Как выглядит счастье в этике гуманизма?

В этике гуманизма счастье ассоциируется с предельным самовыражением человеческой природы, в отношениях к миру, в мыслях, позициях, поступках. Человек здесь выступает не только центром мироздания, но и главной его ценностью. Занимая место Бога, человек обнаруживает его в самом себе. Однако такое положение не всегда принимало форму позитивного отношения к жизни, но обнаруживало себя и в негативных проявлениях, рождающих произвол людей по отношению к природе, согражданам, другим народам. Человека, который отчасти взял на себя функции Бога, мы встречаем в диалектическом материализме, ставшем в XX веке в нашей стране идеологией и потому позволявшем проводить губительные эксперименты над природой, направляя течения рек вспять, осушая водоемы или, наоборот, затопляя поля. Все это нарушало экологический баланс в природе, что вело к местному апокалипсису. В разных формах нацизма, где человек тоже берет на себя функции Бога, утверждается приоритет одних наций над другими, а потом и их порабощение или истребление. Так великие идеалы гуманизма обретают противоположные свои формы — геноцида и фашизма. Именно поэтому становится очевидна связь идей Руссо, призывавшего вернуться назад к безгрешной природе, и Ницше, выводившего своей философией новый образ человека — белокурую бестию, которая бы осуществляла главный принцип мира: в борьбе за место под солнцем должен выжить сильнейший. Другой пример: гуманизм проповедей Христа вдохновил К. Маркса на монументальный экономический труд — «Капитал», который ставил похожие цели для человечества, только не в сфере духа, а в области общественно-экономических отношений. Часть человечества вооружилась этими благородными идеями и в результате привела богатейшую страну к нищете. А между тем у истоков гуманистической этики, способной как приблизить человека к Богу, так и ввергнуть его в пучину животных страстей, стоит, казалось бы, ни в чем не повинное учение софистов, с которых начинается просвещенческий дух ориентированных на человека идеалов. Их бесспорная заслуга сводилась к тому, что они одними из первых представителей философской мысли оценили высокую себестоимость жизни человека и его желаний, с которыми необходимо считаться. Однако неоднозначность их заслуг перед обществом была обусловлена той высокой платой, которую они брали за свои уроки. Это во многом дискредитировало содержание их учения, тем более что за софистами стойко закрепилось представление как о торговцах, спекулирующих специфическим товаром.

Стоимость подобных услуг была «по карману» далеко не всем, зато те, кто проходил «курс» их обучения, обеспечивали себе «карьерный рост» в общественной жизни, становясь виртуозными мастерами хитросплетений языка, искусное владение которым в личных интересах приносило немалые прибыли на судебных процессах, посвященных как гражданским, так и политическим делам. Поэтому гуманизм греческих просветителей носил узкую и чаще всего меркантильную направленность, так как сводился к весьма конкретным материальным интересам и выгодам.

В своих взглядах на счастье человека софисты занимали позицию множественного (плюралистического) субъективизма, являющегося частной формой гуманистической этики. Для обоснования своего мировоззрения в онтологии они опирались на два авторитетных источника, ставших отправной точкой их рассуждений. Одними из главных учителей для софистов были элеаты, утверждавшие, что субстанция мира, а следовательно, и человека, не допускает о себе никакого определения. Более того, в своем чистом единстве она совершенно отрицательна, познанной она быть не может, а потому она ближе к Небытию, чем к бытию: «Все только кажется, на деле же ничего нет», — приблизительно так, опираясь на Парменида, рассуждали Протагор и Горгий. «Нет ничего», «все из Небытия», «все есть мнение и существует только так, как нам кажется», — продолжали утверждать софисты.

Кроме Парменида авторитетным источником для софистов являлось учение Гераклита, в котором огненного динамическая субстанция мира позволяла утверждать, что «все течет, все изменяется», превращаясь в свою противоположность. Опираясь на этот фрагмент, софисты приходили к выводу, что в мире нет ничего постоянного. Поэтому все есть и одновременно ничего нет. Все сказывается обо всем и ничто ни о чем (Аристотель. Метафизика. — IV 4, 1007 b 19). Следовательно, о всякой вещи может сложиться два противоположных мнения, и оба они будут истинными.

Если мир есть только кажимость, то каков человек — таковы и вещи, каковы ощущения — таково и ощущаемое. Нет ни истины, ни лжи. Ведь если нет объективно сущего, то есть только то, что является человеку, что кажется ему. Это значит, что конкретный человек становится мерой всех вещей — существующих потому, что они для него существуют и несуществующих, потому что они для него не существуют (Платон. Теэтет. — 152 а). А так как люди по своей природе, вкусам, привычкам различны, то и счастье для одного — в одном, а для другого — в ином. Кроме того, сам человек со временем меняется и потому по-разному смотрит на одно и то же в зависимости от времени суток, настроения, здоровья, образования, возраста и т. д. Следовательно, никакая вещь или отношение к ней не существует объективно, абсолютно. А раз так, то и объективной, всеобщей истины нет и быть не может. Но если нет истины всеобщей, то нет и универсального верного для всех учения о том, как нужно жить и что есть счастье. Для каждого человека счастье свое, и путь к нему уникален.

Всякое учение сводится лишь к убеждению. Искусство убеждать становится той высшей добродетелью, с помощью которой можно убедить кого угодно и в чем угодно. Это искусство называется софистикой. Софистика отлична от диалектики тем, что, экспериментируя над словом и мыслью, искажает понятия и определения, трансформируя их объективный смысл в субъективное значение. Иначе говоря, если диалектика ищет универсальные основания бытия и человека, то софистика, наоборот, нацелена на поиск уникальных оснований жизни каждого человека, отрицая всеобщие ценности. Роль слова в софистике переоценить невозможно. Ибо, как полагают эти философы, всякий человек в словах мыслит, через слово и переубеждается. А раз так, то нет такого состояния, которое не смогло бы для кого-нибудь показаться счастливым: для умирающего от жажды счастье заключается в ее утолении, для умирающего от удушья — в возможности дышать, для умирающего от голода — в еде и т. д. Иначе говоря, что кажется в данное время человеку счастьем, то для него им и является. Иллюстрацией в искусстве подобного отношения к счастью может служить сочинение Метродора, которое называется «О жизни»:

В жизни любая годится дорога. В общественном месте ;

Слава и мудрость в делах, дома — покой от трудов;

В селах — природы благие дары, в мореплавании — прибыль, В крае чужом нам почет, если имеем мы что.

Если же нет ничего — мы одни это знаем.

Женитьба — красит очаг, холостым — более легкая жизнь.

Дети — отрада, бездетная жизнь — без забот.

Молодежи — сила дана, старшие — благочестивы душой.

Вовсе не нужно одно нам из двух выбирать ;

Не родиться иль скорей умирать: всякая доля блага.

В заключение нужно сказать, что зарождающаяся благодаря учению софистов этика гуманизма заставляла не только уважать каждого человека, скрытый внутри его души мир, но и приучала ценить то, чем человек уже обладал, видя в нем источник своего счастья.