Всемирно-исторические перспективы. 
История культурологии

«Покорных рок ведет, строптивых гонит» — этим афоризмом римского философа Сенеки заканчивает Шпенглер том II «Заката Европы»¹. Ученым еще предстоит высказать свои мнения относительно культурно-исторического смысла этого выражения. Во всяком случае, оно отнюдь не случайно, ибо этот труд посвящен всемирно-историческим перспективам культуры.

До последних лет в русском переводе были лишь фрагменты тома II, а полностью он опубликован в 1998 г., и изучение богатого теоретического и исторического наследия только начинается, хотя первое издание на немецком языке было в 1922 г., а на английском — в 1928 г.

Как и том I, это произведение поражает оригинальностью культурологической концепции, обилием теоретических проблем, колоссальной исторической эрудицией. В нем также представлены новые сюжеты: возникновение и ландшафт, города и народы, проблемы арабской культуры, государство, проблема сословий, философия политики, мир форм экономической жизни, деньги, машина. Таково краткое перечисление названий глав и некоторых разделов, каждый из них заслуживает особого изучения.

Следует отметить, что в этом труде Шпенглер уделяет особое внимание проблемам человека и культуры, и это можно назвать антропологической ориентацией. Кроме того, он исследует многие сложности и противоречия культуры XX столетия. Важно также подчеркнуть, что оба тома связаны между собой общей логикой изложения морфологии мировой истории.

Остановимся на тех позициях, которые дают возможность более полно представить культурологические идеи Шпенглера. Предлагаю выделить проблемы, особенно тесно связанные с культурой.

• 1. Взаимодействие города и культуры; понятие духа и души города; образ города и дух мировой столицы; рождение и угасание города.
• 2. Морфология народов и культур; душа, облик и язык народов; язык выражения и язык сообщения, имена народов, миграции.
• 3. Проблема культурного облика мужчины и женщины; социальные и культурные особенности сословий: крестьянства, знати, духовенства, ученых.
• 4. Философия политики; политический дар государственного деятеля и его дипломатический такт.
• 5. Культурное значение денег как формы экономической жизни; фаустовское денежное мышление и двойная бухгалтерия; финальная схватка денег и политики.

Таков круг проблем, которыми мы вынуждены ограничиться, хотя и их изложение будет достаточно кратким, и я отсылаю заинтересованного читателя к тексту книги.

Самое древнее значение понятия «культура» всегда связывают с земледелием, или «агрикультурой». Шпенглер также считает, что глубокие изменения в человеческом обществе начинаются именно с возделывания почвы, ибо это предполагает изменение природного состояния и возникновение новой способности человека: «порождать» то, чего не было без его труда. Но возделывание приводит к существенным переменам в самом человеке: он становится оседлым, зависимым от того места, которое обрабатывает, ожидая всходов, ухаживая за ними, собирая урожай.

Его душа оказывается привязанной к земле, возникают новые чувства и отношения. Человек «срастается» с ней, возникает новая глубоко прочувственная связь между севом и зачатием, жатвой и смертью, ребенком и зерном. Это находит свое отражение в фольклоре, обрядах и ритуалах, обычаях и традициях.

Новое жизнеощущение воплощается в символическом образе крестьянского Дома, который прочно стоит на земле, а добрые духи Веста, Янус, Лары, Пенаты оберегают его. В плане Дома и основных его помещений отражаются все особенности семейной, производственной жизни. Они характеризуют не столько индивидуальный вкус, сколько образ жизни и образ труда.

Однако по отношению к темпу всей истории сельский Дом так же вечен, как и сам крестьянин. Поэтому крестьянин «внеисторичен», иными словами, мало подвержен изменениям. Заложив основы культуры, он остается тем же, что и в отдаленные времена. Тип жилища, расположение хозяйственных построек, даже способы обработки земли традиционны.

Развитие культуры начинается с возникновения городов. «Всемирная история — это история городского человека», — считает Шпенглер¹.

