, а она соглашается.
В рассказе изначально героиня приносит различные предметы, чтобы отдать их под залог, а герой уже принимает или отказывается. Герой-рассказчик показывает, что соглашается принять от неё часть предметов исключительно потому, что она ему нравится, что он относится к ней не так, как ко всем: «Я ведь это только для вас» (курсив автора). Вместе с тем именно герой соблазняет героиню, предлагая ей иную жизнь, в частности, рассказывая о своём плане, для которого он и требует достаточно жёсткой экономии: герой намеревается накопить на дом в Крыму, где собирается жить с семьёй. Однако истинным соблазном, настоящим «запретным плодом», который предлагает героине герой является возможность для неё жить рядом с человеком, который ей интересен и которого она может мечтать «спасти». Герой показывает, что представляет собой нечто большее, чем простой ростовщик. Именно поэтому он и цитирует «Фауста», понимая, что героиню это обязательно заинтересует. Также герой рассказывает ей о своей жизни, подчёркивая, что многие его несчастья произошли не по его вине, что даже его занятие, которое так героине противно, — следствие нежелания героя нищенствовать. Однако со временем героиня видит, что собой представляет герой, возможное чувство, которое зародилось в ней, пропадает. Она понимает, что не сможет изменить героя. Наконец, отметим, что с самой Кроткой может быть связан мессианский образ, образ Христа, а также христианских святых.
Несмотря на то, что настоящая христианская кротость в ней отсутствует, героиня не похожа на Соню Мармеладову, в ней практически нет покорности и самоотречения, однако она хочет быть искренней в своих чувствах к герою, разочаровывается она в нём, когда видит, насколько герой циничен и поверностен. При этом сама её смерть является для героя возможностью искупления, исправления, в чём прослеживаются мессианские мотивы. Кроме того, обстоятельства смерти («чайная ложка» крови) ассоциируются с чудесными смертями святых. Суммируя сказанное, повторим, что мифопоэтический контекст повести связан с оппозицией ангельского — демонического, хотя две из трёх «пар», которые связаны с данными образами, — это пара демон — человек (Мефистофель — Фауст, змий — Ева).
Заключение
.
Исходя из поставленных во введении задач и с опорой на актуальность и цель исследования, мы пришли к следующим выводам. Миф играет важную роль в литературе, так как сюжеты мифов зачастую широко известны, они являются обощением различных идей, ситуаций, образов. Достаточно добавить мифологического подтекста в произведение, и оно приобретёт большую глубину и содержательность. Миф так или иначе присутствовал в литературе с очень давних пор, с начала становления авторской литературы как таковой, так как уже в античности миф делался источником сюжетов и идей. В ходе развития литературы к мифу было разное отношение: задействовались разные мифологические системы, использовались по-разному сюжеты и т. д. При этом до настоящего времени миф не исчез из литературы, в том числе это касается и литературы реалистической. Для реалистической литературы, к которой отчасти принадлежит и творчество Ф. М. Достоевского, характерна демифологизация, разрушение мифа, однако в произведениях Ф. М. Достоевского христианский миф используется активно — и именно в смысле созидания личного мифа автора на базе христианской мифологии, а не в смысле её разрушения. Напротив, для творчества Ф. М. Достоевского характерно разрушение целого ряда светских мифов (миф о Наполеоне и проч.).В повести «Кроткая» прослеживается линия противопоставления герой и героини как ангельского и демонического созданий, однако конкретизация образов может вносить различные оттенки в это противостояние. Во-первых, демонизм героя может истолковываться в самом широком смысле, тогда в рассказе видно противопоставление «ангела».
— героини и «демона».
— героя, который через соприкосновение с высшей сущностью получает вид духовного перерождения. При этом герой губит героиню. Если для него можно предположить какое-то «спасение», то она умирает, не выдержав той ситуации, в которую её загоняет герой. Во-вторых, демонизм героя может быть связан с образом Мефистофеля, на что автор намекает, так как герой прямо цитирует известную фразу Мефистофеля. Однако эта отсылка скорее разрушается в тексте произведения, так как герой вовсе не творит добро. Он использует произнесённый Мефистофелем парадокс только для завлечения героини. Наконец, герой может ассоциироваться с библейским змием, который толкнул Еву к первородному греху. Он соблазняет героиню не столько перпективой спокойной и богатой жизни, сколько возможностью «исправить» дурного, но интересного человека, которым является он сам. В любом случае, герой выступает по отношению к героине губителем, она же является его жертвой.
