Макросреда и микросреды городов

Города представляют собой наиболее ярко выраженные антропоэкосистемы, и поэтому их рассмотрение следует логике анализа этих сложных системных образований. При этом целесообразно руководствоваться принципом историзма, поскольку сложившиеся городские зоны в регионах, традиционно освоенных человеком, — результат длительных и многообразных природносоциальных процессов, взаимодействующих между собой. Для описания города в качестве антропоэкосистемы рассматриваются факторы городской среды, влияющие на жизнедеятельность населения и ответные реакции населения на воздействие этих факторов. Город представляет собой макросреду для всего городского населения, однако для каждого горожанина существует не вся макросреда города как целого, а сложившееся в общегородском пространстве распределение разных микросред, отличающихся по своим основным функциям (спальные районы, промышленные зоны, центры досуга и торговли, историкокультурные кварталы, транспортные узлы и т. д.), характеру загрязнения, нервно-психическим нагрузкам на человека и другим характеристикам, от которых зависит его самочувствие. В процессе реализации своих индивидуальных витальных циклов — суточного, недельного, годового и т. д. — человек регулярно сменяет эти микросреды (дом — работа — магазин — место отдыха), но набор микросред достаточно постоянен. Таким образом, человек живет не «вообще в городе», а обитает в нескольких вполне конкретных микрорайонах города.

Социально-культурные группы городского населения формируются под одновременным воздействием целого ряда факторов. Профессиональная дифференциация дополняется культурными различиями, существующими между коренными горожанами и первым-вторым поколением мигрантов из иной культурной среды (сельское население российской глубинки, выходцы из Прибалтики, Средней Азии или с Кавказа и др.). Важен пространственный фактор городской среды — степень удаленности подлинно культурных центров от мест жительства, а также степень территориальной разобщенности друзей и знакомых.

Существенен и временной фактор — различное распределение времени в течение суток, недели, месяца, года у различных групп городских жителей. Для большого города характерен высокий уровень социальной мобильности. Развитие промышленности, науки и искусства, сфер бытового и культурного обслуживания способствует интенсификации этого процесса, а следовательно, социально-культурной дифференциации населения. Люди повышают уровень своего образования и свой социальный статус; переходят с одного места работы на другое или меняют профессию; переезжают из сел или малых городов в большие города.

Ситуация осложняется еще и тем, что в современной городской среде практически не предусматривается удовлетворение потребностей человека в уединенном отдыхе. В этом отношении к проблемным ситуациям транспорта, улицы, рабочего места следует добавить и жилищные условия большого города, и мест отдыха. Проектировщики домов и квартир предполагают постоянный контакт жильцов друг с другом. Места отдыха также мало учитывают потребность в уединении. Они ориентированы главным образом на массовое проведение досуга. Поэтому интенсивность пространственных передвижений и повышенная плотность населения в городах делают более частыми вынужденные контакты между людьми, усиливая у них степень психического напряжения.

У жителей больших городов остается довольно мало времени для общения, которое приносит им глубокое удовлетворение от полноты обмена информацией и чувствами. Поэтому люди нуждаются в развитой способности и навыках за короткие промежутки времени порождать, поддерживать и прерывать контакты друг с другом, но так, чтобы эти ситуации не вызывали внутриличностных и межличностных напряжений. Уровень социально-культурной неоднородности городской жизни в настоящее время привел к тому, что сложившиеся в прошлом стереотипы общения утеряли свою адекватность, а новые, более отвечающие современному темпу жизни еще не сформировались. Одна из «современных» форм общения — так называемое «ролевое общение». Оно экономно, информативно и отвечает условиям, где необходимы быстрые и рациональные решения, но при этом не остается места для подлинного эмоционального контакта, обмена чувствами, сопереживаниями, которые являются необходимыми компонентами культурного взаимодействия людей.

Эмоциональное напряжение, создаваемое одиночеством и неспособностью удовлетворить возникающие потребности, побуждает индивида к поиску выхода. Индивид может оказаться неспособным справиться с ситуацией, и тогда выход принимает форму суицида или построения мира иллюзий, в котором удовлетворяются желания. Другим вариантом выхода становится подмена: человек растрачивает свою любовь на собаку или кошку. Третий вариант: свести собственное существование «исключительно к индивидуальной основе», что означает полную анонимизацию, «освобождение» от норм и стандартов групповых ассоциаций или общественного мнения, и, таким образом, адаптироваться к жизни города [Зорбо X. У., 2004. С. 136].

Для сдерживания безответственности и потенциального беспорядка формируются новые механизмы контроля, как формальные (Вирт к их числу относит, например, часы и светофоры), так и ориентированные на воспроизводство механизмов морального контроля, типичного для сообщества.

Интермедия

Коммунальная квартира как реализация Утопии

История коммунальной квартиры — это история обживания утопии «жизни со всеми сообща». Коммунальная квартира — микрокосмос всей советской жизни. Устройство ее пространства и порядок проживания позволяет контролировать повседневную жизнь человека, она осуществляет функции отрицания прав человека, приучая к разнообразным формам компромисса. Коммунальный порядок гарантирует символическое равенство, он культивирует такие способы социальной гармонизации, которые стимулируют не желание обладать тем, что у соседа, а стремление не затратить больше, чем сосед, и оставить свое целым. Порядок в коммунальном пространстве организован таким образом, чтобы обеспечить постоянную включенность в коммуникацию, при этом прозрачность пространства не замечается и не доставляет никаких неудобств.

