Развитие экономико-математического направления в России до 1917 г

Исторический экскурс

После планки, заданной Дмитриевым в «Экономических очерках», произошло некоторое снижение уровня. Видный статистик и экономист А. А. Чупров отмечал даже, что «в России произведение г. Дмитриева рискует остаться навеки погребенным в книжных складах ввиду особенностей изложения автора, придерживающегося мало у нас популярного языка математических формул»^[1]. На роль следующего представителя российской экономико-математической школы претендовало несколько кандидатур, но в интересах развития ее следует считать таковым Николая Николаевича Шапошникова (1878−1939).

Именно Шапошников первым осуществил осознанную критику теории капитала и процента О. фон Бём-Баверка в части «окольных методов производства, т. е. исходя из технологической, а не субъективной точки зрения. Это тот именно пункт, о котором позже было сказано, что критика концепции Бём-Баверка — основное в критике теории капитала мейнстрима^[2]. Помимо П. Б. Струве, Шапошников был самым близким из людей, знавших Дмитриева и беседовавших с ним на экономические темы. Он выполнил поэтому и важную просветительскую функцию: для прочного поступательного развития традиции необходимо иногда приостановить свой ход и осознать уже сделанное.

Шапошников, как и Дмитриев, был сторонником органического синтеза трудовой теории ценности и теории предельной полезности. В отличие от Туган-Барановского он видит стороны синтеза в учениях Д. Рикардо и Л. Вальраса.

Мнение специалиста

Однако слишком буквальное истолкование проблемы привело Шапошникова к поучительному тупику в теории ценности, когда ему пришлось двигаться в русле Маршалла (1890), что было, конечно, шагом назад. Однако новаторство Шапошникова проявилось не в теории ценности, а в теории распределения. Его концепция, близкая к теории Дж.-Б. Кларка, оказалась более логичной и стройной, чем аналогичные концепции Туган-Барановского (1913) и ?. Д. Билимовича (1916).

?. Н. Шапошников отталкивался не от идей институционализма, а от маржиналистских идей и использовал в своем основном труде " Теория ценности и распределения" (1912) математические и графические приемы анализа. Одним их таких приемов стала новая схема экономического кругооборота товарных и денежных потоков^[3].

Шапошников апеллировал к наследию прусского экономиста-социалиста Карла Родбертуса-Ягецов (Karl Rodbertus-Jagetzow, 1805−1875), который еще никем до тех пор в российской экономической науке серьезно не изучался. В схеме происходил всесторонний обмен продукцией между тремя участниками производственного процесса: капиталистами, занятыми в добывающей промышленности (сырье), производстве полуфабрикатов (промежуточное производство) и производстве предметов конечного потребления. В отличие от схем Кенэ и Маркса Шапошников делает акцент на предметах конечного потребления, так как они являются целью производственной системы общества. Шапошникову удалось показать, что кругооборот носит замкнутый характер и схема отражает безостановочно совершающийся производственный процесс.

Исторический экскурс

Следующим представителем российской экономико-математической школы выступил Владислав Иосифович Борткевич (1868−1931). Имея образование и призвание статистика, Борткевич в начале XX в. создал несколько шедевров экономического анализа, в частности " Исчисление ценности и цены в системе Маркса" (1906−1907). Его не устраивали крайние оценки «Капитала» — как положительные (ортодоксальный марксизм), так и резко отрицательные (австрийская школа, особенно Бём-Баверк). Он попытался занять срединную позицию, выступив с идеей критического марксизма в обширных дискуссиях о «большом противоречии» между 1 и III томами «Капитала» .

Для целей проверки корректности теоретических положений «Капитала» Борткевич использовал уравнения издержек производства Дмитриева из его «Экономических очерков» 1904 г.

