Принцип «Искусство ради искусства»
Это следует, судя по всему, отнести и к свободе искусства: человек всегда боролся за эту свободу, но даже в рамках капитализма так и не достиг ее; какой окажется свобода искусства после капитализма можно сказать уже сейчас — она будет смутной. Идея, что человек во все времена и при всех формах общественного устройства борется за свободу, является очень распространенной, но, тем не менее… Читать ещё >
Принцип «Искусство ради искусства» (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Заключая обсуждение ценности искусства, следует остановиться на двух связанных между собой вопросах, давно уже вызывающих споры. Первый из них — это вопрос о «чистом искусстве», или, как иногда говорят, об «искусстве ради искусства»; второй — о не утилитарности искусства и самого эстетического видения мира.
В. Беньямин констатирует, что появление идеи «чистого искусства» явилось выражением надвигающегося глубокого кризиса искусства[1]. С появлением первого действительно революционного репродуцирующего средства, фотографии, изобретение которой знаменательным образом совпало с возникновением социализма, искусство начинает ощущать приближение кризиса. Этот кризис сделался очевидным только столетие спустя, но еще раньше в качестве ответной реакции на его достаточно очевидные симптомы было выдвинуто учение «искусство ради искусства». В сущности, оно представляло собой теологию искусства. Из этого учения затем выкристаллизовалась прямо-таки негативная теология в образе идеи «чистого искусства». Эта идея отвергала не только всякую социальную функцию искусства, но и всякую зависимость его от какой-либо материальной основы. В поэзии этой позиции первым достиг Малларме.
Идея «чистого», или свободного, искусства, не выполняющего никаких личностно или социально значимых задач, не вполне ясна. В короткой заметке «Свобода» итальянский писатель А. Савинио пишет: «Человек борется, чтобы обрести свободу. Борется со всем, что препятствует обретению свободы. Он боролся против феодализма. Боролся против привилегий знати и духовенства (французская революция). Теперь он борется против капитализма. Ну, а потом?.. Не худо бы уже сейчас знать, с какими препятствиями столкнется человек после того, как одолеет капитализм, чтобы достичь полной и совершенной свободы. Какой будет свобода после капитализма, нетрудно предугадать. Она все еще будет смутной»[2].
Это следует, судя по всему, отнести и к свободе искусства: человек всегда боролся за эту свободу, но даже в рамках капитализма так и не достиг ее; какой окажется свобода искусства после капитализма можно сказать уже сейчас — она будет смутной. Идея, что человек во все времена и при всех формах общественного устройства борется за свободу, является очень распространенной, но, тем не менее, неверной. История — это не прогресс свободы, требование свободы, в том числе и свободы искусства, характерно только для поднимающегося капиталистического общества, в котором индивидуальная свобода является основой всей рыночной экономики. Примеры, приводимые Савинио (борьба против феодализма, Великая французская революция), относятся как раз к периоду зарождения и утверждения капитализма. Средневековый человек не боролся ни за свободу совести, ни за свободу мысли, ни за свободу искусства от гнета религиозной идеологии. Человек тоталитарного общества борется за осуществление основной цели своего общества, борется с внутренними и внешними его врагами, препятствующими реализации этой цели, но он не думает об индивидуалистической свободе, не жаждет ее и не борется за нее. Ему не нужна эта своевольная и самодостаточная свобода, не связанная с глобальной, социально значимой целью. Советские художники не боролись за свободу искусства, скажем, свободу его от идеи социалистического реализма. Напротив, они искренне верили в эту идею и всячески превозносили ее. Что касается «свободы после капитализма», то сейчас о ней действительно можно сказать, что она будет смутной. И причина этого не в особой таинственности свободы, а в том, что смысл представлений о свободе, равенстве, справедливости и т. д. не задан раз и навсегда, он открывается человеку постепенно, на его уходящем в бесконечность историческом пути. Это касается и свободы искусства в будущем. В чем именно она будет состоять, прояснится только по мере наступления будущего. Но в чем именно состоит свобода искусства, не будет окончательно ясным ни в один из моментов его истории. Единственное, что можно сказать, так это то, что такая свобода никогда не будет означать освобождения искусства от всех выполняемых им личностных и социальных функций. Если бы это случилось, искусство сделалось бы просто ненужным. Функции искусства могут меняться — и они действительно меняются — от эпохи к эпохе, но то, что искусство всегда будет существовать ради какой-то пользы, приносимой им человеку и обществу, представляется несомненным.