Народы, государства, политика, религия, искусство возникают и развиваются в городе. Однако неверно было бы считать, что город — просто большое поселение. Его отличительной особенностью является наличие Души, объединяющей всех в одно целое. Ее появление остается тайной, так внезапно она выделяется из общей душевности культуры. Она воплощается в образе города, определяя его облик и стиль, внутреннюю форму и историю.

Сельский и городской человек — два разных существа. Но в начальный период они еще незримо связаны между собой, а затем их связи постепенно «иссыхают» в толще городов. Новая душа города говорит на новом языке культуры, который уже мало понятен крестьянину. Вся последующая история разыгрывается в городах.

Постепенно город приобретает свое «лицо», со своими неповторимым выражением и мимикой. Имя города имеет значение символа: одни названия «Гранада», «Венеция» сразу вызывают зримый образ. Дух площадей и углов, тупиков и просветов между домами, памятников и храмов, вокзала и базара, ратуши и стадиона — все это характеризует облик городов.

Во всякой культуре появляется тип столичного города, имеющего свои особенности. Его политические и экономические методы, цели и решения господствуют над страной. Большой город — это еще и «свободный дух». Он опрокидывает троны, реформирует религию, развивает науку, образование, ремесла и производство, торговлю и зрелища. Появляются различия между большим и малым городом в стиле общения, близости соседских и родственных связей.

Наконец, возникают Мировые столицы, которыми можно назвать лишь ограниченное число городов: Вавилон и Фивы — в Древнем мире, Александрия и Рим, Лондон и Париж — величественные образы Мировых столиц. Эти гигантские города обнаруживают склонность к разрастанию до абсурда. Город-гигант буквально «всасывает» в себя провинцию, поглощая новые людские потоки. Человек мирового города не способен жить в иной среде, кроме как искусственной. Он утратил связи с землей, существование лишилось корней, а это приводит к духовному «оцепенению». Так завершается развитие культуры, и, чтобы возродиться вновь, страна должна обрести новый источник духовного развития.

Переходя к проблеме морфологии языков и народов, Шпенглер излагает немало интересных идей. Он отмечает, что понятия «народ», «нация» в исторических исследованиях трактуются неоднозначно: являются ли эллины, дорийцы, спартанцы одним народом? Или кельты и галлы? Как соотносятся между собой римляне и латиняне? Кто такие «американец» или «швейцарец»? Что имеет значение для формирования народа: кровное родство или язык и вера, государство или территория? Для ответа на эти вопросы Шпенглер предлагает проследить, как используется слово «народ» в обыденной речи.

Всякий человек обозначает как «свой народ» ту общность, которая ему ближе всего по внутреннему чувству, причем наделяет это понятие определенным пафосом. Данная принадлежность основана на личном переживании. Поэтому из двух братьев один может называть себя швейцарцем, а другой с тем же правом — немцем.

«Народ — союз людей, ощущающих себя единым целым»¹, — считает Шпенглер. Пока есть чувство общности, народ как таковой существует. Если чувство угасает, пусть даже название или единичная семья продолжает существовать, народа больше нет.

Народ всеми средствами культуры стремится сохранить свое единство. Этому содействуют мифы, легенды об общем предке, сказания о победах и поражениях, отношения в родственных кланах, совместные действия. Сплочение как жизненная потребность является основой существования народов.

Особо следует подчеркнуть значение имени народа. Оно приобретает сакральный смысл. В названии народа могут сочетаться и сосуществовать культовые и воинские имена, обозначения территории проживания или произвольные самоназвания. В этом отразилась история многочисленных переселений народов. Весьма примитивным было бы объяснение миграции мотивом материальной нужды. Шпенглер склонен видеть причину движения народов в стремлении людей к освоению новых мест, в страсти к приключениям, в духе бродяжничества, в слепящем стремлении к власти и добыче. Иногда причиной служили внутренние распри и бегство от родовой мести.

События истории сплачивают и порождают народ. Определяющим для этноса является не единство языка или происхождения, а сознаваемое чувство общности — «мы»: «Чем глубже это чувство, тем сильнее жизненная сила союза»^[1][2], — заключает Шпенглер.

