Принцип верификации. 
Философия науки

Для логического позитивизма, как и для всего позитивизма, начиная с Конта, было характерно «стремление сделать философию научной. Однозначная ясность, логическая строгость и обоснованность в философии необходимы так же, как и в других науках» [12, р. V-VI].

Средства для этого неопозитивисты видели в " новейшей логике" . «Новый образ логики нашел завершенное выражение в фундаментальном труде «Principia Mathematica» Б. Рассела и А. Уайтхеда [4, с. 53−54], в котором была реализована логицистская программа развития оснований математики (см. гл. 20). Новая логика существенно расширяла область логики. Вместе с символикой она обрела такую форму выражения, которая с математической точностью позволила представлять понятия, высказывания и правила их связи^[1].

Логический позитивизм основывался, во-первых, на принципах логического атомизма. 1) экстенсиональности (логические связи между предложениями понимаются исключительно как связи по функциям истинности) и 2) атомарности (в основе знания лежат взаимонезависимые атомарные предложения), во-вторых, на эмпиризме.

В рамках модели логического атомизма значение истинности элементарных высказываний может быть задано только каким-то внелогическим способом. Л. Витгенштейн^[2] указывает на логический атом как на логический предел, о содержании которого ничего нельзя сказать. Логические позитивисты приняли другую, родственную махизму, эмпиристскую трактовку элементарных высказываний, которую они заимствовали у раннего Рассела: «Если атомарные факты должны быть познаваемы вообще, то, по крайней мере, некоторые из них должны быть познаваемы без обращения к выводу. Атомарные факты, которые мы познаем таким путем, являются фактами чувственного восприятия» [11, с. 18]. Все знание, в конечном счете, сводится к совокупности элементарных, чувственно проверяемых утверждений, которые у неопозитивистов фигурировали под именами «эмпирического базиса», «предложений наблюдения», «протокольных предложений» .

" Очищающая" науку от метафизики процедура верификации (от нем. verifikation — свидетельство в подлинности, подтверждение правильности) с помощью " протокольных предложений" эмпирического характера лежит в основе всей программы логического позитивизма. «Акт верификации, к которому, в конце концов, приводит путь решения, всегда одинаков, — говорит Шлик, — это некий определенный факт, который подтвержден наблюдением и непосредственным опытом. Таким образом, определяется истинность (или ложность) каждого утверждения — в обыденной жизни или науке — и не существует других способов проверки и подтверждения истин, кроме наблюдения и эмпирической науки. Всякая наука (если и поскольку мы понимаем под этим словом содержание, а не человеческие приспособления для его открытия) есть система познавательных предложений, т. е. истинных утверждений опыта…» [1, с. 29−30]. Это центральное положение логического позитивизма называется принципом верификации. Согласно этому принципу все те теоретические утверждения, которые могут быть посредством логической цепочки рассуждений сведены к эмпирическим утверждениям, которые их могут подтвердить или опровергнуть, являются научными (выдержавшими верификацию), а те, которые не могут, должны выбрасываться из науки как бессмысленные (т.е. кроме «истинно» и «ложно» было введено еще одно значение — «бессмысленно»), В результате все метафизические вопросы попадали в категорию бессмысленных и отбрасывались. Реализация этой программы пошла по пути замены философской теории познания и гносеологических вопросов о соотношении теории и «реальности» логическими проблемами и проблемами языка^[3].

Шлик вторит Витгенштейну: «„мир“ — это не „вещь сама, но себе“, а мир нашего языка». «Всякое познание есть выражение, или репрезентация (в первую очередь в языке. — А. Л.), — говорит Шлик. — А именно познание выражает факт, который в познании познается… Так что все знание является знанием в силу его формы (т.е. языка. — А. Л.). Именно через форму оно репрезентирует познанный факт… Исследования, касающиеся человеческой „способности к познанию“… заменяются тогда соображениями, касающимися природы выражения, или репрезентации, т. е. всякого возможного „языка“ в самом общем смысле… Вопросы об „истинности и границах познания“ исчезают. Познаваемо все, что может быть выражено… То, что принималось раньше за такие вопросы („метафизические“ вопросы об „истинности и границах познания“. — А. Л.), суть… бессмысленные цепочки слов» [1, с. 29−30]. «Подтвержденные наблюдением и непосредственным опытом факты», о которых говорит Шлик, описываются " протокольными предложениями" , на которые переносится центр тяжести всей концепции. «Проблема „протокольных предложений“, их структуры и функций есть новейшая форма, в которой философия, или, скорее, решительный эмпиризм наших дней, облекает поиски последнего основания познания (каковыми для Локка был опыт, а для Декарта — „врожденные идеи“ (см. гл. 2. — А. Л.)), — писал Шлик. — Поэтому если нам удастся выразить факты в „протокольных предложениях“, без какого-либо искажения, то они станут, наверное, абсолютно несомненными отправными точками знания… образуют твердый базис, которому все наши познания обязаны присущей им степенью правильности» [1, с. 33−34].