" Свобода никогда не будет идеально ясной до тех нор, — пишет Савинио, — пока по миру носится хотя бы слабый отголосок Божественности. Пока окончательно не угаснет последний отблеск Божественного, т. е. всего того, что возвышается над человеком и представляет для него тайну, вызывает у него внутренний порыв, вдохновляет его и указывает ему цель. Свобода не будет полностью достигнута до тех пор, пока в человеке теплится еще последнее воспоминание о причинно-следственной связи, о том, что жизнь вообще и всякая жизнь в частности имеют конец. Пока окончательно не будут забыты вопросы, которые человек задает самому себе перед фактом рождения, смерти, искусства, «тайн»: «Почему?». «Что это значит?» Пока не развеется последнее предположение о том, что вещи таят в себе смысл. Пока жизнь не достигнет состояния полной незначительности и высшей легкости. Пока человеческий разум не придет к чистому лиризму. И тогда «Илиада», «Божественная комедия», фрески Сикстинской капеллы, назидания моралистов, доктрины философов, деяния отцов общества — все, что ни есть в этом мире важного, «серьезного», «значительного», почитаемого и необходимого, будет восприниматься как музейная редкость, как документ эпохи варварства и рабства"[3]. В этом рассуждении свобода означает освобождение от всякой традиции, стесняющей творчество, и в особенности художественное творчество, и прежде всего от традиции утилитарности искусства.
Искусство сделается свободным и тем самым станет самим собой, когда превратится в чистое, незаинтересованное созерцание, достигнув тем самым полной незначительности с точки зрения практических целей и, как можно предположить, высшей легкости. До сих пор искусство не являлось чистым лиризмом, поскольку было перегружено практически значимым, серьезным, почитаемым и т. п. Можно выдвинуть абстрактное предположение, что в каком-то отдаленном будущем ситуация изменится. Но это предположение является всего лишь утопией. Искусство всегда будет нагружено «практически значимым», и если этого не будет, оно умрет за ненадобностью. Другой вопрос, что само понимание практической значимости может меняться, причем так, чтобы искусство освободилось от зависимости от государства, господствующей идеологии, религиозных воззрений, распространенных и предвзятых суждений о пользе и т. п.
Современное искусство все более сближается по своему характеру с игрой, некоторые течения в искусстве уже стали своеобразной игрой. Но если даже все искусство превратится в разновидность игры, это не будет означать, что оно утратило практическую значимость и сделалось «чистым лиризмом». Сами игры — будь то футбол, шахматы или теннис — занятие серьезное и практически значимое, занимающее умы и сердца тысяч и миллионов людей.
Характерно, что идея «чистого искусства», требующая независимости искусства от каких-либо стоящих вне него факторов и предполагающая полную автономию искусства, не только возникла в то же самое время, когда стал складываться социализм как реальное массовое социальное движение, но и прямо перекликается с рассуждениями социализма о свободе. Теоретическая свобода, своеобразное представление о которой развивалось социализмом, и художественная свобода — два разных типа свободы, в известном смысле противоположных друг другу, поскольку первая относится к теоретическому мышлению, а вторая — к художественному. Но человек — единое существо, в котором теоретик и художник взаимодействуют и дополняют друг друга. Когда социалисты говорили об «освобождении от труда», о «превращении труда из средства для жизни в первую ее потребность», о «всестороннем развитии способностей и талантов человека» в обществе будущего, основным определением которого должна быть свобода, на этих рассуждениях, несомненно, сказывалось воздействие художественного истолкования свободы, относящегося в первую очередь к искусству.