В то же время отношение к «органическому синтезу» трудовой теории ценности и теории предельной полезности у Борткевича так и осталось двойственным. С одной стороны, он продолжал его признавать, с другой — наличие эклектических элементов в его подходе в сочетании с самокритичностью (наблюдение Й. Шумпетера) не позволили получить значимых результатов. Раннее знакомство с «Элементами» Вальраса и опыт личного общения с автором, советовавшим «юному славянскому другу» не забывать о статистике, по-видимому, определили характер взглядов Борткевича. Его основной вклад с точки зрения синтеза был на стороне теории трудовой ценности, а не на стороне полезности.

Мнение специалиста

В разработке собственных концепций Борткевич сочетал разнородные элементы: теорию ценности Рикардо, цепь одновременных хозяйственных связей А. Маршалла, идею равновесия в трактовках Вальраса и Дж.-С. Милля. Кроме того, он слишком буквально трактовал уравнения Дмитриева, вследствие чего их применение было больше формальным, нежели полностью экономически осмысленным. По этим причинам Борткевич так и не стал первым неорикардианцем, несмотря на значительный прогресс в столь сложной теме, как корректная формализация положений «Капитала» Маркса.

Новизна Борткевича была связана с постановкой и решением " проблемы трансформации стоимостей в цены производства" , — математической процедурой, позволяющей соединить понятие стоимости (ценности), данное Марксом в первом томе «Капитала», с понятием цены, определяемым Марксом в третьем томе^[4].

Неоднозначность решения проблемы была выявлена в ходе долгой дискуссии с участием ведущих западных экономистов: П. Самуэльсона, Ф. Сетона и других. В ходе обсуждения проблемы выяснилось, что «долгая и извилистая дискуссия по „проблеме трансформации“ продемонстрировала то, что Дмитриев осознал уже в 1904 г.: невозможность согласования этого [неорикардианского] типа анализа с Марксовой теорией, объясняющей прибавочную стоимость в терминах эксплуатации живого труда»^[5]. Между тем именно Борткевич первым из российских экономистов-математиков перешел от исследования экономики по принципу каузальных связей Маркса к исследованию взаимных зависимостей отраслевых параметров. Показательно, что Дмитриев хранил молчание по поводу марксологических работ Борткевича, но в то же время с большой похвалой отзывался о его статистических работах.

Понимание «Капитала» Маркса в духе «процедуры трансформации» обнаруживает интересную развилку в развитии отечественной экономико-математической школы, ибо был соблазн увлечься этим современным пониманием «Капитала», тем более что именно в русле такого взгляда труд Маркса практически весь XX в. трактовался в западном мейнстриме. Тот же, кто не доверял математике, вставал на позицию трактовки «большого противоречия» в его качественном виде (Бём-Баверк). Выход из положения был найден виднейшим (но до сих пор практически не изученным) российским экономистом-математиком Георгием Артемьевичем Харазовым (1877−1931, Тифлис).

Харазов был тем, кто опять-таки сумел удержаться на серединной позиции, не впадая в крайние оценки «Капитала». Саму проблему соотношения стоимостей (ценностей) и цен он унаследовал от Борткевича, причем в силу характера и притязаний воспринял ее в более узком и концентрированном варианте. «В обществе Маркса» Харазов, по его же собственным словам, провел в общей сложности более 25 лет. Он поставил себе амбициозную задачу «усовершенствовать политическую экономию в позитивном направлении»^[6]. На этом пути он осуществил масштабный пересмотр предшествующей истории экономической мысли, по своей глубине и обширности сравнимый разве только с «Очерками» Дмитриева. В отличие от Борткевича, в споре Рикардо — Маркс (в теории ценности) Харазов однозначно встал на позиции Маркса, но сохранил в качестве аналитического инструмента «эффект Рикардо» о влиянии динамики заработной платы на относительные цен товаров в капиталоемких и трудоемких отраслях. Это позволило ему анализировать и расширять «зерновую модель» Рикардо, в том числе с помощью числовых расчетов. Показательно, что Харазов оперировал со всем предшествующим Марксу рядом экономистов, рассматривая взгляды каждого с точки зрения прогресса теории и не находясь при этом под определяющим влиянием «Теорий прибавочной стоимости» (опубликованы в 1905—1910 гг.).

