Великий исход пророка моисея

О великом законодателе Израиля создано много легенд, мифологических сказаний, научных исследований. Не обошлось и без домыслов. Фрейду, к примеру, помстилось, что Моисей вовсе не был евреем, а был египтянином. К примеру, библейское повествование книги «Исход», не говоря уже о многочисленных апокрифических сочинениях. На протяжении столетий ученые пытались отсеять из потока материалов сведения исторического характера. Они пытались создать хоть приблизительный, но реальный портрет этой грандиозной личности. Фигура Моисея актуализирует важнейшие аспекты истории, культуры, религии. Через эту фигуру осмысливаются философские и нравственные основы для возникновения и развития целых цивилизаций.

Юнг раскрывает огромную роль мифа в человеческой истории. И в то же время показывает, что миф — это не фикция. Он состоит из непрерывно повторяющихся фактов, и их можно наблюдать снова и снова. Миф сбывается в человеке, и все люди обладают мифической судьбой не меньше, чем греческие герои.

Моисей представлен в истории как «культурный герой». Греческая философия подчеркивала в нем характер Воспитателя народа — носителя высшей человеческой морали. Римская мифология углядела в нем черты строгого законодателя Ликурга или аскетичного царя Нумы Помпилия. Новоевропейская традиция ставила на первое место праведность Пророка — неутомимого сокрушителя ереси.

В каждом из таких мифоисторических документов, как «Труды и дни» Гесиода, диалоги Платона или древнееврейские тексты, четко различается естественный этический порядок и сверхъестественный, или моральный порядок. Когда древние размышляли о смысле истории, они были убеждены в том, что когда Богу было необходимо высказать свое мнение, он делал это при помощи событий. История, следовательно, рассматривалась как последовательность событий, являющих собой послание Бога. Могли ли древние евреи остаться в египетском рабстве? Могли, если бы пророк не донес до них волю Бога и не позвал их в мучительный исход. Но и в этом контексте воля каждого иудея становилась экзистенциальном актом. Сошлось все — Божье повеление, муки рабства, тоска по свободе и единению.

Рассказ о великом Моисее — это поэма освобождения от гнета, история массового единения, исхода из рабства. Об этом с восторгом писал немецкий просветитель Г. Лессинг. Многие поколения черпают вдохновение в этом великом мученичестве ради свободы. Но обозначилась и разница в интерпретации Божьего послания. Многие политические группы, игнорирующие друг друга, пытались сформулировать свою точку зрения на три принципиальных вопроса: о смысле истории, о личности Мессии и о природе Израиля, «народа Божьего». Для христианских теологов главным событием было явление Иисуса. В качестве доказательства выступал аргумент: обращение в христианство империи, дотоле выступавшей в качестве его гонителя. Наступала новая эра, Царство Божье на земле. Поэтому, обращаясь к книге Бытия, христианские теологи превращали историческое повествование в целостный нарратив, в котором целью истории было пришествие Христа, Бытие воспринималось как предвестье и пророчество о нем.

В палестинском же Талмуде мессия тоже оказывался целью и смыслом истории. Причем речь шла о вполне конкретной личности — было определено, когда придет мессия, какого рода он будет, и даже как его зовут, и что должны сделать евреи для его пришествия. Спасет ли мессия мир? Христиане отвечали: уже спас. Евреи не соглашались: только в будущем.

Еврейская национальная идея значима. Но у нее есть и изнанка. Это представление об избранности народа, которое завершилось проповедью закрытой этничности. История может позвать на подвиг, но мессианская идея способна обернуться и герметичностью, узостью социального мышления. «Еврейство, — писал Н. А. Бердяев, — придавало религиозное значение крови, связало неразрывно момент религиозный с моментом национальным. Мессианское сознание народа всегда есть явление еврейского духа. Еврейству была свойственна исключительность, исключительная приверженность к своему и своим… Если расизм на почве еврейства имеет свое оправдание, то он не имеет никакого оправдания на почве христианства».

Христианство провозгласило не этничность, а вселенскость, где нет ни «эллина, ни иудея». Расовая теория с христианской, и просто с человеческой точки зрения, безусловно, антигуманна. Между тем национальная идея потому и называется национальной, что она не откликается на эту вселенскость. В ней есть опасность религиозного фундаментализма. Десять лет назад «Независимая газета» напечатала диалог писателя Георгия Давыдова и Льва Аннинского о судьбе России. И знаете, какой заголовок дала газета, публикуя этот материал? «Русской истории нужен Моисей». Но почему именно Моисей — пророк мессианской этничности? И вот писатель Георгий Давыдов разъясняет: «Русский народ, единственный законный наследник античности и христианской имперской идеи, несет в истории мессианскую идею. Мировое призвание России состоит в настоящее время в том, чтобы остановить гибельное движение западной цивилизации».

Мы видим, что право крови отозвалось здесь из еврейской традиции. И великий пророк назван не случайно. Правда, состав крови здесь уже другой. Но десять лет спустя для многих стало очевидным, что результатом этих соблазнов избранничества, оказался большевизм (см. Ципко Александр. Снова «Красный проект»? //ЛГ, 2008, № 26, с. 4).

Что можно извлечь сегодня из названных духовных исканий? Глобализация по определению привела к кризису национальную идею. Государство стало утрачивать привычный суверенитет. Часть своих полномочий оно вынуждено делегировать крупным межрегиональным структурам, а часть у него явочным порядком отбирают корпорации. Князьями современного мира являются владельцы и менеджеры крупных транснациональных корпораций, ведущие финансисты, регулирующие потоки мировых денежных средств, интеллектуалы, занимающиеся геополитическим стратегированием, медиамагнаты, политики, имеющие серьезные экономические ресурсы.

Обнаружилась парадоксальная ситуация. Исповедуя глобалистские ценности, осознавая магистральность исторического процесса, мы одновременно толкуем и о национальной идее. Не является ли это идеологическим коктейлем? Нет ли здесь опасности снова оказаться на обочине истории?