Аполитичность, «антинаправленство», иррациональные элементы самосознания интеллигенции

В послереволюционный период страна и общество успокаивались, все социальные слои возвращались к нормальной жизни, а политический спектр общественной борьбы сдвинулся вправо. Многие интеллигенты испытали разочарование и стойкую антипатию к политике вообще. Слышнее стали голоса тех, кто открыто заявлял о своей позиции вне всяких партий и «направлений». В. В. Розанов в этот межреволюционный период оказался весьма популярным.

Его не признавали своим ни черносотенцы, ни революционеры, ни либералы, хотя его статьи появлялись в газетах всех направлений. Почти никто из «властителей дум» не избежал его язвительных насмешек и остроумных замечаний. Сам философ говорил о назначении своей «принципиальной беспринципности»: «Вот и поклонитесь все „Розанову“ за то, что он… „расквасив“ яйца разных курочек, — гусиное, утиное, воробьиное, — кадетское, черносотенное, революционное, — выпустил их „на одну сковородку“, чтобы нельзя было больше разобрать „правого“ и „левого“, „черного“ и „белого“». За шутовской формой выражений стоит активное желание: «Нужно разрушить политику». «Бог больше не хочет политики, залившей землю кровью… обманом, жестокостью.

…Как возможно это сделать?

Перепутать все политические идеи… Сделать «красное — желтым», «белое — зеленым», «разбить все яйца и сделать яичницу»".

Практически одновременно с выходом «Вех» в феврале 1909 г.

В.В. Розанов писал А. А. Блоку об отщепенстве и утопизме русской интеллигенции. Он мог бы быть среди авторов сборника «Вехи», но либерализм вызывал у него такое же отвращение, как и любые другие «направления». Интеллигентский инстинкт духовной независимости заставлял его идти одновременно направо и налево и ничему не отдавать предпочтения. Во фрондерской форме он выражал ключевую «простую истину» обыкновенного интеллигента — быть самим собой.

Отвечая на упрек П. Б. Струве о противоречивости своих выступлений в прессе, В. В. Розанов предложил следующий диалог с воображаемым оппонентом:

«— Сколько можно иметь мнений, мыслей о предмете?

• — Сколько угодно… Сколько есть «мыслей» в самом же предмете…
• — Где же тогда истина?
• — В полноте всех мыслей. Разом. Со страхом выбрать одну. В колебании.
• — Неужели же принцип?
• — Первый в жизни. Единственный, который тверд. Тот, которым цветет все, и все — живет. Наступи-ка устойчивость — и мир закаменел бы, заледенел".

В.В. Розанов представлял бесконечно важное явление самосознания интеллигенции. Выдвижение на сцену нравственных ориентиров потеснило образ «буревестника», зовущего революцию, в массовом интеллигентском сознании. Политическая и идейная борьба в межреволюционный период сместилась в сторону нравственных и эстетических споров.

В 1908—1910 гг. можно отметить всплеск интереса к религиозному морализму Л. Н. Толстого, который привлек еще больше внимания в связи с 80-летним юбилеем писателя, а затем трагическими обстоятельствами его кончины.

Одним из важных юбилейных мероприятий стала подготовка сборника статей в котором выступили А. Белый, Е. В. Аничков, Д.Н. Овсянико-Куликовский, Г. В. Плеханов. Смерть писателя вызвала в 1910—1911 гг. вторую волну «толстовских» статей: П. Б. Струве, Г. В. Плеханова, В. И. Ленина, А. В. Пешехонова, Н. И. Иорданского.

При таком политическом диапазоне авторов во всех статьях звучал один общий мотив: чувство огромности Л. Н. Толстого как явления национального духа. А. Белый высказывал догадку о совпадении тайны писателя и непостижимости России: «…нераскрытая сущность Толстого есть нераскрытая сущность России… его тайна и в нас», «тайна его не смотрит нам в глаза; не исполнились еще сроки; не узнали еще мы, что такое Толстой. Оттого он и давит нас своей громадной, своей нераскрытой силой».

Столь же дружно авторы «опровергали» морализм Л. Н. Толстого. Чем ближе были авторы к реальной политике, тем резче они критиковали за «нежизненность» толстовский принцип «ненасилия». Д.Н. Овсянико-Куликовский считал, что «от насилия отказаться нельзя», но следует ввести его в цивилизованные рамки; Г. В. Плеханов называл Л. Н. Толстого «крайне слабым мыслителем», а В. И. Ленин и вовсе — «истеричным хлюпиком».

