Человек и его познание

ОБЪЕКТ И ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ

В результате изучения данной главы студент должен:

знать

• • что такое объект и предмет психологии;
• • в чем сходство и различие объекта и предмета психологии;

уметь

• различать когнитивные и эмоциональные психические процессы;

владеть

• навыками регулятивных психических процессов в управлении.

Объект и предмет

Каждая область знаний имеет свой объект и предмет. Различение этих понятий содержится в работах немецкого философа Канта. Главный трансцендентальный вопрос он разделил на четыре других вопроса.

• 1. Как возможна чистая математика?
• 2. Как возможно чистое естествознание?
• 3. Как возможна метафизика вообще?
• 4. Как возможна метафизика в качестве науки?^[1] Иначе говоря, размышляя об объекте той или иной науки, мы задаемся вопросом о том, как она возможна, т. е. что конституирует ее в качестве самостоятельной дисциплины. Думая же о предмете той или иной науки, мы определяем ее предмет, т. е. чем конкретно она будет заниматься. И. Кант писал о том, что «для всякого понятия требуется, во-первых, логическая форма понятия (мышления) вообще и, во-вторых, возможность дать данному понятию предмет, к которому оно относилось бы. Без предмета оно не имеет никакого смысла и совершенно лишено содержания, хотя и может заключать в себе логическую функцию образования понятия из случайных данных»^[2].

Говоря об объекте психологии, мы отвечаем на вопрос, как она вообще возможна в качестве автономной области знаний. Что касается предмета психологии, то он формируется с помощью методологической «огранки» объекта исследования. Для этого объект последовательно помещается в разнообразные контексты, где относительно него ставятся различные вопросы, для ответа на которые привлекаются или создаются теоретико-методологические и теоретикометодические схемы, в результате чего и происходит прорисовка граней предмета исследования^[3]. Таким образом, объект может быть изучен со стороны разных аспектов. Характеризуя психологию, мы показываем, что конкретно в ней подлежит исследованию. И здесь мы сталкиваемся уже с другим понятием — «предмет» психологии, который позволяет нам лучше исследовать объект, проверить различные его грани, выработать необходимые понятия и категории, заключающие в себе психологическое знание.

Таким образом, в качестве объекта психологии оказывается психика, а предмет психологии характеризует различные трансформации и обнаружения последней. В понятии предмета психологии мы выделяем факты, закономерности и механизмы психики. Основная задача психологии как науки состоит в том, чтобы раскрыть законы возникновения, развития и протекания психической деятельности человека, становления его психических свойств, выявления жизненного значения психики.

Когнитивные психические процессы

Психика раскрывает себя через психические процессы, психические состояния, психические свойства личности. Важно видеть различия между познавательными, эмоциональными и регулятивными психическими процессами. В результате действия познавательных процессов мы получаем представление о свойствах внешней среды. До тех пор пока существует человек, он не может не пытаться понять окружающий мир и самого себя. Это необходимое условие человеческой жизни, деятельности и коммуникации. Такое понимание обеспечивается здравым смыслом, а также ресурсами обыденного языка и определенной культуры. В наши дни особую популярность приобретает так называемый эпистемологический конструктивизм, приверженцы которого считают, что знание в прямом смысле слова не существует, поскольку то, что мы считаем реальностью, на самом деле не существует, а оказывается конструкцией нашего сознания. Особое признание конструктивизм получил в науках о человеке: психологии, истории, социологии.

Обратимся к книге известного психолога и литературоведа В. П. Руднева. Он пишет: «Представим себе берег реки, на берегу пасутся дикие кабаны. Светит солнце, лес шумит от порывов ветра и т. д. По нашему мнению, это не является картиной реальности, пока в нее не введен наблюдатель — человек. Реальность — свойство человеческого мышления. Понятие реальности придумано человеком, причем высокоорганизованным человеком, различающим имена (берег, река, кабаны, ветер) и предикаты (пастись, течь, светить, шуметь)»^[4].

Автор полагает: чтобы можно было сформулировать человеческую идею реальности как внешнего мира, нужно существование в языке пропозициональных установок. «Он видит, как па берегу реки пасутся дикие кабаны». Понятие реальности, таким образом, — это результат занимающего многие тысячелетия процесса развития языка.