Мнение специалиста

В итоге Г. А. Харазов осуществил повторное (вслед за Туган-Барановским) переосмысление «Экономической таблицы» Кенэ и использовал ее в качестве рабочего инструмента для анализа теоретических конструкций «Капитала». Для того чтобы увязать между собой стоимости и цены, Харазов придумал новый тип диалектики — так называемую производственную диалектику, основанную на генеалогии рядов производства. Он проводил анализ производства как хозяйственной сферы по схеме: «продукт — капитал 1-го порядка — капитал 2-го порядка» и т. д. При этом капитал и-го порядка также, в свою очередь, в определенный момент времени оказывался продуктом. В результате Харазов смог анализировать уже не отдельные отрасли производства, а весь производственный ряд (нем. Produktiomreihe) в целом. Прообразы этой производственной диалектики, к слову сказать, были уже у Кенэ, что специально отмечалось в свое время В. Мирабо-старшим^[7]. Суть метода состоит в том, что капиталы и продукты сменяют друг друга, и этот процесс может быть представлен в качестве последовательной смены поколений основного и оборотного капиталов. Результаты, полученные Харазовым, и сегодня нуждаются в осмыслении. Имя это совершенно необходимо для цементирования российской экономико-математической школы. В его отсутствие школа распадается на ряд отдельных цепочек «Туган-Барановский — Кондратьев», «Дмитриев — Слуцкий», «Борткевич», что влечет за собой утрату жизнеспособности.

Любопытно, что оставленная Харазовым в стороне теория предельной полезности по независящим от него причинам (третья его книга по данному предмету так и не была опубликована) получила практически сразу независимое развитие в работах Евгения Евгеньевича Слуцкого (1880- 1948, Киев). После Дмитриева это был, видимо, самый крупный из отечественных экономистов, получивший мировое признание именно как экономист-математик.

В отличие, скажем, от Шапошникова Слуцкий проделал более сложный путь, прежде чем нашел конструктивный предмет исследования. В результате опыт органического синтеза трудовой теории ценности и теории предельной полезности остался у него по существу промежуточным звеном в цепи рассуждений^[8]. Ранние " Мюнхенские письма" (1903−1905, не опубликованы) несут на себе печать серьезного увлечения Марксом. Здесь Слуцкий чувствовал себя теоретически одиноким. «Марксист и в то же время кантианец; для одних чужд как марксист, для других — как кантианец. Правда, о том, что общественная наука, построенная Марксом, должна оплодотворяться критическим духом Канта, — об этом кричали. Но те, кто кричали, обнаружили пока неспособность понять Маркса. В деле практического выполнения идеи „синтеза“ они ничего не дали. Я говорю главным образом о наших „критиках марксизма“ — Струве, Бердяеве, Булгакове, да и кой о ком из немцев»^[9].

Уже с осени 1904 г. у Слуцкого начинают появляться признаки самостоятельной теоретической мысли, определившей, по словам его будущей супруги Ю. Н. Володкевич (Слуцкой), контуры той работы, которая стала «делом его жизни». В эти годы для Слуцкого уже было характерно желание перестроить все здание современной науки.

Его итоговое обращение к теории предельной полезности в 1907- 1908 гг. имеет в основе драматичную историю сочетания объективистской точки зрения и начал психологии в варианте проф. Л. И. Петражицкого. То, что мы знаем как статью о бюджете потребителя 1915 г., в которой в развитие идей Лозаннской школы (В. Парето) была создана теория потребительского выбора, выделены эффект дохода и эффект замещения, а также развит ординалистский подход к анализу полезности, в свете мучительных поисков Слуцкого есть не более чем эрзац задуманной им «общей теории деятельности». Эта обширная концепция составила предмет диссертации " Теория предельной полезности" (Киев, 1910, опубл. в 2010 г. в Москве), которая была защищена молодым ученым с золотой медалью в Киевском университете имени св. Владимира.

