Пролетариат у власти и крестьянство

В случае решительной победы революции власть переходит в руки класса, игравшего в борьбе руководящую роль, — другими словами, в руки пролетариата. Разумеется, скажем тут же, это вовсе не исключает вхождения в правительство революционных представителей непролетарских общественных групп.

Они могут быть и должны быть — здравая политика заставит пролетариат приобщить к власти влиятельных вождей мещанства, интеллигенции или крестьянства. Весь вопрос в том, кто даст содержание правительственной политике, кто сплотит в ней однородное большинство?

Одно дело, когда в рабочем (по составу своего большинства) правительстве участвуют представители демократических сил народа, другое дело, когда в определенном буржуазно-демократическом правительстве участвуют — в качестве более или менее почетных заложников — представители пролетариата.

Политика либеральной капиталистической буржуазии во всех своих колебаниях, отступлениях и изменах очень определенна. Политика пролетариата еще того более определенна и закончена. Но политика интеллигенции — в силу ее социальной промежуточности и политической гибкости, политика крестьянства — в силу его социальной разнородности, промежуточности, примитивности, политика мещанства — опять-таки в силу его безличности, промежуточности и полного отсутствия политических традиций — политика этих трех общественных групп совершенно неопределенна, не оформлена, полна возможностей и, значит, неожиданностей.

Достаточно попытаться представить себе революционное демократическое правительство без представителей пролетариата, чтобы полная нелепость такого представления ударила в глаза. Отказ социалдемократов от участия в революционном правительстве означал бы полную невозможность самого революционного правительства и был бы, таким образом, изменой делу революции. Но участие пролетариата П6.

в правительстве и объективно наиболее вероятно, и принципиально допустимо лишь как доминирующее и руководящее участие. Можно, конечно, назвать это правительство диктатурой пролетариата и крестьянства, диктатурой пролетариата, крестьянства и интеллигенции или, наконец, коалиционным правительством рабочего класса и мелкой буржуазии. Но все же останется вопрос: кому принадлежит гегемония в самом правительстве и через него — в стране? И когда мы говорим о рабочем правительстве, то этим мы отвечаем, что гегемония будет принадлежать рабочему классу.

Конвент, как орган якобинской диктатуры, вовсе не состоял из одних якобинцев; более того, якобинцы были в нем даже в меньшинстве. Но влияние санкюлотов за стенами Конвента и необходимость решительной политики для спасения страны передали власть в руки якобинцев. Таким образом, Конвент, будучи формально национальным представительством, составлявшимся якобинцами, жирондистами и огромным болотом, был по существу диктатурой якобинцев.

Когда мы говорим о рабочем правительстве, мы имеем в виду господствующее и руководящее положение в нем рабочих представителей.

Пролетариат не сможет упрочить свою власть, не расширив базы революции.

Многие слои трудящейся массы, особенно в деревне, будут впервые вовлечены в революцию и получат политическую организацию лишь после того, как авангард революции, городской пролетариат, станет у государственного кормила. Революционная агитация и организация будут проводиться при помощи государственных средств. Наконец, сама законодательная власть станет могучим орудием революционизирования народных масс. При этом характер наших социально-исторических отношений, который всю тяжесть буржуазной революции взваливает на плечи пролетариата, создаст для рабочего правительства не только громадные трудности, но, по крайней мере, в первый период его существования даст ему также и неоценимые преимущества. Это скажется в отношениях пролетариата и крестьянства.

В революциях 89—93 гг. и 48 г. власть сперва переходила от абсолютизма к умеренным элементам буржуазии; эта последняя освобождала крестьянство (как — это другой вопрос) прежде, чем революционная демократия получала или собиралась получить власть в свои руки. Раскрепощенное крестьянство теряло всякий интерес к политическим затеям «горожан», то есть к дальнейшему ходу революции, и, ложась неподвижным пластом в основу «порядка», выдавало революцию с головой цезаристской или исконно абсолютистской реакции.