Разумеется, выражение мнения не является частным соображением. Многие современные ученые считают, что объекты естественных наук не отличаются от объектов наук социальных, поскольку также являются социальными конструктами. «Кварки» и «гены» — социальные конструкты, так же, как объекты социальных наук, такие, как «болезнь», «психическая норма», «асоциальное поведение». По этому поводу известный ученый историк и философ науки А. Пиккеринг сообщает, что идея кварка не была «продетерминирована природой»^[5]. Понятие кварка, так же, как и другие научные понятия, сконструировано людьми и определяется той культурой, в рамках которой сформировалось.

Однако, как показывает Е. А. Мамчур, для развития науки совсем не безразлично, какой стратегией пользуются ученые. Инструменталистская методология в длительной перспективе не продуктивна, хотя на определенных отрезках развития научного знания может оказаться полезной. В конце концов она обернется застоем в развитии науки, как это случилось с современной физикой частиц. Другой пример: лысенковщина, отказавшись от генов и генетики, задержала развитие биологии, к счастью лишь в одной, отдельно взятой стране^[6].

Еще несколько лет назад писалось о том, что теория познания переживает тяжелый кризис. Отмечалось, что в ее горизонте нет значительных открытий. Утверждалось, что эпоха всепроникающего знания завершилась. Описывался кризис, в который погрузилась наука. Возвещалось окончательное утверждение «границ разума». Авторы сетовали на методологическую всеядность. Например, Б. И. Пружинин в книге «Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии» отмечал, что общая направленность дискуссий современных философов науки, в том числе и российских, переместилась в область обсуждения «разума вообще» вне его демонстративных приложений и социальных функций в целом^[7].

С этой точки зрения замысел Пружинина состоял в том, чтобы возродить во многом утраченный интерес интеллектуалов и философов к сфере науки, к научному разуму.

Нельзя не вдохновиться при этом известными словами Э. Гуссерля о том, что здоровье и истинность европейской духовности зависит от функционирующего мозга. Указанный автор также был озабочен тем, чтобы вернуть теме разума статус независимой духовной инстанции, взявшей на себя смелость судить о мире объективно. Он писал о том, что опасно и пагубно ограничивать изучение разума сферой технико-прагматических приложений. Именно здесь, в прикладных сферах отступление от стандартов рациональности часто становится, по его мнению, методологическим условием получения искомой информации. Включаясь в решение прикладных познавательных задач (будь то в сфере природных или гуманитарных технологий), человек теряет мотивацию, ориентирующую его на объективное и рациональное познание как таковое^[8].

Сегодня есть все основания вести речь о значительных прорывах в философии познания. Они обнаруживаются во многих феноменах, подчас совершенно несовместимых друг с другом: в «натуралистическом повороте», разработке нового типа рациональности, изучении априорных когнитивных структур, осмыслении новейших достижений в познании человеческого мозга, многомерном рассмотрении категоризации истины, обозначении комплекса проблем, касающихся эволюции сознания, его информационной природы, взаимодействия бессознательного, предсознательного и сознательного уровней функционирования человеческой когнитивной системы, а также когнитивных истоков возникновения духовной культуры и мировоззрения.

Есть основания полагать, что широта когнитивных исследований в наши дни в известной мере связана и с изданием трудов выдающегося русского философа Г. Г. Шпета, арсенал эвристических идей которого необъятен. Ученый, в частности, рассуждает о разграничении задач логики и психологии. Обе дисциплины пользуются суждением. Задается вопрос: не тождественны логика и психология в познании? Справедливо замечание русского философа о том, что психология, наряду с правильным мышлением, должна, конечно, изучать и неправильное мышление. Г. Г. Шпет критикует обычные возражения против психологизма в логике: «Итак, у логики есть свой особый самостоятельный объект, совершенно независимый и неоднородный с объектом психологии, следовательно, существование логики является необходимым»^[9].

Г. Г. Шпет правомерно оспаривает мысль о том, что логика есть то же самое, что теория познания. Он отмечает, что для таких философов, как И. Г. Фихте, Г. В. Ф. Гегель и некоторых представителей кантианства, нет ничего кроме теории познания, но для тех, кто ставит задачей познать объективное, понять предметы, кто заявляет, что нельзя говорить о познании, если оно ни на что не направлено, логика как вопрос, по крайней мере, останется навсегда. Таким образом, отношение между логикой и теорией познания не есть отношение подчиненности или координации, а есть отношение противоположности.

