Международное уголовное право как политический инструмент

Международное уголовное право как институт надгосударственный нельзя рассматривать в отрыве от мировой политики. По сути, само существование Международного уголовного суда является решением политическим. Следовательно, его развитие напрямую связано с развитием межгосударственных отношений, что предполагает некую ограниченность, достаточно явно проявляющуюся, например, в том, что Римский статут МУС до сих пор не ратифицирован рядом ключевых на мировой политической арене государств, в том числе Россией. Вследствие этого встает вопрос: не является ли международное уголовное право определенной «фикцией», не имеющей под собой серьезных инструментов принуждения?

Как справедливо отмечает Диана Орентличер^[1], дипломатическая практика в сфере борьбы с преступностью на международном уровне изменилась с 1998 г., когда в Лондоне был задержан чилийский диктатор Аугусто Пиночет. С этого момента в мире закончилась эра непривлечения к ответственности лидеров суверенных государств, а соответственно, по-иному стал разрешаться вопрос о привлечении к уголовной ответственности за международные преступления лиц, совершивших их на территории других государств. После Аугусто Пиночета случаи привлечения к международной уголовной ответственности лиц за совершение преступления на территории другого государства стали более частыми. Подобные решения были вынесены применительно к лидерам бывшей Югославии, Сенегала, Руанды.

Мировая глобализация не могла пройти мимо вопросов борьбы с преступностью. На наш взгляд, становление международного уголовного права нельзя воспринимать как процесс сугубо политический. Взаимодействие в сфере борьбы с целом рядом преступных деяний не в полной мере связано с политическими отношениями. Например, противодействие терроризму является скорее актом, необходимым с точки зрения обеспечения международной безопасности.

Однако такие преступления, как геноцид, преступления против человечности, носят политический характер, так как связаны, как правило, с деятельностью определенных политических режимов. В данном аспекте международное уголовное право, безусловно, выступает как политический инструмент, а соответственно, наступление международной уголовной ответственности за них является актом политической воли. Между тем международное уголовное право, для того чтобы быть институтом эффективным и в полной мере соответствовать своим принципам, должно быть максимально лишено политической составляющей в своих решениях, а международная уголовная ответственность должна наступать вне зависимости от национальной или какой-либо иной принадлежности.

В связи с этим развитие международного уголовного права как наднационального института должно быть напрямую связано с его освобождением от политической составляющей.

Достижение данной цели в ближайшее время не представляется возможным ввиду того, что многие ведущие мировые державы не готовы признать юрисдикцию наднационального института и, как следствие, нести ответственность за совершенные действия в рамках осуществления международной политики (примером могут служить пытки, примененные американскими военными в Афганистане и Ираке).

Таким образом, с точки зрения взаимодействия с политическими институтами общества можно говорить лишь об относительной самостоятельности международного уголовного права, касающейся только противодействия наиболее опасным преступлениям международного характера, ставящим под угрозу межнациональную безопасность. Применительно к преступлениям, несущим в себе политическую составляющую, международное уголовное право нельзя признать самостоятельно существующим наднациональным институтом, поскольку он напрямую связан с проблемами международной политики в целом.

• [1] См.: Orentlicher D. F. Whose Justice? Reconciling Universal Jurisdiction with Democratic Principal // The Politics of International Law. Cambridge University Press, 2004. P. 204−205.