Общественное положение князя

Княжое право

«Народ, — читаем у В. И. Сергеевича, — сознает свою неспособность устроиться без князя и вместе с тем понимает необходимость дать ему высокое положение в своей среде, без чего не было бы возможно достижение целей призвания; князь есть народная власть» ^{, 51}.^[1]

Это «высокое положение» древнерусского князя следует, по крайнему разумению моему, рассматривать с двух различных сторон. С одной стоят «цели призвания»: защита земли от внешних врагов и охрана внутреннего ее мира, установление наряда; это правительственная роль князя как народной власти. С другой— совокупность отношений, выделяющих князя из народной среды, ставящих его не только во главе обычноправового уклада народных общин, но и вне их, в сфере особого княжого права; черты такой обособленности князя в древнерусском общественном быту считаю возможным обозначить условным термином «общественное положение князя». Примером понятий и отношений, характеризующих указанную двойственность положения князя в земле-княжении, может служить рассмотренное в первом очерке семейно-владельческое воззрение на княжие волости. Оно не носит государственной печати. Мир междукняжеских владельческих отношений стоит вне области политических задач князя, защитника земли и установителя наряда, но в постоянном взаимодействии с нею, то в резком противоречии, подчиняя ее своим интересам, то в попытках согласоваться с нею в идее старейшинства и союза князей на пользу русской земли. Народное общественно-правовое воззрение признает за членами княжого рода их владельческую привилегию, но игнорирует княжие семейно-владельческие отношения и соглашения, стремясь то нарушить, то использовать их как внешнее условие в пользу интересов данной земли.

Народное обычное право имеет назначением охрану мира в недрах общественного союза: такими союзами видим местные общины, выступающие в Русской Правде под названием вервей; но верви в данных источников наших только часть целого, союза более широкого, земли, городской области. Народное право — право отдельных земель; для действия своего оно предполагает определенную оседлость и союзность, будучи ограничено в составе данного союза и на территории его поселения ^⁵². Оно вырастает из уклада местной жизни, его развитие идет путем непосредственного применения в практике народных судов того, что считается нормой, и формулируется на каждый данный случай ^{, 53}. Князь стоит вне этого уклада местной жизни, вне обычноправового союза. В своей среде князья сами создают свои отношения — семейноправовые, договорные, фактические.

Определялось ли народным правом положение князя в землекняжении? Оно могло определяться в рядах князей с вечем. И нов-^[2][3]

городские договоры содержат немало определений, касающихся личного и имущественного положения князя в Новгородской земле, но больше отрицательных ^{, 54}. Новгородские договоры стремятся устранить возможность для князя занять в среде новгородской то исключительное общественное положение, какого князья достигали в других землях, и уничтожить все, что князья успевали по временам приобрести в этом направлении. Договоры эти стремятся поставить князя «на всей воле новгородской» так, чтобы он не имел никакой самостоятельной опоры в земле, помимо правительственной роли, предназначенной ему новгородским политическим строем.

Мы очень мало знаем о содержании рядов между князьями и населением других городов русских. Можно с уверенностью сказать, что оно не было богато общими положениями, а скорее касалось тех или иных очередных вопросов, злоб дня. Так заставляет думать единственный пример: сохраненный летописью договор киевлян с Игорем и Святославом Ольговичами в 1146 г.^[4][5]; так заставляет думать и преобладание общих выражений, что князь занял стол, урядившись с людьми, «весь порядъ положьше», «створивъ людемъ весь порядъ», укрепившись с ними крестоцелованием. Эти «поряды» касались вопросов преемства стола (признание князя, иногда с детьми) или суда и управления. Но нет никакого намека на то, чтобы вне новгородского севера население брало на себя задачу определять общественное положение князя. Князья сами его строили, создавая и свое особое княжое право внутри земли-волости.

Выражение «княжое право» требует пояснения, так как с ним можно связывать весьма различные значения. Укажу прежде всего, чего я не подвожу под свой термин. Незачем называть «княжим» вообще право, создаваемое уставною деятельностью князей или исходящей от них судебной практикой. И то, и другое может вносить в жизнь земли немало новых правовых норм; но, дополняя, преобразовывая или видоизменяя действующее право, княжая власть не создает из творимых ею норм особой системы права, отличного от права народного и построенного на иных началах. Князь-правитель — народная власть, и его участие в правообразовании само по себе не раскалывает действующего права на две различные системы. Отдельные нормы такого происхождения могут конкурировать и даже стоять в противоречии с нормами народного обычного права, но этого, полагаю, недостаточно, чтобы стоило говорить об особом княжом праве ^{, 56}.

На князе лежит охрана внутреннего мира и наряда в земле. Историки германского права в этой функции конунга различают общую и специальную охрану мира. Первая объемлет все население и находит выражение как в самостоятельной судебноадминистративной деятельности князя и его агентов, так и в воздействии княжой власти на деятельность самоуправляющихся народных общин. Вторая создает для отдельных лиц или групп привилегию особой непосредственной защиты княжой власти, защиты, имеющей свою санкцию в особых карах, независимых от системы наказаний, принятых в общем народном праве ^{, 57}. Как бы далеко ни шла творческая и преобразующая деятельность князя на первом из этих путей, она развивается в сфере общего права. Но и второй путь сам по себе не ведет к принципиальной, сознательной и намеренной противоположности между правом княжим — королевским и народным, а составляет необходимое дополнение этого последнего по мере усложнения жизни и возникающих в ней новых вопросов. На этом, думается, правильно настаивают названные немецкие ученые^[6][7][8]. Однако именно этот путь специальной княжой защиты дает князю в руки могучее орудие для создания в земле-княжении крепкой опоры своему положению, независимой от народной общины. Это тот путь, на котором княжеская власть собрала вокруг себя новые социальные силы, противопоставляя их народным общинам и организуя их по началам, независимым от народного права, заложила фундамент нового общественно-политического строя, пришедшего на смену строю вечевых общин.

