Общее содержание понятия

" Власть" - слово, которое слышишь повсюду. Мы часто пользуемся им, не особенно задумываясь над его смыслом. Однако при ближайшем рассмотрении содержание этого понятия оказывается особенно проблематичным. При рассмотрении существующих ныне концепций власти прежде всего бросается в глаза их многочисленность и разнообразие.

Для Томаса Гоббса, например, власть — это средство достичь блага в будущем, и сама жизнь есть вечное и неустанное стремление к власти, прекращающееся лишь со смертью. Спустя два века Александр Гамильтон задал риторический вопрос: «Что есть власть, как не способность или дар что-либо совершить?». В начале XX в. М. Вебер определял власть как возможность индивида осуществить свою волю вопреки сопротивлению других.

В середине XX в. Г. Лассуэлл и А. Каплан рассматривали применение власти как акты, воздействующие на кого-то или предопределяющие другие действия. Р. Даль считал, что власть дает возможность одному человеку заставить другого делать то, что он по своей воле не сделал бы.

В то же время немецко-американский философ Ханна Арендт полагала, что власть вовсе не принадлежит одному отдельному человеку, а только группе людей, действующих совместно. «Власть, — писала она, — означает способность человека не столько действовать самому, сколько взаимодействовать с другими людьми. Власть не является собственностью одного индивида — она принадлежит группе до тех пор, пока эта группа действует согласованно»^[1].

С. Луке, отвергая это суждение как «своеобразную идиосинкразию» автора по отношению к власти, утверждает, что в основе всех определений власти лежит примитивное представление: некий, А тем или иным образом воздействует на В. Все же, как полагает П. Моррис, власть — не просто способ воздействия на кого-то или на что-то, а действие как процесс, направленный на изменение (кого-то или чего-то). О том же говорит и А. Гидденс, согласно мнению которого обладание властью означает способность менять порядок вещей.

Как видим, концепции власти многообразны и отличаются друг от друга. Столь высокая степень различия привела некоторых современных политологов к следующему выводу: по поводу содержания понятия власти не существует единого мнения; оно является «сущностно оспариваемым». Ниже постараемся доказать, что это нс так; здесь же отмстим лишь, что, несмотря на различия в деталях и оттенках, существующие концепции власти обладают тем не менее общими фундаментальными чертами. Прежде чем мы перейдем к ним, зададимся вопросом: почему в нашем моральном и политическом лексиконе присутствует концепция власти? Иначе говоря, какое значение имеет для нас сама идея власти и представления о ней?

Эти вопросы подводят нас к очевидному факту, которым, однако, нередко пренебрегают: политологи или политики вкладывают в термин «власть» понятие о действии. Современные теоретики С. Луке, В. Коннолли, И. Исаак вводят в рассматриваемую нами концепцию тему ответственности. По словам Исаака, чтобы определить источники власти в обществе, следует установить возможности и пределы внешнего воздействия на всех нас… То есть нужно выявить ее моральную ответственность^[2]. Иными словами, без понятия власти мы лишены способности судить о действиях политиков, равно как и возможности обвинять их или доверять им.

Но почему это так? Да просто потому, что власть включает в себя понятие о «способности» и «возможности»^[3], а обладание властью равносильно тому, что от кого-то или от чего-то зависят результаты или последствия совершенных действий, которые повлияют на существование и (или) интересы людей и обстоятельств. Например, мощное землетрясение или шторм могут послужить причиной серьезных разрушений, но они, в отличие от политических потрясений, происходят стихийно, хотя и затрагивают интересы людей; явления природы существуют, но в них нет «намерения», они случайны, и о них нельзя судить в категориях моральной ответственности.

Совсем иное дело политические деятели или группы, которые, в отличие от бурь и землетрясений, обладают целым набором специфических человеческих сил или возможностей: убеждать, приводить доводы, рефлексировать, общаться, предвидеть результаты действий и мер (хотя бы некоторые), оценивать последствия и изменять поведение в зависимости от такой оценки. В этом и состоит уникальность власти в человеческом обществе: концепция власти рассматривается с точки зрения морали. Именно эти человеческие возможности и силы становятся основой того, что мы придаем моральный и политический смысл понятию власти.

В книге «Власть: взгляд радикала» Луке подвергает критике концепции власти, распространенные среди американских политологов плюралистического направления (так называемая «одномерная» теория, рассматриваемая Р. Далем) и их противников («двухмерная» теория П. Бахраха и М. Баратца). Это произведение послужило прелюдией к его собственной «трехмерной» теории, оказавшейся плодотворной в последующих исследованиях. Несмотря на различия, все три теории обладают общим ядром. С. Луке отмечает, что в основе идеи власти лежит весьма простая посылка: один индивид каким-то образом воздействует на другого. Однако не всякое воздействие можно считать применением власти. Мы ежедневно оказываем на кого-нибудь множество видов воздействия, но далеко не все из них можно отнести к проявлению власти. Луке полагает, что власть — не просто обыденное, а морально значимое или нетривиальное действие. Однако по какому критерию можно различать тривиальное действие от нетривиального? С. Луке отвечает: проявить свою власть по отношению к кому-то — значит затронуть его интересы, а точнее говоря, пойти против его воли, покуситься на его автономность.