В цикле работ, относящихся к периоду до 1917 г., Слуцкий искал свой вариант концепции производства, альтернативной марксизму. Для этого он обращался к творчеству У. Петти (1914), справедливо считая принцип " труд — отец и активный принцип богатства, земля — его мать" плодотворным с точки зрения развития самых разных экономических теорий. Поиск Слуцким объективной точки зрения был реализован в 1915 г. в виде «построения полезности на логически независимой основе от всякой подлежащей спору гипотезы или понятия»^[10]. Еще раньше, в 1910 г., Слуцкий строил общую схему человеческой деятельности, допускающую тем не менее статистическую проверку на данных потребительских бюджетов и не использующую, но этой причине кривые безразличия. (Впоследствии разработка этой темы будет продолжена в работах о критике концепции измеримости ценности Бём-Баверка и о началах пракссологии, 1925;1927 гг.).

Мнение специалиста

Многогранность работ Е. Е. Слуцкого 1910−1915 гг. и математический характер статьи 1915 г. побуждают в этой связи современных исследователей предметно обращаться к проблематике хозяйственного кругооборота и интерпретировать их в объективном духе. Это возможно сделать, в отличие, скажем, от работ экономиста А. Д. Билимовича (1876−1963), которые носят субъективистский характер. Неудивительно, что глава «Киевской школы» расценивал идею об органическом синтезе трудовой теории ценности и теории предельной полезности «неизбежно обреченной на неудачу»^[11]. Эти обстоятельства означают, что Слуцкий, в отличие от Билимовича, является представителем российской экономико-математической школы. Характерной чертой этой школы, помимо органического синтеза, являлась последовательная критика субъективизма австрийской школы в теориях ценности, капитала и распределения.

С исследованиями Слуцкого заканчивается первый этап развития отечественной экономико-математической школы. Российскими экономистами-математиками были созданы базовые теории ценности, конкуренции, полезности, кризисов и циклов, было сформировано теоретическое непредвзятое отношение к «Капиталу» Маркса, применен, и с успехом, математический метод. Важно отметить, что конструкции многих других экономистов (включая В. Ф. Залесского, В. С. Войтинского, Р. М. Орженцкого, Л. Н. Юровского, отчасти даже А. В. Чаянова) можно свести к базовым трудам отечественных экономистов, о которых сказано выше.

• [1] Чупров А. А. Дмитриев В. К. Экономические очерки // Известия Санкт-Петербургского политехнического института. Т. 1. Вып. 3−4. СПб., 1905. С. 284−285.
• [2] Samuelson Р. A. A modern post-mortem on B5hm's Capital Theory: its vital normative flaw shared bv presrafflan mainstream capital theory // Journal of the History of Economic Thought. 2001. Vol. 23. No. 3. P. 301.
• [3] Шапошников Η. Н. Теория ценности и распределения. Критическое исследование о новейших течениях в экономической теории. М.: Тип. торг. дома «Мысль», 1912. С. 53−66.
• [4] Борткевич В. И. К исправлению основополагающей теоретической конструкции Маркса в третьем томе «Капитала» // Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. III. М.: Эксмо, 2011 [1907].
• [5] Schefold В. Obituary: Piero Sraffa (1898−1983) // Economic Journal. 1996. Vol. 106. Issue 438. P. 1319.
• [6] Charasoff С. von. Das System des Marxismus. Darstelluns und Krilik. Berlin: Hans Bondy, 1910. P. XVI.
• [7] Физиократы. Избранные экономические произведения. М.: Эксмо, 2008. С. 736−737, 844.
• [8] Слуцкий Е. Е. Теория предельной полезности [1910] // Экономические и статистические произведения. Избранное. М.: Эксмо, 2010.
• [9] РГАЛИ, ф. 2133, оп. 2, д. 49, л. 80 -80 об.
• [10] Слуцкий Е. Е. К теории бюджета потребителя // Экономические и статистические произведения. Избранное. М.: Эксмо, 2010. С. 449.
• [11] БилимовичА.Д. М. И. Туган-Барановский. Некролог [1919] // Неизвестный М. И. Туган-Барановский / отв. ред. А. Л. Дмитриев, Л. Д. Широкорад. СПб., 2008. С. 267.