Существуют народы энергичные и вялые, преходящие и несокрушимые. Они могут менять язык, имя, страну, но пока живет их душа, они будут существовать, присоединяя к себе людей какого угодно происхождения и переделывая их. Именно осознание общности судьбы, единой поступи в историческом бытии является основой процветания народа. «Народы — это не языковые, не политические, не зоологические единства, но единства душевные», — отмечает Шпенглер¹.

Культурные народы представляют собой нечто более определенное, нежели иные. Им предшествуют общности, которые могут быть названы «пранародами». К ним относятся те преходящие и разнохарактерные объединения, которые возникают и распадаются в круговороте жизни.

Шпенглер возражает тем историкам, которые считают, что культура является порождением народов, производной от их жизнедеятельности. Свою позицию он называет принципиально иной: «Великие культуры есть нечто всецело изначальное, поднимающееся из глубочайших недр душевности. Напротив, народы, находящиеся под обаянием культуры, оказываются и по своей внутренней форме, и по всему своему явлению не творцами, но произведением этой культуры»^[3][4]. Это положение Шпенглер рассматривает как фундаментальное открытие.

Бывают народы аполлонического, фаустовского, магического стилей. Афинские народы — символ не в меньшей степени, «чем дорический храм».

Арабы не создали магической культуры, а, наоборот, магическая культура создала в качестве своего великого последнего творения арабский народ. В X в. внезапно пробуждается фаустовская душа европейской культуры, обнаруживая себя в многочисленных образах. Из многочисленных народов Каролингской империи, из саксов, швабов, франков, вестготов, лангобардов возникают немцы, французы, испанцы, итальянцы.

В каждой из культур присутствует группа великих народов одного и того же стиля, которые основывают государства и «несут на себе» историю.

Народ, по стилю принадлежащий к одной культуре, Шпенглер называет нацией. В основе нации лежит Идея, объединяющая и сплачивающая народы. Лишь исторические народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями. Жизнь нации продолжается приблизительно десять поколений. Пробуждение нации, становление ее самосознания всегда поэтапно, оно не охватывает всех сразу, но возникает преимущественно в одном сословии, а значит, в меньшинстве. Именно оно несет ответственность за судьбы нации и ее историю, оно становится носителем национально го самосознания.

По мере становления национальная культура приобретает черты непроницаемости для других культур. Взаимопонимание между нациями столь же мало, как и между разными людьми. Культура воспринимает другую культуру лишь в соответствии с тем образом, который она сама создала для последней. Немецкое, французское благочестие, английские и испанские нравы настолько различны, что для большинства остаются извечной тайной и источником заблуждений. Пока существуют нации, такое положение неизбежно. Лишь когда человечество откажется от такой формы общности, как нация, оно достигнет взаимопонимания, но при этом перестанет быть «историческим». Но нация — это осуществленное в живой форме человечество, и ее жизнь бесконечна.

Язык является важнейшим средством культурного общения. Он существует в двух формах: язык выражения и язык сообщения.

Четкую границу между ними провести невозможно, ибо каждый обращен к «другому» как к субъекту общения. Партнером в общении могут быть деревья, камни, облака в примитивных культурах, божества в религии. Человек вступает в общение с ними как с другими людьми, ведет «разговор» с самим собой.

Искусство располагает множеством языков, которые передают различные сообщения, пользуясь особыми выразительными средствами. Религия также использует особый язык обращения к Богу. Для этого предназначены молитвы, иконы, проповеди, ритуалы.

Следует различать язык и речь. Язык может сохраняться и вне человека как «мертвый», но зафиксированный в знаках на глиняных табличках, папирусных свитках, иероглифах. Эти знаки поддаются расшифровке и прочтению. Но это мертвая кладовая знаков, так как она не передает звучания живой речи, ее мелодии, ритма ударений, произношения слов и сопровождающих жестов. Без этого нам открывается лишь «костяк, но не тело».

Мы приблизительно знаем звучание букв латыни и древнегреческого, но не представляем, как произносил свои речи Цицерон, как декламировали свои стихи Гесиод и Сафо, как говорили на афинском рынке.

Это же различие языка и речи относится и к художественной культуре. Важно знать, как учат технике живописи или музыки, как овладевают ремеслом, чтобы выразить свои идеи.