Критики сразу же обвинили Лукса в том, что по его определению власть равносильна причинению вреда (здесь вред понимается как покушение на автономность личности). В таком случае нам пришлось бы исключить множество примеров, когда власть применяется для того, чтобы убедить — или побудить действовать — во имя блага, хотя, как признает Луке, благая цель, в свою очередь, требует жертв и причиняет вред. Учителя и врачи, например, в процессе обучения и лечения по-своему применяют по отношению к ученикам и пациентам свою власть и причиняют им неприятные ощущения.

Какое-то действие можно назвать проявлением власти, если оно побуждает человека (людей) делать что-то, чего они не сделали бы по своей воле, причем направленность этого действия не обязательно предполагает причинение вреда кому-нибудь в дальнейшем. Конечно, Луке прав, приводя примеры с обратным результатом: когда применяющий власть выигрывает, а объекту ее применения причиняется вред. Рабовладельцы или субъекты эксплуатации, безусловно, применяют власть, но данный случай не может быть парадигмой; здесь понятие власти слишком узко. Подобные рассуждения и противоречия на первый взгляд не кажутся существенными: у Лукса одно мнение, у его противников — другое, и они несовместимы. Однако некоторые факторы заслуживают внимания.

Критики Лукса в большинстве своем вовсе не утверждают, что их мнения и луксовские определения власти разделяет непроходимая пропасть, а указывают на несоответствия или противоречия в его собственной концепции, которые становятся иными при попытках найти подтверждение последней в обычных, реальных и несложных ситуациях. Сам Луке также не считает, что критикуемые им концепции власти неверны сами по себе, просто они слишком узки и не включают в себя такие действия и отношения, которые мы относим к понятию власти. Таким образом, тезис о фундаментальной несводимости имеющихся концепций власти не подтверждается; существующие концепции сопоставимы, и противоречия в подходах к понятию власти можно разрешить, по крайней мере, в принципе.

Один из способов разрешения вопроса — попытаться определить различие между двумя ситуациями: когда кто-то обладает властью для того, чтобы что-то совершить или воздействовать на кого-то, или кто-то имеет власть над другим. Последний случай Луке приводит в подтверждение своего тезиса о том, что выражения типа «власть убеждать» или «власть для блага другого» не могут быть включены в понятие власти. Но ведь под политикой понимается далеко не только принуждение или господство (т.е. «власть над»), а власть, которой пользуются для убеждения или разубеждения или для того, чтобы обеспечить чьи-либо преимущества. Тогда анализ самого Лукса слишком ограничен и узок, поскольку не включает в себя некоторые существенные и определяющие элементы политической жизни. Как отмечает Арендт, «стоит только перестать сводить общественную жизнь лишь к господству кого-то над кем-то (т.е. к „власти над“), как живая жизнь предстанет перед нами во всем своем подлинном многообразии»^[4].

Будучи весьма важным фактором, «власть над» — это не власть как таковая; она не исчерпывает всех возможных политических проявлений. В самом деле, идея «власти над» кем-то является производной от понятия «власти для» чего-то, и даже паразитирует на этом понятии. Например, похититель детей использует власть над жертвой и его семьей лишь постольку, поскольку может убить жертву или причинить ей вред. Если жертва не верит во власть похитителя над ней, роли меняются, и власть похитителя исчезает (похититель как бы лишается ее); эта ситуация блестяще и с юмором описана в рассказе О. Генри «Вождь краснокожих». Теоретически политологи склонны рассматривать власть политических деятелей как действие, направленное на что-то, а не как господство над кем-то. Мало кто сомневается, например, в том, что президент США в полной мере обладает политической властью. И все же Р. Нейштадт считает, что президентская власть — преимущественно власть убеждать, притом, что убеждение — обоюдный процесс, а власть убеждать есть власть достигать соглашения.

Власть убеждать — возможно, уникальная сторона более широкой сферы власти, которой homo sapiens обладает наряду с другими существами, — способностью общения посредством речи, символов и знаков. Общением создаются и поддерживаются человеческие сообщества. Таким образом, анализу понятия власти предшествует разработка теории коммуникации, или «коммуникативных действий». В самом деле, именно в этом направлении развиваются все современные теории власти. Как бы ни отличались друг от друга в иных аспектах концепции обществоведов и политических философов — X. Арендт, Ю. Хабермаса, М. Фуко и А. Гидденса, все они делают упор на «коммуникативном» аспекте власти. Характерно, что столь многие исследователи прибегают к одному и тому же примеру: отношения регулировщика и шофера. Находясь на перекрестке, регулировщик с помощью свистка, жеста и другими способами заставляет шофера сделать то, чего тот сам не сделал бы: остановиться, повернуть направо или налево и т. д. Полицейский дает команду (автомобилист ей подчиняется или нет), и эта команда — приказ, а не просьба или предложение. Регулировщик применяет свою власть, находясь лицом к лицу с шофером. Они пользуются языком, общим для обоих. На этом языке можно скомандовать, приказать, подчиниться и совершить другие действия; на нем не просят и не убеждают, а командуют и приказывают. Как отмечает П. Уинч, «сам акт повиновения содержит в качестве существенного элемента признание данного приказа»^[5].

