Постмодернизм. 
Политическая философия

Еще одним влиятельным течением в политической философии второй половины прошлого века стал постмодернизм. На смену классическому типу рациональности с ее всеупорядочивающим детерминизмом, преклонением перед Разумом с большой буквы приходят постмодернистская раскованность, радикальная гетерогенность, непрерывная дифференциация, отрицание всякой упорядоченности и определенности формы.

Немецкий философ Макс Мюллер (1906−1994) называет конкретную дату рождения постмодернизма как массового интеллектуального течения -1968 г., время массовых студенческих выступлений. По мнению Мюллера, в основе происшедшего лежало то, что можно было бы назвать «утратой смысла». Если в обществе исчезает «смысл», то возникают благоприятные условия для появления нигилизма, анархии, уничтожения любых обязательств и обязанностей перед обществом, отрицание всех и всяческих норм. Этот мятеж, выросший из смысловой пустоты, был мятежом «анархического освобождения, с одной стороны, и революционного изменения мира, несущего новые социальные обязательства, — с другой»^[1].

Постмодернисты подвергли критике основные объясняющие парадигмы и концепции, наработанные наукой за предшествующие столетия. Возникло, говоря словами французского философа Жан-Франсуа Лиотара, тотальное недоверие к метанарративам^[2], обосновывающим устойчивую целостность реального мира.

Биографическая справка

Жан-Франсуа Лиотар (1924−1998), французский постфрейдист, одним из первых поставил проблему корреляции постмодернизма и постнеклассической науки. С 1959 г. преподавал философию в университетах Парижа (Нантер, Сорбонна), с 1972 по 1987 г. — профессор университета Сен-Дени, соучредитель (вместе с Жаком Дерридой) Международного философского колледжа. В книге «Состояние постмодерна. Доклад о Знании» (1979) Лиотар выдвинул гипотезу об изменении статуса познания в контексте постмодернистской культуры и постиндустриального общества. Научный, философский, эстетический и художественный постмодернизм связывается им с неверием в метаповествование, кризисом метафизики и универсализма.

Идея целостности, единства была изгнана Лиотаром и другими постмодернистами из научной методологии как несостоятельная. Ее место занял форсированный плюрализм. Каждый процесс, каждый предмет материального мира стал рассматриваться не в качестве целостной самости, а как множество несводимых друг к другу линий или изменений. Также была признана безнадежно устаревшей идея научной универсальности, на смену которой пришла установка на принципиальное разнообразие познавательных перспектив. Постмодернисты отвергли высокие стандарты научного знания, безусловные научные авторитеты, необходимость верификации и доказательности выдвигаемых аргументов. Непрофессионалы были уравнены с профессионалами в их способности изучать и объяснять мир. Как остроумно заметил Мишель Фуко, постмодернизм объявил «право на восстание против разума» .

Произошла радикальная инверсия в научной картине мира: на первый план вышли микроуровенъ, микропроцессы, центробежные тенденции, локализация, фрагментация, индивидуализация. Мир рассыпался на тысячу осколков, и постмодернисты объявили это состояние естественным.

Мнение известного философа

Зигмунт Бауман пишет: «Для наших дней наиболее характерна внезапная популярность множественного числа — частота, с которой теперь в этом числе появляются существительные, некогда выступавшие только в единственном Сегодня мы живем проектами, а не проектом Постмодернизм и есть в сущности закат проекта — такого Суперпроекта, который не признает множественного числа»^[3].

Самым эффективным способом познания была признана игра: она повышает чувствительность человека к различиям, прививает терпимость, размывает грань между естественным и искусственным.

В политической философии произошел решительный разрыв со всеми прежними нормами и традициями. Постмодернизм объявил, что на место единой политической истории приходит становление как самодостаточный процесс. Реальны только фрагменты, события политической истории, но единого политического процесса как чего-то непрерывного, единого, целостного нет. Для становления настоящего значение прошлого невелико, оно всего лишь прошлое настоящего. Временные горизонты политической истории растворяются в настоящем и сливаются с ним.

Макс Мюллер называет политической историей «такую взаимосвязь действий, которая ведет к возникновению созданного мира, соответствующего ограниченной во времени группе людей». При подобном подходе, подчеркивает он, существуют именно истории эпохальнои континентально-различных группировок и их миров, однако не существует политической истории и смысла «в единственном числе» самих по себе, истории одного мира, а значит, и истории человечества^[4].

Если прежние познавательные парадигмы были построены по принципу древа познания, в них четко различались направление эволюции, иерархия, структура, целостность, то постмодернистская парадигма приобрела характер ризомы. Этот термин был заимствован теоретиками постмодернизма из ботаники, где ризома означает способ жизнедеятельности многолетних растений типа ириса. Ризома не имеет единого корня, это множество беспорядочно переплетенных побегов, которые развиваются во всех направлениях. Другими словами, это ползущий сорняк, который стелется по земле, переваливая через все препятствия, пробиваясь сквозь асфальт, приживаясь между камнями.