Родина языка лишь случайно связана с определенной территорией на Земле. Языки распространяются от одного племени к другому, иногда заимствуют слова иных народов как более точные и даже могут отказываться от собственного языка, когда он оказывается бесполезным для общения.

Язык выражения рассматривает «другого» как свидетеля и собеседника, стремится вызвать в нем определенное впечатление. Язык выражения воплощен в орнаменте, торжественном ритуале, церемониале, в одежде, украшениях, татуировке. Строгое ранжирование светского костюма, подвенечного платья, траурного одеяния, военного мундира, облачения священника, а также ношение орденов и знаков отличия, париков и драгоценностей — все это различные средства языка выражения.

Язык сообщения представлен письменностью. В нем слились воедино образ, звук и жест, а в письменности западной цивилизации — единство буквы, слова и пунктуации. Этим актом завершается отделение языка от речи и определяется возникновение школы как системы обучения.

Культура обретает функцию воспитания и обучения, приобщения к языковым формам, длительного и напряженного упражнения.

Однако данное отделение языка от речи вызвало немало противоречий: оно оторвало знаки от значений, создало возможность «скрывать мысли» в потоке слов.

Культура как память означает особую способность человека сохранять и передавать другим то, что закреплено в слове и получило определенное имя или название, наименование вещи, существа, предмета.

Это был величайший поворот в истории человеческой души, отмечает Шпенглер. Имя не следует упоминать напрасно, «всуе»: его надо хранить в тайне. Имя наречение всегда было окружено торжественностью и благоговением, доверялось только приближенным людям, оберегалось от чужих взглядов. Этот обычай сохраняется и поныне. Так возникло принципиальное различие языка человека от языка животного.

Второй великий перелом наступает с появлением грамматики, в которой были зафиксированы мыслительные связи. Словосочетания объединяются в предложение и становится формой выражения значений и символов. Чистых словесных языков не бывает, они всегда в той или другой форме связаны с грамматикой, а синтаксис подчеркивает ритм и мелодию речи. Расцвет грамматики Шпенглер относит ко времени за два тысячелетия до начала египетской и вавилонской культур. Никаких новых грамматических систем с тех пор не возникало. Однако в далеком прошлом словесные языки были сословной привилегией, ревностно оберегаемой от большинства, которое пользовалось иными способами сообщения. До сих пор сохранилась «кастовая» замкнутость некоторых языков, доступных для избранных: французский как язык дипломатов, латынь — для врачей, санскрит — для жрецов. Шпенглер называет предметом гордости возможность говорить друг с другом так, чтобы «другие» не понимали. Приобщение к словесному языку, а затем и к письменности в ранних культурах было редким и не всякому доступным искусством. Все профессиональные языки: охотников, солдат, спортсменов, моряков, ученых — могут быть использованы в рамках любой грамматической системы.

Все имена «закрепляются» за предметами, которые они обозначают, поэтому в истории культуры всегда были распространены заимствования слов.

Из одного языка в другой кочуют названия зерновых, домашних животных, металлов, ремесел, средств транспорта, видов оружия. Исследователи постоянно натыкаются на «обломки» древних языков. Все это подтверждает динамичный процесс развития языка.

Письменность — великое изобретение человечества. По мнению «Шпенглера, все виды письменности возникают в отдельных культурах и принадлежат к их глубочайшим символам. Письменность дает возможность человеку вступать в общение с потомками, с теми, кто находится на недосягаемых территориях.

Овладение письменностью значительно меняет стиль мышления, заставляет говорить «как по писаному». Распространение письменности всецело обусловлено политическими и религиозными судьбами всемирной истории. Например, ислам распространял арабскую письменность среди своих приверженцев независимо от того, на каком языке они говорят.

Письменность с древних времен была привилегией духовенства и образованного сословия. «Знать письмо презирает. Она „велит записать“», — отмечает Шпенглер.

Испокон веков письменность имела отношение к духовности и духовенству. С возникновением письменности появляются книги — вначале рукописные, а затем и печатные, а также хроники, архивы, летописи, учебники, для хранения литературы создаются библиотеки. Все это содействует возвышению статуса человека грамотного, владеющего искусством письма и чтения. Появляется художественное оформление книги, искусство буквиц, иллюстраций, переплетов.

