Можно ли понять страдание?

Страдать ужасно, иначе не о чем было бы говорить. Льюис выдвигает шесть пропозиций, без которых невозможно понять проблему страдания.

1. В христианстве есть парадокс: на первый взгляд оно как-то непоследовательно относится к испытаниям. Бедность душе полезнее богатства, но милосердием и правдой (т.е. социальной справедливостью) мы должны уничтожать бедность, где можем. Блаженны изгнанные и гонимые, но мы вправе бежать от гонений и даже молиться о том, чтобы они нас миловали, как молился Спаситель в Гефсимании. Однако если страдать полезно, зачем спасать и спасаться от страданий? Автор отвечает: само по себе страдание не благо. Хорошо в нем лишь то, что страдающего оно иногда подчиняет воле Божьей, а в других порождает жалость и деятельную доброту.

Точно так же решается вопрос и о нашем собственном страдании. Многие аскеты истязали себя. Но аскетические упражнения, укрепляющие волю, полезны лишь до тех пор, пока воля наводит порядок в нашем обиталище страстей, готовя дом для Господа. Они полезны как средства, как цель они ужасны. Испытания делают свое дело в мире, где мы, люди, стараемся избежать боли и обрести радость. Христианское отношение — не бесчувствие стоиков, а готовность предпочесть Бога более низким, тленным, но не злым целям.

Все это не означает, разумеется, что христианский взгляд на страдание не разрешает нам улучшать мир.

• 2. Если без испытаний не спасешься, испытания будут, пока Господь не спасет мир или нс признает, что спасти его невозможно. Поэтому христианин нс может верить тем, кто обещает ему, что, улучшив экономику, политику или медицину, мы обретем рай на земле. Казалось бы, это должно ввергнуть в уныние христианских общественных деятелей, но они не унывают. Когда чувствуешь, что все мы, люди, объединены страданием, действовать хочется не меньше, чем тогда, когда дикая надежда искушает нас преступить нравственный закон, а потом дает нам прах и пепел. Представим себе, отмечает Льюис, что речь идет об отдельном человеке, и нам сразу станет ясно, что неосуществимость земного рая ничуть не мешает милосердию. Голодный хочет есть, больной вылечиться, хотя оба знают, что потом их ждет не рай, а обычная нелегкая жизнь.
• 3. Христианское учение о послушании и покорности — богословское, а не политическое. Льюису нечего сказать ни о формах правления, ни об общественном самоуправлении, ни об общественном послушании. Та степень послушания, которую христиане обязаны оказывать Богу, беспримерна и неповторима, как неповторима и связь между созданием и Создателем. Никаких политических выводов из этого сделать нельзя.
• 4. Христианское учение о страдании объясняет, как кажется Льюису, удивительную особенность нашего мира. Бог не дает нам спокойствия и счастья, к которым мы так стремимся, но Он очень щедр на радость, смех и отдых. Мы не знаем покоя, но знаем и веселье, и даже восторг. И понятно почему. Уверенность благополучия обратит сердце к временному, отрывая его от Бога. Редкие радости любви, прекрасный пейзаж, музыка, беседа, купание или матч такого эффекта не имеют. Отец подкрепляет нас в пути, но строго следит, чтобы мы не приняли за собственный дом придорожную таверну.
• 5. Лыоис считает, что не надо осложнять и затемнять дело толками о «немыслимой сумме страданий». Представим себе, что у меня болит зуб, и определим сумму этой боли через х. Так же болит зуб и у вас. Если вы хотите, можете сказать, что сумма боли будет 2х, но помните, что никто и никогда такой боли не испытывает. Страдания не слагаются. Предел какого-нибудь страдания, конечно, ужасен, но дальше идти некуда, дальше нет ничего, прибавь мы хоть миллион других страданий.
• 6. Страдание — единственное на свете чистое, неосложненное зло. Заблуждение, зло ума, порождает другое заблуждение. Грех порождает грех, укрепляя привычку к нему и ослабляя совесть. И страдание, и заблуждение, и грех могут повторяться, если повторилась причина (для греха — искушение; для ошибки — усталость или что-нибудь еще, хотя бы опечатка; для страдания — болезнь или чья-нибудь злая воля). Но страдание не плодится, не порождает зла. Если оно прошло — оно прошло и сменилось облегчением. Исправляя ошибку, вы должны не только устранить привычку или причину, но и переменить мнение; исправляя грех, вы должны раскаяться. И там и тут нужно что-то переделать, выправить, иначе снова и снова, до конца времен будут возникать грехи и ошибки. Когда же кончилось страдание, ничего выправлять не надо. Заблуждение заражает, грех служит соблазном и ввергает одних — в попустительство, других — в осуждение и гнев. Страдание же не оказывает дурного действия на свидетелей, напротив, оно порождает в них жалость. Господь творит сложное, производное добро именно из него, потому что в нем нет тлетворного начала, худшей черты зла^[1].

Однако страдание может не только пробудить, но и озлобить, привести к последнему и нераскаянному мятежу. Человек наделен свободной волей, и все дары ему обоюдоостры. Из этого следует, что Божьи попытки спасти всех и каждого не всегда удачны. Некоторых Бог не спасет. «Создавая существа со свободной волей, Господь заранее идет на провал. Вообще, провал этот я скорее назвал бы чудом. Из всего, что мы знаем о Боге, это — самое удивительное. Подумайте только. Он создает то, что не Он, и допускает тем самым, что сотворенное, Его творение, воспротивилось Ему. В определенном смысле погибшие — победители: им удается их мятеж, и я охотно верю, что врата ада заперты изнутри. Я говорю не о том, что им не „хочется выйти“, может быть, им и хочется, как хочется завистнику быть счастливым; но они не желают сделать и шага к тому пути, на котором душа достигает блаженства. Они обрели свою страшную свободу и стали рабами, узниками, тогда как спасенные, отрешившись от себя, становятся все свободнее»^[2].

• [1] Лыоис К. С. Любовь, страдание, надежда. С. 168.
• [2] Там же. С. 172.