Русский философ уделяет значительное внимание демаркациям между науками. С этой точки зрения интересны его размышления об объекте психологии. Во всех учебниках, как отмечает Шпет, при определении психологии прибегают к несколько искусственному методу, т. е. определяют психическое по сравнению с физическим. На самом деле психология обладает специальным методом самонаблюдения. Г. Г. Шпет имеет в виду интроспекцию. И. Кант в свое время с сомнением относился к возможностям психологии изучить внутренний опыт человека. Но Шпет убежден в том, что этот опыт есть нечто достоверное. Он полагает, что нс следует обезличивать психологию, заставляя ее существовать по образцу физических наук. Г. Г. Шпет стремится определить признаки психических явлений, чтобы установить методологически самостоятельность внутреннего опыта.

Многие современные исследователи видят свою задачу не только в том, чтобы зафиксировать социокультурное своеобразие и конкретно-исторические контуры полученного знания, но главным образом в том, чтобы уберечь это знание от всепроникающих влияний идеологии. К таким ученым относятся, в частности, В. Зинченко, Б. Пружиним, Т. Щедрина. Культурно-историческая психология с самого своего появления ориентировалась на достаточно строгие методы и подходы. Указанные исследователи стремятся не утратить научности и не потерять при этом гуманитарных оснований знания^[10].

Авторы не отбрасывают прочь марксистскую ориентацию на истолкование человека как деятеля, творца, преобразователя мира и самого себя. Марксизм, по их мнению, вероятнее всего неоспоримому, был устойчивым идейным фоном, который либо дополнял и усиливал становление собственных гуманитарных идей, либо мешал раскрытию в полной мере их научного потенциала. Здесь можно указать на принципиальный антифизиологизм культурно-исторической психологии, что дает повод еще раз вспомнить уже упомянутые рассуждения Шпета. Впрочем, раскрывая смысл первого раздела книги, исследователи показывают, что речь идет о реконструкции основных положений культурно-исторической психологии Л. С. Выготского и культурно-исторического подхода Г. Г. Шпета. Последний при этом служит связующим звеном между Выготским и русской философией.

Говоря о кризисе методологии научного познания, авторы рассматриваемой книги отвергают «методологический либерализм», «методологический плюрализм» и «методологический анархизм». Они показывают, что с расширением понятия объективного и включением в его состав субъективно-деятельностных проработок реальности потребовался поиск новых видов рациональности и рефлексивности. Авторы считают, что на протяжении многих десятилетий значение методологии для психологических исследований явно переоценивалось, и это наносило ущерб теоретической работе. «Методология, какой бы она ни была, — пишут они, — позитивистской, диалектической, системной и т. п., не может, минуя теорию, прямо сопрягаться с эмпирией и экспериментом. Открытия возможны на кончике пера у теоретика, а не у методолога»^[11]. Отметим, что хотя источником знания в психологии является не только эксперимент, можно согласиться с окончательными выводами исследователей: «Методологическая рефлексия всегда привязана к определенному содержанию знания, она предполагает знание как языковое образование и тем самым предполагает наличие определенных научных дисциплин и наук как сферы реальной деятельности реальных ученых. В этом и состоит ее важнейшая отличительная черта, определяющая характер методологических обобщений и концепций»^[12].

Принципиально различая понятия «подход» и «метод», авторы предостерегают от полного погружения психологии в герменевтический подход. Они полагают, что в этом случае мы можем потерять психологию как научную область. Нельзя не отметить ту увлекательность, с которой авторы восстанавливают в правах мысль как таковую, подчеркивая ее методологическую ценность. Поэты знают, что думать о мыслях сложнее, чем о вещах. И здесь не обойтись без увлекательной цитаты: «Один из героев А. С. Пушкина » думой думу развивает"; О. Мандельштам признавал, что он думает " не словом, а сознанием"; И. Бродский вторит им, говоря, что он " думает мыслями". З. Фрейд уподобил сознание органу, воспринимающему психические процессы. В. Бион пошел еще дальше. Он постулировал наличие у человека особого аппарата для думания мыслей. И хотя психология не слишком много знает о том, как человек думает мыслями, как он поворачивает глаза души (Платон) в сторону идеи, мысли, но ей не следует пренебрегать этим приемом при изучении сознания"^[13].

