Многие отечественные теоретики и философы права в силупредшествующей закрытости нашей страны в конце 1980;х гг. оказались не только неготовыми к теоретическому осмыслению эффекта глобализации, но в течение длительного времени попростуне замечали проблем, которые связаны с этим явлением. Хотя российская экономика, общество и в немалой степени также и позитивное право оказались вовлечены впроцессы глобализации, включая фрагментацию и плюрализациюправопорядков. Ключевые экспликативные схемы юридического мышления, исходным концептуальным звеном для которых неизбежно былообъяснение обязывающей силы права в перспективе содержаниятого или иного понятия права, либо оставались в рамках командной теории, либо следовали той или иной разновидности естественно-правового подхода. Обязанность субъектов права подчиняться правовым нормам по-прежнему объяснялась через отсылкук суверенитету как категории, при помощи которой получала своеобоснование высшая нормотворческая власть государства. В ракурсе либертарного и иных непозитивистских подходов к этой схеме присоединялось указание на то, что установления сувереннойвласти обладают силой, только если они обеспечивают реализацию определенных ценностей и соответствуют им, что, впрочем, эту схему кардинально не изменяло. В этом отношении, несмотря на разнообразие новых «типов правопонимания», которыми отечественные теоретики украшали свои рассуждения, суверенитет продолжал рассматриваться как исходный пункт в конструировании цепочки юридических компетенций и обязанностей. Суверенитет служил для отечественных теоретиков в качестве"основной нормы правопорядка", если обратиться к терминологии Г.
Кельзена.Такие воззрения приводят кперформативному противоречию в рассуждениях о многоуровневом правовом регулировании, приоритете международного праваили высшей юридической силе прав человека и о соответствующихположениях российской Конституции, принятой в 1993 г. на волне&# 171;демократического энтузиазма". Если обязанность соблюдать право вытекает из обязанности подчиняться установлениям суверенной государственной власти и, соответственно, признанным этой властью ценностям (правам человека), нормам и принципам международногоправа, то в случае конфликта между суверенной властью и иныминормотворческими источниками превалировать будет именно суверенитет и его носитель —государство. Обоснование такого превалирования концептуально играет здесь лишьвторичную роль и ничего по сути не меняет. Противоречие связанос тем, что идея верховенства международного права основана наиной основной норме, но никак не на верховенстве государственного суверенитета. То же самое касается правчеловека, обязывающая сила которых вытекает не из их признаниягосударством, а из неких высших моральных аргументов и ценностей. Эта логика обоснования положений Конституции через верховную значимость суверенитета явно прослеживалась на протяжении многих лет дискуссии о «пределах уступчивости» и «красных линиях», где суверенитет выступал в качестве решающего аргумента, пока не получила окончательного выражения в решении.
Конституционного Суда РФ о приоритете «конституции», «конституционныхценностей» над международным правом. Рано или поздноэто перформативное противоречие обнаружится и в интеграционных проектах, в которых Россия и другие постсоветские страны пытаются повторить опыт западной интеграции (ЕС), не видя сущностных различий в исходных схемах, которымимыслится и юридически обосновывается такая интеграция. Этот уровень дискуссии российских правоведов понятен не всем западным юристам, которые достаточнодавно пересмотрели свои экспликативные схемы, сделав их болеегибкими и уйдя от необходимой концептуальной привязки обязывающей силы права к суверенитету. В контексте глобализации к достаточно хорошо знакомому юристам вопросу о соотношении международного и национального права прибавился гораздо более концептуально запутанный вопрос о местенадгосударственного права в системе правового регулирования. Тема правового плюрализма и изменениянаших представлений о праве вследствие глобализации стала одной из центральных тем для юридических трактатов и статей западных исследований. В результате этатистский позитивизм, в рамки которого подобные явления не укладывались и который не предоставлял никакого методологического инструментария для изучения и объясненияразвития права в «эпоху глобализации», окончательно потерялсвои позиции в западном теоретическом правоведении. В правовой науке были сформированы новые, более тонкие подходы, в томчисле новая позитивистская традиция. Эти подходы актуализировали необходимость выявления и понимания социальных практик и идеалов, которые могут, при некоторых условиях, дать юристам инструменты длявыхода за пределы буквального смысла правовых норм, чтобы сбалансировать противоречивые толкования, урегулировать возможные конфликты между частными и общественными интересами, между волеустановленным правом и такими ценностями, как разумность и справедливость. В современной западной правовой науке для осмысления оснований обязывающей силы права суверенитет как концептуальнаякатегория практически не используется.