Г. Симон утверждал, что без общения не существовало бы ни власти, ни влияния. «Конечно, — признавал он, — „коммуникацию“ нельзя понимать лишь как речевое взаимодействие, однако сам коммуникативный принцип остается важным и, очевидно, незаменимым способом действия механизма влияния»^[6]. Без общего лексикона не было бы ни общения, ни возможностей применения власти.

Возможно возражение: власть можно использовать и без общения. Регулировщик мог бы застрелить шофера или заставить его подчиниться с помощью дубинки. Однако подобное вовсе нельзя назвать применением власти: это акт насилия. Например, человек, будучи облеченным властью, угрожает применить силу, чтобы принудить кого-то к чему-то; если угроза не подействовала, он прибегает к насилию; в таком случае это не применение власти, а ее отсутствие. Именно на данном пункте сходятся такие не похожие друг на друга исследователи, как Арендт, Хабермас, Фуко и Гидденс.

" Все политические институты, — утверждала Арендт, — суть проявления и воплощения власти; они окаменевают и рассыпаются, едва только живая народная сила перестает их поддерживать"^[7]. Таким образом, власть генерируется, если только и когда только люди общаются друг с другом и взаимодействуют в тех или иных общих делах. Концепция власти Арендт, как уже отмечалось, испытывает «идиосинкразию» к власти, по мнению Лукса; ее понимание власти столь же древнее, как «potestas in populo» («власть у народа») Цицерона и — более того — молчаливо предполагается современными освободительными движениями.

Основной способ, с помощью которого люди (или индивид) могут достичь власти — отказ от раболепного подчинения в ответ на принуждение со стороны носителей власти. Это побудит последних исполнить угрозу или отступить. Тем самым выступающая как власть часть общества — партия, государство или диктатор — продемонстрирует грубый и насильственный характер данной власти, т. е. ее отсутствие. Псевдовласть, таким образом, окажется безвластной и нелегитимной в глазах своих подданных.

Подобный взгляд на вещи далеко не нов. Например, схожее рассуждение мы встречаем у Гегеля; оно содержится и в концепции ненасильственного сопротивления Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга. Оно подразумевалось в лозунге филиппинской революции («власть — народу») против Фердинанда Маркоса, и в идее Вацлава Гавела «власть без властных», которая реализовалась во время «бархатной революции», покончившей с коммунистическим режимом в Чехословакии.

Нечто сходное с концепцией Арендт содержится в современной критической теории Хабермаса и его последователей, а также в концепциях неофеминизма, теологии освобождения и других «эмансипаторских» движений. Как подытоживает Б. Фей, «власть возникает не только тогда, когда группа людей кем-то управляется, но также когда эта группа организуется, заряжается волей и тем самым становится способной добиваться чего-то для себя. Здесь проявляется не чье-то господство и не приказ, а возможность доселе неорганизованной, но сознающей себя группе (или слою) идентифицироваться и решиться действовать открыто ради новообретенной цели»^[8].

Теоретики данного направления считают людей «субъектами, активно вовлеченными в процесс создания и функционирования всех форм общественной жизни, включая отношение к власти». Таким образом, как замечает Гидденс, «власть по своей природе не является угнетением», она просто есть «способность выбирать образ действий или возможность добиваться результатов; как таковая она не представляет собой препятствие на пути к свободе и эмансипации, а как раз служит для них промежуточным звеном, посредником»^[9]. Обладание властью есть в данном случае не что иное, как способность действовать в качестве человека, сознающего моральную ответственность. Очевидно, что современные теории власти не ограничиваются рассуждениями нескольких эксцентричных ученых, обитающих в реальной или воображаемой башне из слоновой кости. Понятие власти настолько кардинально и важно, что им совершенно нельзя пренебрегать или недооценить его.

• [1] Арендт X. О революции. М., 2011. С. 40.
• [2] Isaak I. Power and Marxist Theory: a Realist View. Ithaca, 1987.
• [3] Connolly IP. E. The Terms of Political Discourse. Princeton, 1983. P. 481.
• [4] Arendt Н. Vita active, oder: Vom tatigen Leben. B., 1960. S. 41.
• [5] Winch Р. The politics. L., 1965. Р. 50.
• [6] Simon G. Communication. 1964. P. 72.
• [7] Arendt H. Vita active, oder: Vom tatigen Leben. S. 42.
• [8] Fey В. The power. L., 2004. Р. 41.
• [9] Giddens A. Sociology. L. 2003. P. 34.