Сама героиня вызывает прежде всего ассоциацию с ангелом. Она не «кротка» в смысле покорности, напротив, она бунтует, нарушает установленные героем правила. Её кроткость заключается в том, что её бунт чаще всего молчаливый, а кульминацией бунта является самоубийство. Её ангельская сущность связана с духовной силой и чистотой. Она не готова совершить преступление или то, что считает грехом (убийство, измена мужу), хотя не любит мужа.
Она не согласна жить с ним, обманывая его. Кроме того, с героиней связан ряд мессианский ассоциаций. Само определение, вынесенное в заглавие связывает героиню с христианскими связыми или даже с Христом, потому что кротость — одна из христианских добродетелей. Героиня умирает, чтобы герой сумел осознать бесплодность и даже вред собственного цинизма, увидеть в полной мере, насколько неправильно вёл себя в сё это время. В таком сюжете также проичтываются мессианские отсылки, которые усиливаются также рядом деталей (в частности, иконой богородицы, которую приносит героиня). При этом прослеживаются определённые закономерности работы с мифом в данном произведении: мифы, связанные с библейскими сюжетами и образами, усиливают идейно-образное содержание повести, в то время как образы, взятые не из самой мифологии, сколько из литературных её осмыслений (Мефистофель), скорее деконструируются.
Список использованных источников
.
Барт Р. Мифологии. М.: Издательство им. Сабашниковых, 1996. — С.
234.Большакова А. Ю. Литературный архетип // Литературная учёба. 2001. № 6. С. 171. Галкина А. Пространство и время в произведениях Ф.М. Достоевского//Вопросы литературы, 1996.
Вып.1 С. 316−323.Достоевский Ф. М. Кроткая. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://ilibrary.ru/text/1/p.4/index.html. (Дата обращения: 15.
05.2017).Ерёменко М. В. Мифопоэтика творчества Леонида Андреева, 1908 — 1919 гг. Саратов, 2001.
Королёва С. Ю. Художественный мифологизм в прозе о деревне 1970;90-х годов. Пермь, 2006. 191 с. Котляр Е. С. Миф и сказка Африки. М., 1975.
Литература
и мифы.
http://greekroman.ru/lib/myth/litmyth.htmЛотман Ю.М.
Литература
и мифология / Ю. М. Лотман, З. Г. Минц // Ученые записки / Тартуский университет. Вып. 546: Труды по знаковым системам. 1981. № 13. С. 35−55.Маковский М. М. Язык — миф — культура: Символы жизни и жизнь символов. М., 1996.
Мелетинский Е. Поэтика мифа.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/melet1/03.php. (Дата обращения: 15.
03.2017).Мелетинский Е. М. Миф и сказка. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://fairypot.narod.ru/story/Meletinsky.htm. (Дата обращения: 15.
05.2017).Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. М.: РГГУ, 2000, с. 24−31.Мифологический словарь. (Под ред. Мелетинского Е.М.). — М.:БРЭ, ЛАДА-МАКОМ, 1992.
Муратова Я. Ю. Мифопоэтика в современном английском романе:
Д. Барнс, А. Байетт, Д. Фаулз. М., 1999.
Назиров Р. Г. Специфика художественного мифотворчества Ф. М. Достоевского: сравнительно-исторический подход // Назиров Р. Г. Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: Сборник статей. — Уфа: РИО Баш.
ГУ, 2005. — С. 189 — 198. Николаева Е. Г. Элементы кода повести Пушкина «Пиковая дама» в творчестве Достоевского. Новосибирск, 2007.
Солдаткина Я. В. Мифопоэтика русской прозы 1930;1950;х годов (А.П.Платонов, М. А. Шолохов, Б.Л.Пастернак). М., 2011.
Суздальцева Н. В. Пушкинская традиция в творчестве Ф. М. Достоевского:
Мифологический аспект. Арзамас, 2003.
Сучанек Л. Молча говорить — повесть Ф. М. Достоевского «Кроткая». [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://sites.utoronto.ca/tsq/DS/06/125.shtml. (Дата обращения: 15.
05.2017).Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект-Пресс, 1999.
334 с. Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. С. 227−285.Топоров В. Н. Поэтика Достоевского и архаичные схемы мифопоэтического мышления («Преступление и наказание») // Проблемы поэтики и истории литературы.
Саранск: Изд-во Мордовского гос. ун-т им. Огарева, 1973.-С. 91−109.Федоренко С. С. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»: аспекты художественной онтологии. Самара, 2006.
Философия: Энциклопедический словарь. М.: Гардарики. Под редакцией А. А. Ивина. 2004.
Элиаде М. Мифы. Сновидения. Мистерии. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://royallib.com/book/eliade_mircha/mifi_snovideniya_misterii.html. (Дата обращения: 15.
05.2017).