Выдвинутая логическими позитивистами программа была проникнута оптимизмом. «Я убежден, — писал в 1930 г. в статье „Поворот в философии“ М. Шлик, — что мы сейчас переживаем решительный поворот в философии, и паше мнение о том, что бесплодному конфликту систем пришел конец, можно оправдать вполне объективными соображениями. Уже сейчас мы обладаем методами, которые делают подобные конфликты в принципе ненужными» [1, с. 29].

Вот как этот «конфликт систем» разрешался в рамках концепции " языковых каркасов" Р. Карнапа в его статье «Эмпиризм, семантика и онтология»: «Языковый каркас» Карнапа — это логически более изощренная форма «языка» Витгенштейна, представляющая науку (скажем, физику) как язык. Сходным с Витгенштейном было и отношение к вопросу о науке и реальности «самой по себе» — это философский, а не научный вопрос. Пауку и реальность Карнап разводит, предлагая «различить два вида вопросов о существовании: первый — вопросы о существовании определенных объектов нового вида в данном каркасе; мы называем их внутренними вопросами; второй — вопросы, касающиеся существования или реальности системы объектов в целом, называемые внешними вопросами. Внутренние вопросы и возможные ответы на них формулируются с помощью новых форм выражений. Ответы могут быть найдены или чисто логическими методами, или эмпирическими методами — в зависимости от того, является ли каркас логическим или фактическим… „Действительно ли жил король Артур?“, „Являются ли единороги и кентавры реальными или только воображаемыми существами?“ и т. д. На эти вопросы нужно отвечать эмпирическими исследованиями… Понятие реальности, встречающееся в этих внутренних вопросах, является эмпирическим, научным, неметафизическим понятием. Признать что-либо реальной вещью или событием — значит суметь включить эту вещь в систему вещей в определенном пространственно-временном положении среди других вещей, признанных реальными, в соответствии с правилами каркаса… От этих вопросов мы должны отличать внешний вопрос о реальности самого мира вещей. В противоположность вопросам первого рода этот вопрос поднимается не рядовым человеком и не учеными, а только философами… Этот вопрос и нельзя разрешить, потому что он поставлен неправильно. Быть реальным в научном смысле — значит быть элементом системы, следовательно, это понятие не может осмысленно применяться к самой системе… Принять мир вещей — значит лишь принять определенную форму языка, другими словами, принять правила образования предложений и проверки, принятия или отвержения их… Но тезиса о реальности мира вещей не может быть среди этих предложений, потому что он не может быть сформулирован на вещном языке и, по-видимому, ни на каком другом теоретическом языке» [3]. Такова центральная концепция одного из ведущих представителей логического позитивизма Р. Карнапа.

Но все варианты логического позитивизма опирались на концепцию протокольных предложений, с которыми, как оказалось, было не все гладко. В основе развиваемых в рамках логического позитивизма концепций (подробно они изложены в работах Э. Нагеля, Р. Карнапа, К. Гемпеля) лежало предположение о том, что в структуре языка науки можно выделить язык, который состоит только из терминов и предложений наблюдения, — так называемый «язык наблюдения». «Считалось, что эти предложения обладают следующими особенностями: а) они выражают „чистый“ чувственный опыт субъекта; б) они абсолютно достоверны, в их истинности нельзя сомневаться; в) протокольные предложения нейтральны, но отношению ко всему остальному знанию; г) они гносеологически первичны — именно с установления протокольных предложений начинается процесс познания» [7, с. 252].

Но по мере того как осознавались трудности описания с помощью этого языка не только теоретической, но и экспериментальной работы в области физики и других естественных наук, концепция «протокольных предложений» проходила через ряд стадий.

Первая — это стадия «протокольных предложений» феноменалистического языка, которые мыслились как выражающие «чистый опыт» без какого-либо его понятийного истолкования (типа «Я теперь гневен» или «Сейчас я вижу зеленое»). Вторая стадия — понятие «протокольных предложений», выраженных в так называемом физикалистском языке, фиксирующем пространственно-временные связи (типа «Карл был гневен вчера в полдень»). Последняя, третья стадия — понятие «предложений наблюдения» вещного языка, предложения и термины которого обозначают чувственно воспринимаемые вещи и их свойства (типа «Эта точка выше и правее той») [11, с. 105−106].