Дело в том, что практикой специальной княжой защиты князья пользовались (как и западные короли, что едва ли нашло себе достаточную оценку в упомянутых трудах)^[9] не только и даже не столько для пополнения дефектов старого права, но также — и прежде всего — для возвышения своей социальной силы, строя внутри земли-волости особый круг отношений и придавая ему, чем дальше, тем больше, значение опоры политической своей власти. Этот круг отношений можно назвать, применяя термин Хальбана, союзом княжой защиты. По определению Хальбана, «это правовой союз, стоящий вне общего государственного союза членов племени и построенный на совершенно иной основе». Иная основа, здесь указанная, и есть особое княжое право. Оно развилось и окрепло прежде всего в области княжого быта и княжого частного хозяйства, служа цементом для здания общественного положения князя, его социальной силы, восторжествовавшей над вечевыми общинами в эпоху перехода к новому, удельному и вотчинному строю.

• [1] Сергеевич В. Лекции. С. 143.
• [2] «А изъ своего города въ чюжю землю свода нЪтуть» (Русская Правда /Изд. В. Сергеевич. III ред. С. 48).
• [3] Cp.: Brunner Н. Deutsche Rechtsgeschichte. Bd. 1. S. 405 и примеч.: I: «DieGewohnheit ist nicht Entstehungs-sondern Erkenntnisform des Gewohnheitsrechts» |"Обычай — не форма возникновения, но форма познания обычногоправа"].
• [4] Запрет приобретения земельной собственности и закладников.
• [5] Киевляне жалуются князю на тиунов: «Ратша ны погуби Киевъ, а Тудоръ —Вышегородъ; а нынъ, княже Святославе, цЪлуй намъ хрестъ и за братомъ сво-имъ; аще кому насъ будеть обида, то ты прави». Князь отвечает: «Азъ цЪлуюкресть за братомъ своимъ, яко не будеть вы насилья ни которого же, а се вамъи тивунъ, а по ващей воли» (Ипат. С. 229, под 1146 г.). Другая и, видимо, позднейшая редакция того же известия дополняет его словами Святослава Игорю: «Азъ, брате, цЪловалъ кресть на томъ Кияномъ, яко быти тебЬ княземъ во правду, и людемъ кому до кого обида будеть, ино ти ихъ судити во правду самому, или мнЪ, а тиуномъ ихъ не судити, ни продавати; а что были тивуны братанашего Ратша и Тудоръ, а тЪмъ не быти, а коимъ будеть быти, ино имъ иматисъ суда урокомъ, а въ свою волю имъ людей не продавати» (Воскр. С. 35).
• [6] Таким образом, мое выражение «княжое право* отнюдь не соответствует тому, что, например, Г. Бруннер называет «K?nigsrecht» (Brunner Н. Deutsche Rechtsgeschichte. Bd. 1. S. 405—412). Определяя народное право как-то, какое возникает из участия народа в применении и установлении права, Бруннер королевским называет право, исходящее от правительственной деятельности короляи королевских чиновников и от практики королевского суда. Бруннер сам указывает на условность этого разграничения, так как, по существу, трудно егокоролевское право отделить от того, которое входит по королевскому починув практику народных судов или, возникнув в сфере королевской деятельности, получает признание в постановлении народного собрания, или входит в силупотому, что вся область применения права перешла в руки короля. Все этополитические моменты, очень важные, но не определяющие, по существу, разновидностей действующего права. Бруннер дорожит понятием королевскогоправа, по-видимому, потому, что законодательная и судебная деятельностькоролевской власти создавали право, водворение которого в уклад народноправовых отношений «означает существенный прогресс в правовом развитии», а также потому, что королевское право «было в состоянии приобрести территориальное значение, подчиняя своему господству все государство или отдельныеего области». Но и это — значение королевской власти, а не особого королевского права. Между этим королевским правом и народным Бруннер самне видит принципиальной противоположности.
• [7] Brunner Н. Deutsche Rechtsgeschichte. Bd. 2. S. 48 ff.; Halban-Blumenstock A. K?nigsschutz und Fehde // ZSSR. GA. 1898. Bd. 30.
• [8] Хальбан приводит следующий пример королевской защиты отдельного лицаради исправления несовершенства обычного права. По рассказу ГригорияТурского, к королю Хильдеберту обратилась женщина, убившая похитителя, но не в самозащите, а спящего: «Tunc rex misericordissimus non solum ei vitamdonavit, verum etiam preceptionem tribui jussit, ut in verbo sui posita a nullo
• [9] Хальбан отмечает только, что специальная королевская защита—та почва, на которой законодательная власть королей впервые пыталась осуществить своипреобразовательные идеи и воззрения. Ср. у Бруннера объяснение причин, почему возникла в германской историографии тенденция к чрезмерномуумалению исторического значения дружины (Brunner Н. Deutsche Rechtsgeschichte. Bd. 1. S. 195).