Поскольку с точки зрения постмодернистов политический процесс состоит из трещин, разломов, провалов и пустот человеческого бытия, политолог должен двигаться интуитивно, как ризома, по пересеченной местности, где нет никаких четких ориентиров. Французский философ Жиль Делез убежден в том, что такой подход позволяет непрерывно умножать грани исследуемой реальности. Политический процесс становится полицентричным, он ломается, рвется, течет несколькими разнородными потоками, и будущее этих потоков неопределенно.

Биографическая справка

Жиль Делёз (1926−1995), французский философ, изучал философию в Сорбонне (1944−1948), был профессором Университета Париж VIII. Покончил жизнь самоубийством. Делёз стремился к разработке опыта интенсивного философствования, к тому, что сам он определял как философию становления. При этом он опирался на маргинальную философскую традицию (стоицизм, спинозизм) и на опыты художественного и литературного авангарда. Его перу принадлежат многочисленные сочинения, интерпретирующие работы других философов («Ницше и философия», 1962; «Философская критика Канта», 1963; «Пруст и знаки», 1964; «Бергсонизм», 1966, и др.). Совместно с Феликсом Гваттари Делёз написал двухтомник «Капитализм и шизофрения»: том первый — «Анти-Эдип» (1972), том второй — «Тысячи плато» (1980).

Несомненно, неопределенность, снятие всех и всяческих границ — ключевая характеристика постмодернистской парадигмы политической философии. Ее изъяны очевидны: излишний негативизм, деконструктивизм, хаотический плюрализм, релятивизм. Труднее выявить достоинства этой парадигмы, но они все-таки есть: отстаивание ценности разнообразия мира, расширение кругозора исследователя, учет особенностей его индивидуального развития вплоть до самоидентичности.

Мнение известного философа

Зигмунт Бауман видит особое значение постмодернистской парадигмы в том, что она лишает философа самонадеянной уверенности в благополучном политическом финале, в разумности политической эволюции. Постмодернизм избавляет от благодушия, он дарит исследователю те «роковые сомнения», которые являются предпосылкой для всякой творческой интерпретации политики. У постмодерниста «есть предпосылка для утверждений, что та история, в которой современная цивилизация чувствовала себя в своей стихии, по сути, пришла к концу…»^[5]

Таким образом, политика — не существующее настоящее, не ступени прогрессивного развития человечества, а зона риска. И пути научно-технического прогресса весьма неоднозначны: они отмечены появлением атомной бомбы, трагедией Хиросимы и Чернобыля. По остроумному замечанию Баумана, постмодернизм «грубо выбрасывает нас из сладкого сна» и мгновенно отрезвляет. Постмодернистские откровения заставляют заново переписывать историю современной гуманитаристики, но на этот раз «как историю ошибок и искажений» .

Однако главное в постмодернистской парадигме все-таки не отказ от центральных философских категорий, а освобождение от навыков мышления, связанных с использованием этих категорий. Философия политики становится не «сферой принципиальной координации» (Т. Парсонс), а «совокупностью шансов» (З. Бауман), причем шансов, явно не вполне определившихся и никогда до конца недетерминированных. Перефразируя Георга Зиммеля, можно сказать, что в постмодернистской парадигме политический процесс складывается из моментальных снимков, моментов движения, процессов, которые в равной мере составляют взаимопонимание и сотрудничество вместе с антагонизмом и борьбой, взаимное согласование усилий и одновременно взаимные помехи.

Постмодернизм вернул в философию политики вопрос о качественной весомости политических событий и фактов, давно закрытый позитивистской философией. Он напомнил, что не существует корреляции между частотой появления и значимостью определенных событий в политике: только будущие поколения способны это оценить. Статистика и социологические выборки не схватывают размаха политических событий и совершенно беспомощны в отношении динамики их саморазвития.

Наконец, постмодернизм по-новому поставил вопрос о призвании философа: «улавливать то, что выскальзывает из рук, либо до чего руки не доходят или чего не хотят трогать»^[6]. В философии политики появилась неординарная задача: исследовать все появлявшиеся в прошлом альтернативные шансы и возможности, рассматривая их как равноправные. Достойны уважения постмодернистские призывы: «разоблачать ложь обещаний успокоительной уверенности и навсегда устроенного порядка», «высмеивать чванство продавцов единственного патентованного смысла, похваляющихся так, словно они побывали во дворце абсолютной истины и вкусили со стола конечной мудрости», «бить тревогу, а не усыплять; но при этом укрощать страсти, вместо того, чтобы их подстрекать»^[7].

Действительно, постмодернистская парадигма не дает алгоритмических рецептов и знания «непреложных истин», но она учит исследователя творить на перепутье, в горизонте вечно открытой политической истории, ключевой характеристикой которой стала стратегическая нестабильность.

• [1] Мюллер М. Смысловые толкования истории // Философия истории. С. 274−275.
• [2] Метанарративы (от греч. meta — вслед, за, после, через и лат. narrare — языковой акт, вербальное изложение) — это базовые повествовательные идеи, объяснительные схемы, лежащие в основе научной картины мира.
• [3] Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. 1994. № 4. С. 73.
• [4] См.: Мюллер М. Указ. соч. С. 279−281.
• [5] См.: Бауман З. Указ. соч. С. 74.
• [6] Бауман З. Указ. соч. С. 79.
• [7] Там же.