Принципы коммунальной общности пронизывают все сферы советской повседневности, а не только собственно коммунальную квартиру. Сочетания обычаев коллективного контроля и человеческих отношений встречаются в транспорте, магазине, поликлинике и т. п. Проявлением ритуала коммунальное™ можно считать, например, феномен очереди, имеющий универсальное для советского человека значение. Его повседневная жизнь фактически всегда проходила в реальных или виртуальных очередях, он привык находиться в состоянии ожидания.

Самой существенной характеристикой коммунальное™ является сочетание институционализированных связей и отношений «по-человечески». Коммунальная общность представляет собой «квазиколлектив» (термин И. Утехина) — тесное переплетение формальных и неформальных («человеческих») связей. Реально складывающаяся коммунальная общность коррелирует с самой масштабной советской идеологемой — «народностью», которая трактуется как органическая общественная целостность, сформировавшаяся на основах витальности, стихийности, никогда до конца не рационализируемая, но в то же время постоянно организуемая сознательной (рациональной) волей власти. В социологическом плане «народность» предполагает «отсутствие элиты в смысле авторитетной группы, источника инноваций или поддержания образца; вязкость общественного сознания и ритуализм общественной жизни; наличие довольно примитивных способов поддержания целостности» [Гудков Л., 2004. С. 445].

Категория «народности» получила центральное место и в эстетаке соцреализма благодаря не только идеологической риторике. Искусство становилось «народным» не в принудительном порядке потому, что проблема понимания народа из отвлеченно-познавательной превратилась в социально-прагматическую. Интеллигенция, которая раньше была «далека от народа», что можно трактовать в пространственных категориях (она жила с народом на «разных этажах», находилась в разных средах), теперь оказалась к нему так близко, что по месту жительства и образу жизни фактически сама стала неотличимой от народа. Она оказалась с ним в одной «коммуналке» — ив прямом, и в переносном смысле слова. «Я тогда была с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был», — написала А. Ахматова, стоя в очередях возле тюрьмы. Главная функция интеллигенции — рефлексия. Для этого интеллектуалам необходимо занимать позицию «вненаходимости» (термин М. М. Бахтина), т. е. относительной независимости от группового сознания. Но именно эта позиция подвергается сильнейшему давлению и со стороны власти, и со стороны массы, в результате чего происходит буквально спрессовывание в однородную субстанцию. Коммунальная среда постоянно воспроизводила популистскую мифологию антиинтеллектуализма.

Интеллигенция все больше утрачивала дистанцию, которая позволяла ей раньше смотреть на народ со стороны, быть рефлексирующим наблюдателем. Ее согнали с этой позиции вихри перемен и заставили стать активным участником, разделить общую судьбу. Позиция дистанцированного отношения становилась просто опасной. Но возможно ли осуществлять процедуры понимания в таком тесном соседстве с предметом этого понимания? Сохраняется ли при таком раскладе диспозиция своего/чужого, которая является онтологической основой смыслообразования? Если ответы на эти вопросы отрицательные, то тогда становится понятным, что тоталитарная культура в своем пределе должна была накапливать элементы неадекватности и эволюционировать к полной невменяемости. Собственно, такой диагноз ей и поставил М. Мамардашвили, когда рассуждал о «смерти сознания» в советском обществе [Мамардашвили М., 1989]. Состояние всеобщего консенсуса, тотальной солидарности приводит к такому качеству сознания в целом и художественного сознания в частности, когда оно не может быть реалистическим, когда вообще невозможно объяснение и понимание происходящего, своего рода паралич субъективности. Современники свидетельствуют, что на уровне восприятия происходило притупление всей чувственной сферы, которое вело к «незамечанию» массовых арестов: трамваи ходили, магазины работали, советские служащие спешили по делам [Круглова Т. А., 2005. С. 101—103].

Итак, мы рассмотрели некоторые сюжеты культурной антропологии города, позволяющие проследить связь формальных (размер, плотность, гетерогенность) и содержательных характеристик городской жизни. Безусловно, спектр интересов городской антропологии весьма широк, она изучает социальные проблемы больших городов, такие, как преступность, социальный беспорядок, бедность, бездомность, нестабильность. Эти исследования рассматривают социальную организацию и культурные практики различных групп городского населения, например, группировок, этнических меньшинств, систем родства, бездомных, преступников, секс-работников. Обычно эти исследования включают в себя анализ систем бюрократического регулирования, городской политики, органов социальной поддержки, обновления города, также экономических условий, которые создают местное сообщество, систем формального социального контроля — полиции, судов, тюрем.

К середине XX в. вместе с пониманием проблем города пришло осознание их имманентности мегаполису как системе. Это послужило толчком к началу процессов дезурбанизации и экологизации, в рамках которых сегодня происходит отток городского населения в сельскую местность.