На всех этих стадиях «твердый, несомненный эмпирический базис науки сохраняется. Термины наблюдения заимствуют свои значения из чувственного опыта; этот опыт, в свою очередь, определяется работой органов чувств, а поскольку органы чувств у людей не изменяются, постольку эмпирические термины и состоящие из них протокольные предложения оказываются нейтральными по отношению к теоретическому знанию и его изменению. Как для Аристотеля, так и для Ньютона, и для Эйнштейна листья деревьев были зелеными, а небо — голубым. Протокольный язык этих мыслителей был одним и тем же, несмотря на различие их теоретических представлений. Сохраняется и гносеологическая первичность языка наблюдения: процесс познания начинается с констатации фактов, с установления протоколов наблюдения; затем наступает очередь обобщения результатов наблюдения» [8, с. 253].

Но и на этой стадии не удалось закрепиться. В многочисленных исследованиях к середине XX в. было показано, что такого языка в научном познании просто не существует. «Тот слой знания (тот язык), который выполняет в науке функцию описания эмпирических данных… всегда теоретически нагружен» [6, с. 70], ибо, на что указывал еще Дюгем, большинство измерений в естественной науке, например, такие, как сила, масса, электрический заряд в физике, осмысленны только внутри соответствующих теоретических систем (механики, электродинамики), а многие измерительные приборы устроены довольно сложно и используют различные физические принципы.

Поппер видит основание концепции протокольных предложений в сенсуализме локковского типа. Он называет эту концепцию «бадейной теорией сознания» и подвергает ее сокрушительной критике. Бадейную теорию сознания он описывает так. «Наше сознание — это бадья, поначалу более или менее пустая, и в эту бадью через наши органы чувств… проникает материал, который в ней собирается и переваривается… В философском мире эта теория лучше известна под более благородным названием теории сознания как tabula rasa: наше сознание — чистая доска, на которой чувства вырезают свои послания (позиция Локка (см. параграф 2.2). — А. Л.)••• Существенный тезис бадейной теории состоит в том, что мы узнаем бо? льшую часть, если не все, из того, что мы узнаем благодаря входу опыта через отверстия наших органов чувств; таким образом, все знание состоит из информации, полученной через наши органы чувств, т. е. в опыте… В такой форме^[4] эта насквозь ошибочная теория еще очень жива» , — утверждает Поппер 110, с. 67]. Это для него позиция классической эпистемологии (т.е. эпистемологии логических позитивистов). Поппер противопоставляет ей характерный для постпозитивистов тезис о неизбежной «теоретической нагруженности» «протокольных предложений» .

" Классическая эпистемология, рассматривающая наши чувственные восприятия как «данные», как «факты», из которых должны быть сконструированы наши теории посредством некоторого процесса индукции… — говорит Поппер, — не способна учитывать то, что так называемые данные на самом деле являются… интерпретациями, включающими теории и предрассудки… Классическая эпистемология не осознает, что не может быть чистого восприятия, чистых данных, точно так же, как не может быть чистого языка наблюдения, так как все языки пронизаны теориями и мифами" [10, с. 145].

" В постпозитивистский период… — говорит В. Ньютон-Смит, — философы крикнули хором: все наблюдения теоретически нагружены. Иными словами, нет никакого нейтрального в отношении теорий языка наблюдения" 19, с. 1711.

• [1] Однако использование этой логики в то время «существенно ограничивалось тем, что ее формулы очень скоро стали слишком сложными… Простое рассуждение, налагаемое в течение двух секунд, тогда потребовало бы целого дня» (по словам Карнапа. — А. Л.) [4, с. 54].
• [2] Развивая идеи своего учителя Б. Рассела, Л. Витгенштейн в своем знаменитом «Логико-философском трактате» распространяет модель знания «Principia Mathematica» на всю совокупность знания о мире. Венский кружок начинал с коллективного чтения этого трактата Л. Витгенштейна.
• [3] «Если Беркли превратил внешний источник ощущений (то есть объекты) в ощущения, махисты превратили ощущения в объекты, то неопозитивисты пошли по пути отрицания самого этого вопроса» [11, с. 88−89].
• [4] По утверждению Поппера, «эта точка зрения была впервые сформулирована Парменидом в сатирическом ключе: „У большинства смертных нет ничего в их заблуждающемся (erring) уме, кроме того, что попало туда через их заблуждающиеся органы чувств“» [11, с. 14].