Все это дает основание сделать вывод, что «культурные языки — это исторические языки»^[5]. Государственные акты, политические лозунги, правовые законы основаны на письменности и придают клочку текста действенность оружия.

Во всякой культуре можно обнаружить многослойную морфологию языков. В основании этой структуры «крестьянские языки», не принимающие участия в «большой истории» и продолжающие существовать в качестве бесписьменных диалектов в течение длительного времени, претерпевая незначительные изменения.

Над ними возвышаются культурные языки аристократии и духовенства, причем «речь принадлежит замку, а язык — собору», заключает Шпенглер.

Наряду с этим можно обнаружить немало мертвых, «закосневших» культовых языков, святость которых гарантирует их неизменность, а также отчужденные от жизни, давно отмершие, вневременные и парализованные системы, но с сохраняемым словарным запасом.

Особый слой составляют многочисленные искусственные языки, применяемые в политике, религии, праве, морали, искусстве. Создание научной морфологии культурных языков — очень перспективное направление научных исследований.

Несомненный интерес представляют идеи Шпенглера о духовном портрете сословий в истории культуры. Начало социальной и культурной дифференциации общества заключается в разделении на два пола: мужской и женский.

Всеобщность этого деления обнаруживается уже в животном мире, а в культуре человечества оно принимает свой высший символический и всемирно-исторический облик.

Женское начало ближе всего к космическому. Оно глубинным образом связано с землей, непосредственно включено в великое кругообращение природы. Женщина воплощает материнство как реальную смену и преемственность поколений, и тем самым она равнозначна самой жизни. Женщина одерживает свою победу родами. У ацтеков, например, рожающую женщину приветствовали как храброго воина, а умершую в родах хоронили с теми же почестями, что и павшего в битве героя. Женщина стремится привлечь мужчину как отца своих детей, «всецело заплести его в свою собственную, растительную историю последовательности поколений»^[6]. Женщина обладает даром предвидеть будущее, ибо она благодаря детям связана с переживанием времени.

Мужчина принадлежит социальной и политической истории: для него сын прежде всего наследник, носитель его крови и исторической традиции. Отсюда древнегерманское различие в кровном родстве по мужской и женской линии: «со стороны меча» и «по линии веретена». Этот двойственный смысл находит отражение в идеях государства и семьи.

Однако разделение на мужчин и женщин является вполне естественным и лишь косвенно связано с культурой.

Крестьянство тоже имеет природную основу и потому вечно и внеисторично. Эти различия имеют базовый, фундаментальный характер, они не создаются культурой, но могут принимать и воплощать ее черты.

Принципиально иной характер имеют сословия. В качестве сословия человек, пользуясь всеми средствами культуры, «выводит сам себя», подобно тому как он выводит сорта винограда или породы лошадей. В сословиях воплощается «отборная» человеческая культура. Для этого используются различные средства, включая специальное образование и воспитание, стиль поведения и нормы жизни, ритуалы и церемонии.

Первыми сословиями в истории культуры были «ряса и меч», духовенство и знать. Шпенглер отмечает, что их историческое возникновение в значительной степени обусловлено Идеей. Благодаря идее они ощущают свой ранг, обретают смысл и предназначение в жизни. Именно идея способствует их сплочению, усиливая процесс формирования самосознания и самоуважения, наделяя чувством исторической миссии и превосходства.

Размышляя о философии политики, Шпенглер отмечает, что политика является способом и манерой организации человеческого существования, выражением его жизненной энергии, страстного порыва к самоутверждению и власти. Знать является политическим сословием в собственном смысле слова, а всякий политик — центр в потоке событий: «Бывает только личностная история и только личностная политика»¹. Особое значение в политической деятельности имеет личность лидера, владеющего «искусством управлять». Прирожденный государственный деятель — это в первую очередь знаток людей, ситуаций, вещей. Он обладает «взглядом», которым без промедления очерчивает круг возможного и определяет свое поведение. Политик не верит в «громкие истины», хотя он и имеет убеждения. Но он не связан с ними в своих действиях.

