Логотерапия и ее мировоззренческие позиции

Телесно-душевно-духовное целое

Проблемы смысла жизни возникают не только в чисто философском аспекте. Они рождаются в контексте существования каждого человека. С этой точки зрения характерна концепция австрийского психиатра и психотерапевта В. Франкла. В центр обсуждения автор ставит такие понятия, как смысл и ответственность. Рассматривая человека в качестве телеснодушевно-духовного целого, В. Франкл полагает, что именно эти понятия определяют психическое здоровье человека и гармонию между составляющими человеческого естества.

В. Франкл показывает, что сама постановка вопроса о смысле жизни не является выражением невротизма или патологии. Ведь мы вполне можем представить себе высокоразвитые живые организмы (такие, как пчелы или муравьи), которые по некоторым аспектам их «социальной» организации, похожим на человеческие структуры, даже превосходят человеческое общество. Однако никогда и ни при каких обстоятельствах мы не можем представить себе, чтобы какой-нибудь живой организм мог задать вопрос о смысле собственного бытия и этим самым подвергнуть его сомнению. Только человек оставляет за собой право подвергать свое бытие сомнению, и только одному ему свойственно переживать все сомнения в этом смысле.

Какое центральное значение имеет жизнеутверждающее отношение к жизни и как глубоко оно уходит своими корнями в область биологии, можно установить, пожалуй, из следующего факта, приводимого В. Франклом. Когда было проведено большое статистическое исследование о вероятных причинах долголетия, то оказалось, что у всех долгожителей фиксировалось жизнеутверждающее восприятие жизни. В. Франкл полагает, что при соответствующей методике можно без особого труда вскрыть завуалированное пресыщение жизнью.

Вопрос о смысле жизни следует понимать прежде всего в сугубо метафизическом плане. Тогда в центре нашей рефлексии будут сомнения в смысле всего происходящего — например, сомнения по поводу «цели и назначения» мира в целом или вопрос о смысле судьбы, которая нам выпадает. Возможные положительные ответы на все эти вопросы дает религия. Для религиозного человека, который верит в провидение, в этом отношении вообще не существует проблемы. Для других же постановка вопроса в данной форме должна быть подвержена познавательно-критической проверке. Ведь мы, отмечает Франкл, должны проверить, правомерно ли вообще ставить вопрос о смысле всего существующего, имеет ли вообще смысл сам этот вопрос^[1].

Собственно говоря, мы можем спрашивать всякий раз лишь о смысле части происходящего, а не о «цели» происходящего в мире. Категория цели является поэтому в той степени трансцендентной, в какой цель лежит вне того, что ее «имеет». Поэтому мы могли бы охватить смысл мироздания в лучшем случае в форме так называемого пограничного понятия. Исходя из этого, можно было бы обозначить смысл как «сверхсмысл»; этим было бы выражено то, что смысл бытия непознаваем и что он превосходит все, что может быть познано. «Это понятие, — пишет Франкл, — было бы, следовательно, аналогом постулатов разума Канта; оно представляло бы необходимость мысли и в то же время — невозможность мысли, то есть антиномию, с которой может справиться только вера»^[2].

Еще Б. Паскаль говорил, что ветка никогда не сможет понять смысла всего дерева. И новейшее биологическое учение об окружающей среде продемонстрировало, что любое живое существо включено в окружающую среду, соответствующую его виду, не будучи в состоянии вырваться из него. Франкл показывает, что пусть даже человеку принадлежит в этом отношении исключительное место, пусть он к тому же еще и чрезвычайно «открыт миру», пусть он даже «владеет этим миром» (Макс Шелер), но кто может сказать, что по ту сторону «этого» мира не существует сверхмир? Не напрашивается ли предположение, что человек в мире занимает лишь кажущееся положение завершающей ступени развития, что его положение является превосходящим лишь в рамках природы, только по отношению к животному; что в отношении «бытия в мире» (Мартин Хайдеггер) в конечном счете можно сказать то же, что и об окружающих средах представителей животного мира?

На самом деле одомашненное животное не знает целей, ради которых его использует человек. Как же может знать человек, какую «конечную цель» имеет его жизнь и каким «сверхсмыслом» обладает мир как целое? В. Франкл делает такое предположение: может оказаться, что подлинная разница между человеком и животным заключается, в конце концов, не столько в том, что животное обладает инстинктами, а человек — интеллектом. Скорее существенное различие между человеком и животным состоит в том, что человек — в отличие от любого животного — обладает еще одной способностью: понять, что должна существовать мудрость, которая принципиально превосходит его собственную, а именно надчеловеческая мудрость, которая вселила в него разум и в животных инстинкты, высшая мудрость, которая создала как человеческую мудрость, так и мудрые инстинкты животных, и гармонично распределила их между ними.

«Разве может когда-нибудь обезьяна понять, — пишет В. Франкл, — почему она должна страдать? Она, воспринимая мир из „окружающей среды“, не в состоянии понять мотивов человека, который вовлекает ее в свои эксперименты, так как человеческий мир, мир ценностей и смысла, ей недоступен. Он не доходит до нее, не укладывается в ее измерения; но не следует ли нам предположить, что над человеческим миром, в свою очередь, возвышается превосходящий его и недоступный ему мир, чей сверхсмысл способен придать смысл его страданию?».

В арсенал объяснительных понятий психологии понятие смысла было введено 3. Фрейдом, который со временем отказался от его использования. В психотерапевтической практике многие пациенты полагают, что весь смысл жизни заключается лишь в удовольствии. Такова, как мы помним, и точка зрения Фрейда. При этом многие ссылаются на ошибочный факт, что вся человеческая деятельность диктуется в конечном счете стремлением к счастью, что все душевные процессы определяются исключительно принципом удовольствия.