Радикальные политики попытались связать принцип ненасилия Л. Н. Толстого с либеральной политикой компромисса, ставя между ними знак равенства. Г. В. Плеханов писал: «Нравственнорелигиозная проповедь гр. Толстого является… переводом на мистический язык „реалистической политики“ г. Милюкова». В. И. Ленин в своей последней статье о Л. Н. Толстом объединил его с «веховцами».

Нравственная категоричность принципа «непротивления злу насилием» вызывала недоумение и у либеральных политиков. В статьях о Л. Н. Толстом, которые составили целый цикл в «Русской мысли» и в «Русских ведомостях», П. Б. Струве отмечает несоответствие между популярностью имени и личности «великого старца» в образованном обществе со всеобщим равнодушием к его учению.

Пожалуй, только социал-демократ В. А. Базаров в статье «Толстой и русская интеллигенция» поставил в центр анализа не политическую роль Л. Н. Толстого, а собственно его учение. Он сразу входит в нравственно-духовную типологию, признавая «„всего Толстого“ совестью интеллигенции и „великой совестью России“». Он выделил главные постулаты толстовского учения: абсолютную внутреннюю свободу личности, отказавшейся от соблазнов честолюбия и внешнего успеха; измерение всех явлений мира не «целесообразностью» и «прогрессом», а совестью человека; злу следует противиться ненасилием, поскольку насилие способно только увеличить количество зла в мире. Никто не может сам определять, что есть ало, а что — добро, это понятия относительные. Как политик и как интеллигент, В. А. Базаров вспоминает старую дилемму русского освободительного движения о соотношении цели и средства: «Никакое злое средство ради достижения доброй цели не может быть применено». Идеи Ф. М. Достоевского были близки автору статьи.

Толстовское требование внести нравственный критерий в реальную жизнь было очевидной утопией в России в то время, но В. А. Базаров призывает: «…Незачем из нужды делать добродетель. Незачем изображать нашу слабость в виде силы… это мешает нам учиться у величайшего человека нашего времени».

В полемике вокруг Л. Н. Толстого и его учения выявилась еще одна сторона интеллигентского самосознания: тяга к нравственному измерению явлений жизни, уход от «направленства». Толстовство оттого и казалось чем-то таинственным для «политиков», что являло собой перевод на русский тип мировоззрения вечных общечеловеческих категорий духовной жизни.

Привычный стереотип национального сознания испытал заметное воздействие еще и со стороны художественного творчества периода Серебряного века. Активизировалось ранее невостребованное иррациональное, чувственное и религиозное понимание мира.

Образцы иррационального восприятия России содержатся в поэтике и философии «энциклопедиста» Серебряного века Вяч. Иванова. По словам Ф. А. Степуна, это было «единственное в своем роде сочетание и примирение славянофильства и западничества, язычества и христианства, архаики и публицистики». В статье «О русской идее» Вяч. Иванов предложил мистическое понятие «всенародная душа», в которой сольются «органическая» религиозная культура народа и «безбожная», критическая культура интеллигенции. И тогда:

…подвигнутся сердца И трепетно соприкоснутся свечи Огнепричастьем богоносной встречи.

И вспыхнет сокровенное далече На лицах отсветом Единого Лица.

Поэт был убежден, что наступает «органическая» эпоха культуры, в которой сольются все накопленные идеи и образы и народится новая национальная душа России, не расколотая взаимной враждой.

Изменение в ментальном коде русской интеллигенции менее всего могло произойти рациональным способом. Путь к новому национальному самосознанию лежал через культуру. Размышления в этом направлении Е. Н. Трубецкого, Д. С. Мережковского, Л. И. Шестова, М. О. Гершензона, В. В. Розанова показывают, что русская интеллигенция начала долгий путь национального духа к возрождению.

Но в целом «война против позитивизма» и «налравленства» тогда едва вышла за рамки художественных образов и частично философии. Начавшаяся мировая война заставила свернуть религиозно-нравственные поиски культурной основы национального сознания. Русский ренессанс оказался лишь смутной мечтой и духовным оазисом немногочисленной элиты интеллигенции.