Политик не должен оглядываться назад, прикладывать к настоящему мерку прошлого, смотреть на другие системы. Он должен следовать собственному пониманию ситуации: «Подлинный государственный деятель — это персонализированная история»^[7][8].

Обладание властью связано со способностью повелевать. Это особый дар, которому трудно обучиться из книг. Он проявляется в особом способе отдавать приказания, который превращает повиновение в горделивую, свободную и благородную привычку.

Для политика важно не только действовать самому, но создать традицию, подвести других к тому, чтобы они продолжили его дело. Государственный деятель становится как бы творцом новой жизни, духовным предком нового потока жизни, хотя сам он скоро физически исчезнет. Только великая личность в состоянии породить «космическое нечто», душу правящего слоя и оставить ее как наследника. Крепкая традиция притягивает к себе таланты со всех сторон и добивается больших успехов.

Если этого не случается, то вместо правящего слоя, спаянного единой волей, «остается сборище умов», беспомощных перед лицом непредвиденных обстоятельств. Великий политик подобен садовнику, который дает возможность развиться скрытым возможностям народа. Тайна всех побед кроется в организации невидимого, успех зависит от «мелких черточек», от тонкой интуиции в ощущении предела движения, от предусмотрительного поворота руля.

Во всякой ситуации есть своя мера податливости, и разразившаяся катастрофа или революция служит доказательством недостатка политического такта у правителей и их противников.

Политик должен обладать чувством времени, которое очерчивает круг задач и целей, реально возможных в данных обстоятельствах. Необходимое следует «делать вовремя», отмечает Шпенглер. Тогда оно будет восприниматься как подарок и правящая власть обеспечит себе доверие и благодарность.

Если оно запоздает, то будет воспринято как жертва и вызовет презрение и подозрение в слабости власти. Это же относится к реформам, с которыми можно выступить слишком рано или слишком поздно и в любом случае проиграть. В этом Шпенглер видит опасность XX в. Задача политика состоит в том, чтобы работать с «наличными» историческими формами, опираясь на традиции своего народа, его вкусы и симпатии. Политический лидер должен вызывать чувство доверия у народа, которое медленно созревает, подкрепляется успехами и делается традицией. Недостаток свойств лидера в правящем слое порождает у людей ощущение недостаточной безопасности, заключает Шпенглер.

Мужество войска зависит от доверия командованию, добровольного отказа от критики. Это относится как к армиям, так и к народам, сословиям, партиям. Политика — искусство возможного, и это определяет ее предназначение и смысл в истории культуры.

Наконец, последний сюжет, к которому обращается Шпенглер, это морфология форм экономической жизни. Чтобы постичь тайну ее внутренней формы, ее душу, необходим физиогномический такт, ибо всякая экономическая жизнь есть выражение духовности.

Экономическое мышление является базисом всех культур. Благодаря ему человек возделывает поле и приручает животных, создает вещи и обменивает их, изобретает тысячи способов, чтобы повысить уровень жизни и превратить свою зависимость от окружающего мира в господство над ним. На этом первоначальном периоде развивается «праэкономика», когда свойства неживой природы с помощью технических процессов ставятся на службу жизнеобеспечения.

С началом цивилизации возникает экономическая история высоких культур, обладающая своим индивидуальным «лицом» и миром форм. Экономическая жизнь каждой культуры выстраивается подобно пирамиде.

Первый слой образует крестьянская или деревенская примитивная экономика, малоподвижная и инертная.

Второй слой образован городской культурой, для которой характерна большая напряженность и интенсивность.

Третий слой — мировая экономика, распространяющаяся из ограниченного числа центров и подчиняющая себе провинциальную экономику.

Внутри каждого слоя можно выделить производящую, посредническую и перерабатывающую разновидности экономики. Каждая из них занимает свое место, обеспечивая стабильность экономической жизни.

Развитие экономики тесно связано с денежной системой как средством взаимных расчетов. Шпенглер анализирует роль денег в истории культуры, рассматривая их как форму духовной энергии, в которой находят выражение воля к господству, политическая, социальная, техническая, умственная одаренность:

Всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах. Лишь деньги возводят дух на трон^[9].