Русская революция не дает и еще долго не даст установиться какому-нибудь буржуазно-конституционному порядку, который мог бы разрешить самые примитивные задачи демократии. Что же касается реформаторов-бюрократов в стиле Витте или Столыпина, то все их «просвещенные» усилия разрушаются их же собственной борьбой за существование. Вследствие этого судьба самых элементарных революционных интересов крестьянства, даже всего крестьянства, как сословия, связывается с судьбой всей революции, то есть с судьбой пролетариата.

Пролетариат у власти предстанет перед крестьянством как классосвободитель.

Господство пролетариата не только будет означать демократическое равенство, свободное самоуправление, перенесение всей тяжести налогового бремени на имущие классы, растворение постоянной армии в вооруженном народе, уничтожение обязательных поборов церкви, но и признание всех произведенных крестьянами революционных перетасовок (захватов) в земельных отношениях. Эти перетасовки пролетариат сделает исходным пунктом для дальнейших государственных мероприятий в области сельского хозяйства.

При таких условиях русское крестьянство будет, во всяком случае, не меньше заинтересовано в течение первого, наиболее трудного, периода в поддержании пролетарского режима («рабочей демократии»), чем французское крестьянство было заинтересовано в поддержании военного режима Наполеона Бонапарта, гарантировавшего новым собственникам силою штыков неприкосновенность их земельных участков. А это значит, что народное представительство, созванное под руководством пролетариата, заручившегося поддержкой крестьянства, явится не чем иным, как демократическим оформлением господства пролетариата.

Но может быть, само крестьянство оттеснит пролетариат и займет его место?

Это невозможно. Весь исторический опыт протестует против этого предположения. Он доказывает, что крестьянство совершенно не способно к самостоятельной политической роли.

История капитализма — это история подчинения деревни городу. Индустриальное развитие европейских городов сделало в свое время невозможным дальнейшее существование феодальных отношений в области земледельческого производства.

Но сама деревня не выдвинула такого класса, который мог бы справиться с революционной задачей уничтожения феодализма. Тот же город, который подчинил сельское хозяйство капиталу, выдвинул революционные силы, которые взяли в свои руки политическую гегемонию над деревней и распространили на нее революцию в государственных и имущественных отношениях. В дальнейшем развитии и деревня окончательно попадает в экономическую кабалу к капиталу, а крестьянство — в политическую кабалу к капиталистическим партиям. Они возрождают феодализм в парламентарной политике, превращая крестьянство в свой политический домен, в место своей избирательной охоты. Современное буржуазное государство посредством фиска и милитаризма толкает крестьян в пасть ростовщическому капиталу, а посредством государственных попов, государственной школы и казарменного развращения делает его жертвой ростовщической политики.

Русская буржуазия сдает пролетариату все революционные позиции. Ей придется сдать и революционную гегемонию над крестьянством. При той ситуации, которая создастся переходом власти к пролетариату, крестьянству останется лишь присоединиться к режиму рабочей демократии. Пусть даже оно сделает это не с большей сознательностью, чем оно обычно присоединяется к буржуазному режиму! Но в то время как каждая буржуазная партия, овладев голосами крестьянства, спешит воспользоваться властью, чтоб обобрать крестьянство и обмануть его во всех ожиданиях и обещаниях, а затем в худшем для себя случае, уступить место другой капиталистической партии, пролетариат, опираясь на крестьянство, приведет в движение все силы для повышения культурного уровня в деревне и развития в крестьянстве политического сознания.

Из сказанного ясно, как мы смотрим на идею «диктатуры пролетариата и крестьянства». Суть не в том, считаем ли мы ее принципиально допустимой, «хотим мы или не хотим» такой формы политической кооперации. Но мы считаем ее неосуществимой — по крайней мере, в прямом и непосредственном смысле.

В самом деле. Такого рода коалиция предполагает, что-либо одна из существующих буржуазных партий овладевает крестьянством, либо что крестьянство создает самостоятельную могучую партию. Ни то, ни другое, как мы старались показать, невозможно.