В. Франкл полемизирует с этой точкой зрения. В действительности, отмечает он, удовольствие — не цель наших устремлений, а следствие их реализации. На этот факт указывал еще Кант. А в отношении эвдемонизма М. Шелер отмечал, что не удовольствие предшествует действию как его цель, а, напротив, действие «несет на своей спине» удовольствие. Вероятно, существуют особые состояния или обстоятельства, при которых удовольствие действительно может представлять собой цель волевого акта^[3].

Франкл пишет: «Помимо этих особых случаев теория принципа удовольствия не учитывает существенно целенаправленный характер всей психической активности. В целом же человек хочет не удовольствия, а именно того, чего он хочет. Предметами человеческого хотения могут быть разные вещи, в то время как удовольствие остается всегда одним и тем же — как в случае ценностно-ориентированного поведения, так и в противоположном случае. Отсюда можно заключить, что признание принципа удовольствия должно было бы привести к нивелированию всех возможных целевых установок человека»^[4].

Для зрителя в театре не так уж важно, смотрит ли он трагедию или комедию. Для него важнее содержание представления. И конечно, никто не станет утверждать, что определенная доза неудовольствия, которое может быть вызвано в душах зрителей при переживании происходящей на сцене трагедии, является целью их посещения театра; тогда всех театралов можно было бы рассматривать как скрытых мазохистов. «Мы можем окончательно опровергнуть утверждение, что удовольствие является конечной целью всех, — а не только конечным итогом отдельных — устремлений, таким образом, что мы перевернем эго утверждение. Если бы, например, Наполеон действительно проводил свои сражения лишь затем, чтобы доставить себе чувство удовольствия от их победоносного исхода (то же самое чувство удовольствия, которое какой-нибудь простой солдат доставляет себе самым простым способом, например едой, алкоголем и проститутками), тогда „последняя цель“ последних наполеоновских сражений, „конечная цель“ наполеоновских поражений, должна была бы заключаться, напротив, в чувстве неудовольствия, которое следовало за поражениями так же, как чувство удовольствия следовало за победами»^[5].

Следует согласиться с В. Франклом, что смысл жизни не может заключаться в одном лишь удовольствии. Постоянное наслаждение создает пресыщение. Известно, что когда Швеция достигла идеала потребительского рая, там тотчас же подскочила статистика самоубийств. Если бы удовольствие действительно составляло смысл жизни, тогда жизнь нс имела бы никакого смысла. Кроме того, если руководствоваться статистическими данными, то можно утверждать, что нормальный человек в среднем в течение дня испытывает несравненно больше эмоций неудовольствия, чем удовольствия.

Несостоятельность принципа удовольствия в качестве максимы сохранялась бы и тогда, если бы он действительно происходил, как об этом пишет 3. Фрейд в своей работе «По ту сторону принципа удовольствия». «В психоаналитической теории, — пишет Фрейд, — мы без сомнений принимаем положение, что ход психических процессов автоматически регулируется принципом наслаждения, то есть мы считаем, что этот процесс каждый раз возбуждается связанным с неудовольствием напряжением и затем принимает такое направление, что его конечный результат совпадает с уменьшением этого напряжения — с избежанием неудовольствия или с порождением удовольствия».

По мнению Франкла, постулированием любого, пусть даже универсального, принципа, констатацией каких-либо космических тенденций вообще этическая точка зрения еще не проясняется. «Проблема только начинается с вопроса, должны ли мы подчиняться таким тенденциям — там, где мы можем обнаружить их в нашем собственном душевном мире. Можно было бы также обоснованно предположить, что наша собственная задача состоит как раз в том, чтобы противостоять господству подобных как внешних, так и внутренних давлений»^[6][7].

Радость, рассуждает Франкл, может сделать жизнь содержательной только тогда, когда она имеет смысл. Ее смысл не может, однако, заключаться в ней самой. На самом деле он лежит вне ее. Радость каждый раз направлена на предмет. Шелер показал, что радость — целенаправленное чувство, в противоположность простому удовольствию, которое он причисляет к ненаправленным чувствам, к чувствам, соответствующим определенному состоянию, к «чувствам-состояниям».

Шелер указывает при этом на тот факт, что это различие находит свое выражение уже в повседневном языковом употреблении: удовольствие испытывают по поводу чего-то, а радуются чему-то. Радость никогда не может быть самоцелью. «Всякая человеческая личность, — пишет Франкл, — представляет собой нечто уникальное, и каждая из ее жизненных ситуаций неповторима. Эта уникальность и неповторимость проявляются и в конкретной задаче человека. Каждый человек может в каждый данный момент иметь только одну-единственную задачу; но именно это своеобразие составляет абсолютность этой задачи. Следовательно, хотя мир и рассматривается в перспективе, но каждому участку его соответствует лишь одна верная перспектива. Таким образом, существует абсолютная верность не вопреки, а как раз благодаря перспективной относительности»^[8].

• [1] См.: Франкл В. Психотерапия на практике. С. 17.
• [2] Франкл В. Психотерапия на практике. С. 18.
• [3] См.: Шелер М. Избранные произведения. М., 1994.
• [4] Франкл В. Указ. соч. С. 24—25.
• [5] Там же. С. 25.
• [6] Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд 3. Основной инстинкт.С. 194.
• [7] Франкл В. Указ. соч. С. 28.
• [8] Франкл В. Психотерапия на практике. С. 32.