Деньги становятся могущественной силой, они являются причиной кровавых войн и преступлений, они превращают целые города в монету, народы — в предмет купли и продажи, природные ресурсы — в финансовую энергию. Все ценности обретают свой экономический эквивалент в виде денег.

Исследователям еще предстоит описать идею денег в истории культуры, выяснить их символическое значение. В античной культуре «талантом» называлось небольшое количество золотой утвари и украшений, а монетой — кусочек металла в отчеканенной форме. В античном экономическом мышлении такие понятия, как «имущество», «доход», «долг», всегда означали сумму наличных денег и ценных предметов, находящихся в одних руках. Можно предположить, что в эпоху Цезаря свыше половины античного золота находилось в Риме.

Лишь впоследствии качества монеты переносятся на живые объекты и на сцене появляется работорговля как «людская наличность». Раб служит накоплению имущества, у него есть «курс на рынке». Именно этим Шпенглер объясняет количество рабов, значительно превышающее производственную необходимость. Они были не только товаром, но и наличным денежным запасом. Когда при разрушении Коринфа статуи переливали на монеты, а горожан отправляли на невольничий рынок, то для античного мышления это была одна и та же операция: предметы превращались в деньги. Таков был смысл денег в античной культуре.

Иной смысл и назначение денег появляются в Новое время. Ценность денег заключается не в простом наличии, а в способности стать мощной силой. Силовое поле денежных напряжений простирается на дальние расстояния благодаря записи в книгах, выданным чеку, векселю или банкноте. Ценная бумага становится представителем денежного запаса. Появление «двойной бухгалтерии» Шпенглер сравнивает с открытием.

«Мышление деньгами порождает деньги: вот в чем тайна мировой экономики»¹, — заключает Шпенглер. В мировой экономике особую ценность приобретает труд изобретателя и организатора, который увеличивает стоимость предметов. Мелкий, массовый труд, который обожествлялся социалистами, на самом деле имеет подчиненное и второстепенное значение: «Меру задает изобретатель паровой машины, а не кочегар. Мышление — вот что важно»^[10][11]. Изобретатель и первооткрыватель становятся символами и знаковыми фигурами Нового времени. На этом основании возник образ Фауста как символа европейской культуры. Идеалом провозглашаются энергия практического размышления, сила озарений, неуемная страстность научного поиска, раскрывающего тайны природы. Мир буквально преобразуется всего за несколько столетий.

Культура взошла на такой уровень деятельности, что под нею трясется земля, предупреждает Шпенглер. Люди сделались рабами своего сознания, были оттеснены в тень экономикой машинной индустрии, а природа содрогнулась от мощного натиска разума. Фаустовская страсть изменила облик поверхности земли. Машины опоясывают землю бесконечной тканью тонких тел, потоков и напряжений. Но машине с ее человеческой свитой угрожает опасность пасть жертвой еще более мощной силы. Шпенглер предсказывает предстоящую «схватку между деньгами и кровью», когда «меч одержит победу над деньгами, а воля господствовать подчинит волю к добыче». Этот мрачный прогноз был подтвержден событиями XX в.

Однако история не стремится к своему завершению. Жизнь и только жизнь имеет значение в истории. Всемирная история — это всемирный суд, она всегда принимала сторону более сильной, более полной, более уверенной в себе жизни. Так завершается спектакль высокой культуры. Задача, поставленная исторической необходимостью, разрешится в любом случае — будь то при участии каждого отдельного человека или же ему наперекор. Данную мысль Шпенглер подтверждает афоризмом Сенеки в письмах к Луцилию: «Покорных рок ведет, строптивых гонит». Этим высказыванием Шпенглер завершает исследование всемирно-исторических перспектив культуры.

• [1] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 163.
• [2] Там же. С. 169.
• [3] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 173.
• [4] Там же. С. 173.
• [5] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 158.
• [6] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 342.
• [7] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 467.
• [8] Там же. С. 469.
• [9] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 515.
• [10] Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 524.
• [11] Там же. С. 525.