В целом сложившиеся всовременной западной науке представления о механизме правовогорегулирования уже не рассматривают государство как центральныйэлемент этого механизма, а его суверенитет — как основание монополии на принуждение. Обязывание субъектов к юридически должному поведению осмысляется через призму аналитической философии, социального действия, логику дискурсивной культурыправопорядка и множества других подходов, которые открывают новые перспективы понимания того, как создается и применяетсяправо. Не предполагающие необходимой логической привязкиправового регулирования к суверенной воле государства, эти подходы способны эффективно описывать правовое регулирование в негосударственных правовых порядках. Степень такой эффективности варьируется в зависимостиот конкретных исследовательских задач и от особенностей исследуемых объектов, но общая тенденция, которую можно констатировать в развитии теоретического правоведения в мире, заключается вотходе от эссенциалистских споров о сущности права и от определения такой сущности в зависимости от создающих или признающихправо органов, форм такого признания. Опасность этих эссенциалистских нарративов заключается в возможности обосновывать илегитимировать принуждение или, наоборот, свободу от обязанности подчиняться принуждению. Одним из примеров в российскомправоведении является ситуация с нормами, которые создают предприятия — так называемые локальные нормативные акты.
Заключение
.
Недостаточность философско-правовой и теоретико-правовойпроработки основополагающих вопросов правовой науки об источниках обязывающей силы права, о пределах государственногоправотворчества, о соотношении создаваемых государством ииными социальными образованиями правопорядков обнаруживается, в частности, в разделяемых многими конституционалистамии теоретиками утверждениях о «пределах уступчивости», о незыблемости суверенитета, «апологии Вестфальской системы» и прочих тезисах, по сути, базирующихся на уровне развития правовойнауки начала XX в. Исходным постулатом этих доктринальныхпостроений в отечественной юриспруденции остается верховенство государственной власти в вопросах правотворчества и правоприменения, незыблемость и неограниченность государственногосуверенитета, опирающиеся на боденовское понимание суверенитета как постоянной и абсолютной власти государства. Глобализация, развитиенаднациональной юстиции, мягкое право и прочие признакитранснационализации правового регулирования получают осуждение в работах ведущих представителей юридической доктрины и практики, а нарративы ведущих отечественных конституционалистов зачастую оказываютсяоснованными на смешении противоречащих друг другу постулатови аксиом. Постулирование суверенитета как основной нормы правопорядка само по себе не представляет особых теоретических затруднений — просто необходимо понимать логические следствия данного постулата. Гораздо большую опасностьтаят в себе попытки эклектики — смешения идеи о верховном значении суверенитета с разного рода идеологическими приемами, которые дают возможность создавать право помимо установленного порядка. Типичным примером такого подхода является некритическое совмещение идей правового позитивизма и представленийо том, что в «общественном правосознании» можно найти некиевысшие правовые начала («традиционные ценности»), которыемогут дополнять и даже отменять позитивное право, разрушая установленную Конституцией цепочку правомочий. Беспокойствовызывает тот факт, что с помощью подобных бессвязных нарративов обосновываются концепции судейского активизма и децизионизма, а также изоляционизма по отношению к окружающемумиру и исключительности в том, что касается интерпретации норми принципов международного права. Но эта проблематика требует отдельного исследования. Список использованной литературы.
Варламова Н. В. Гетерархичность современных правовых систем и постсоветская теория права // Проблемы постсоветской теории и философии права. М., 2016. С. 30—71.Варламова Н. В. Типология правопонимания и современные тенденции развития теории права. СПб., 2014.
Мартышин О. В. Совместимы ли основные типы понимания права? // Государство и право. 2013.№ 6. С. 13−21.Тимошина Е. В., Краевский А. А., Салмин Д. Н. Методология судебного толкования: инструменты взвешивания в ситуации конкуренции прав человека // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 14 «Право». 2015.
№ 3. С. 4—34.Харт Г. Л. А. Понятие права / пер. с англ.; под общ. ред. Е. В. Афонасина и С. В. Моисеева.
СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013. С. 78. Хук ван М. Европейские правовые культуры в контексте глобализации.
В честь Андрея Полякова // Правоведение. 2014. № 6. С. 6—24.Постановление Конституционного Суда РФ от 14 июля 2015 г.№ 21-П по делу о проверке конституционности положений статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней», пунктов 1 и 2 статьи 32 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», частей первой и четвертой статьи 11, пункта 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 13, пункта 4 части 3 статьи 311 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 15, пункта 4 части 1 статьи 350 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации и пункта 2 части четвертой статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы // СЗ РФ.
2015. № 30. Ст. 4658.
Касаткин С. Н. Государство, право и правовая теория: эффекты и вызовы глобализации // URL:
http://www.lihachev.ru/pic/site/files/lihcht/2017/dokladi/KasatkinSN_sec3_rus_izd.pdf.
