История как диалог

Обосновывая идею истории как диалога, Гуревич опирается на тезис М. Бахтина, что специфическая черта всех гуманитарных наук по отношению к наукам точным, заключается в том, что здесь интеллект созерцает не вещь, а субъект: «Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо, как субъект, он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим»^[1].

Принцип диалогичности становится и главным принципом исторического мировоззрения Гуревича. Можно ли видеть в истории диалог? Ведь диалог — это живой разговор, беседа, спор. А с кем еще может беседовать историк, как ни с другими историками, которые ведут диалог о прошлом, но не с самим прошлым. Однако Гуревич говорит именно о контакте «с человеком далекой эпохи, с его психикой, умственным кругозором, с его интересами и страстями», который, по его мнению, «придает историческому исследованию необычайную интеллектуальную напряженность, остроту и привлекательность»^[2]. Однако контакт прошлого и настоящего есть, все-таки, контакт довольно односторонний, в котором историк не может получить ответа от прошлого или услышать возражения. Тем не менее Гуревич утверждает, что такой диалог культур вполне возможен, и что он происходит при условиях, когда «ныне живущий интерпретатор в какой-то мере способен понять, во-первых, изначальный смысл отдельного творения или целой „культуры“ т. е. тот смысл, который она имела „для себя“ […], во-вторых, смысл своего творения или целой культуры, который она получала в последующее время, в восприятии ее наследников, неизбежно ее перекодировавших и по-своему осваивавших, и, в-третьих, смысл, который этот феномен далекого прошлого приобретает „для нас“ и для нашей современности. Но не в этом ли заключен глубинный смысл изучения истории культуры как переклички эпох? Не в бахтинском ли понимании „большого времени“ заключается задача истории ментальности»^[3].

Чтобы разобраться с этим вопросом, нам необходимо обратиться к наследию самого Михаила Бахтина, на которого опирается и которого цитирует Гуревич. Сам Бахтин выражается по поводу «диалогического контакта» настоящего с прошлым следующим образом: «Подчеркиваем, что этот контакт есть диалогический контакт между текстами (высказываниями), а не механический контакт „оппозиций“, возможный только в пределах одного текста (знаками внутри текста) и необходимый только на первом этапе понимания (понимания значения, а не смысла)»^[4]. Но историческая наука, надо признать, просто рождена для подобного текстового диалога, который, позволяя критиковать и дополнять, не разрешает ничего из диалога убирать. Каждое высказанное в диалоге мнение принадлежит ему, является его составной частью и составным элементом. В диалоге «историк вопрошает людей прошлого и внимательно вслушивается в их ответы»^[5], что и позволяет ему избежать принципа монологичности, при котором был бы «слышен только голос историка», считает Гуревич. Также диалог не позволяет историку поставить точку в историческом дискурсе, потому что это противоречило бы смыслу диалога, в котором «вопрос и ответ не являются логическими отношениями (категориями); их нельзя вместить в одно (единое и замкнутое в себе) сознание; всякий ответ порождает новый вопрос. Вопрос и ответ предполагают здесь взаимную вненаходимость. Если ответ не порождает из себя нового вопроса, он выпадает из диалога и входит в системное познание, по существу безличное»^[6].

К тому же необходимо учитывать, что в истории диалог часто ведется как по отношению к одному и тому же событию, так и по отношению к одним и тем же источникам, представляющим это событие, так что в этом случае мы можем говорить о неизменном текстовом фундаменте диалога, на базе которого возникают и развиваются новые интерпретации. В историческом диалоге историк, «беря тот или иной текст, анализирует его, расчленяя на определенные фрагменты, по-новому их группирует, выделяет из них те элементы, которые представляются ему особенно важными»^[7].

Таким образом, историк создает из множества источников свой. Да, «в определенном смысле он, историк, создает источник»^[8], считает Гуревич. Поэтому история для него является дисциплиной, «конструирующей исторические источники, исходя из наличного, дошедшего из прошлого „сырого материала“»^[9]. Однако то, что Гуревич называет «сырым материалом» является таковым лишь для историка, но не для автора источника, который, возможно, и не подозревал, что его тексты будут для кого-то служить сырым материалом. Казалось бы, что историк, вступая в вневременной диалог, таким образом устанавливает прямую связь с «временем — пространством» того прошлого, которое интерпретирует, но подобное представление является для Гуревича слишком упрощенным, потому что «дело усложняется тем, что в исследование властно вторгаются еще и другие, так сказать промежуточные пласты времени. Это те интерпретации, которые давались изучаемому явлению на протяжении периода, отделяющего прошлое от современности»^[10].

Благодаря вторжению самых различных интерпретаций прошлого в историческое повествование, история становится диалогом и приобретает характер.

• [1] Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук // Эстетика словесного творчества. М" 1979. С. 363.
• [2] Гуревич А. Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 50.
• [3] Там же. С. 131.
• [4] Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. С. 364.
• [5] Гуревич А. Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 293.
• [6] Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. Эстетика словесного творчества.С. 371.
• [7] Гуревич А. Я. Территория историка. С. 86.
• [8] Гуревич А. Я. История в человеческом измерении (Размышления медиевиста) //НЛО. 2005. № 75. С. 11. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2005/75/gu4-pr.html (датаобращения: 01.11.2017).
• [9] Гуревич А. Я. История в человеческом измерении. С. 11.
• [10] Гуревич А. Я. Территория историка. С. 109.