Культурно-историческая школа пыталась интегрировать знания о человеке, различные подходы к нему и рациональные методы его изучения. Авторы не исключают, что если бы Выготский жил дольше, возможно, он связал бы свои дальнейшие исследования с идеями Шпета. Эту возможность упустили ученики Выготского, поскольку они сместили свой интерес с анализа деятельности в контексте значения и смысла слова к акценту на анализ предметноматериальной деятельности действия как основы всей психической жизни.

Увлекательные размышления начинаются в рассматриваемой книге после постановки вопроса о том, что стоит за мыслью. Что касается Выготского, то он по сути дела обосновывает положение о бытийности мышления и мысли. Итак, мысль и слово не менее «полифоничны», чем сознание. Это и становится темой весьма захватывающих рассуждений авторов. Согласно Шпету смысл укоренен в бытии и он не только этимологически есть со-мысль. Функции егоящего за мыслью эмбриона словесности могут выполнять знаки и символы.

Современная психологическая наука испытала мощное влияние конструктивизма. Радикальные конструктивисты заимствуют свои общие принципы из современных умонастроений, которые так же, как и конструктивизм 1920;х гг., отрицают какую-либо данность объекта субъекту познания (субъекту конструктивизма). По убеждению авторов книги, «возвращение» конструктивизма к «психологизму» в методологии науки в значительной степени связано с положением дел в современной философско-методологической рефлексии над наукой и эпистемологии вообще. Вместе с тем они убеждены в том, что превращение познавательной деятельности в почти психобиологический, в любом случае, в технико-натуралистический процесс, в растворение человека познающего, в ткани этого процесса, открывает перспективы положительного исследования ряда важных аспектов процесса познания.

Не менее значимо для судьбы психологии и ее ограждение от диктата физиологии, попытки растворения психологии в последней. Г. Г. Шпет показывал, что коренная ошибка физиологической психологии начинается с признания того, что наличие души можно констатировать только в живом организме. «Это прямое отрицание психологии — душа непосредственно известна, а не через изучение организма, душа субъективно дана, а не через предметное изучение живого и мертвого»^[14].

В сфере научного знания происходит эпистемологическое и методологическое сближение по целому ряду направлений социально-гуманитарных и естественных наук. Цели последних не разнонаправлены, но вполне даже соотносимы. Эта ситуация сближения, вообще говоря, рождает сомнение. Пришла ли пора размывать дисциплинарные стандарты научности? Действительно ли пошатнулись стандарты в рамках естественно-научных дисциплин. Культурно-историческая психология обладает особой интегративной притягательностью.

Особое место в изучении когнитивных процессов занимает эволюционная эпистемология, рассматривающая познание как момент эволюции живой природы и ее продукт. Так развивается практика исследований вненаучного знания; накапливается опыт изучения знания и познавательной деятельности в связи с новыми компьютерными технологиями. Очевидно, что для своего успешного развития эпистемология должна ориентироваться на синтез современных эволюционных и когнитивных представлений, доказавших свою эффективность в когнитивной науке, в информационных и биотехнологиях.

• [1] Кант И. Собр. соч.: в 8 т. 1994. Т. 4. С. 34.
• [2] Кант И. Собр. соч.: в 8 т. 1994. Т. 3. С. 236.
• [3] Василюк Ф. Е. Методология психологии. Проблемы и перспективы / Ф. Е. Василюк [и др.] М., 2012. С. 244.
• [4] Руднев В. П. Полифоническое тело. Реальность и шизофрения в культуре XX века. М., 2010. С. 20.
• [5] Picketing A. Const meting Quarks. Edinburgh, 1983.
• [6] Мамчур Е. А. Философия и будущее цивилизации // Вестник Российского философского общества. 2012. № 3. С. 127.
• [7] Пружинин Б. И. Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии. М., 2009.
• [8] См.: Гуревич П. С. Против сервильности разума // Философия и культура. 2010. № 3. С. 106−107.
• [9] Шпет Г. Философия и наука. Лекционные курсы. М., 2010. С. 34.
• [10] См.: Зинченко В., Пружинин Б., Щедрина Т. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. М., 2010.
• [11] См.: Зинченко В., Пружинин Б., Щедрина Т. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. С. 16.
• [12] Там же. С. 17.
• [13] Зинченко В., Пружинин Б., Щедрина Т. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. С. 20.
• [14] Зинченко В., Пружинил Б., Щедрина Т. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. С. 89.