Формы ведения хозяйства

До начала процесса приватизации в племенных протогосударствах и в городах-государствах существовала лишь одна форма ведения хозяйства — общинно-государственная. Корни ее восходят по меньшей мере к неолитической революции, а в некоторых отношениях уходят много глубже. Сущность ее вкратце сводится к тому, что коллектив производителей, земледельцев и скотоводов, традиционно относился к средствам производства и ресурсам как к своим, т. е. имел право владеть ими и использовать их в своих целях и интересах, тогда как распоряжался этим общим достоянием от имени коллектива его глава, от старшего в семье и клане или старейшины общины до племенного вождя и государя. В разных примитивных государственных образованиях этот тип ведения хозяйства в зависимости от обстоятельств варьирует, порождает ряд модификаций.

Пример Так, в Египте необходимость строгого регулирования сельскохозяйственного процесса уже на самом раннем этапе существования государства привела к тому, что община полностью растворилась в централизованно-государственной, регионально-храмовой форме ведения хозяйства. В Индии, напротив, исторический ход развития, связанный с социально определяющей и регулирующей ролью варно-кастовой системы, привел к возникновению исключительно прочной и внутренне саморегулирующейся общины, автономное функционирование которой делало ненужным разветвленный аппарат администрации. Эти две модификации — своего рода крайности, два полюса, между которыми находились все остальные, от шумерской до китайской. В них достаточно гармонично сочетались общинные формы хозяйства с государственными (в форме обработки больших казенных полей в Китае или храмовых земель на Ближнем Востоке). В целом, однако, речь идет именно о модификациях единой формы хозяйства.

Единство указанной генеральной формы состоит в том, что земледельцы имели наследственно гарантированное право и обязанность обработки земли и использования нужных им ресурсов, от воды и пастбищ до леса, рыбы, дичи и т. п. В то же время право владения и распоряжения землей и ресурсами, постепенно трансформировавшееся в право собственности (власти-собственности), находилось в руках оторванного от производства пищи аппарата власти, от храма до государства. Материальным выражением общественного признания этого права являлась выплата коллективом производителей избыточного продукта представителям власти. Эти выплаты могли иметь различную форму (труд представителей коллектива на общих полях или полях храма; выделение части или определенного фиксированного количества урожая; отработки типа трудовой повинности и т. п., вплоть до казарменнокоммунистических организаций), но в любом случае экономически представляли собой ренту-налог, за счет редистрибуции которой только и могло существовать неевропейское государство.

Выплаты в казну, т. е. рента-налог во всех ее формах с последующей ее редистрибуцией, — не только материальное выражение факта существования высшего права правителя и генерального принципа власти-собственности, но также и та материальная основа, на которой существует и само государство как система институтов, и все развитое общество. Это общество уже достаточно прочно базировалось на основе постоянного обмена деятельностью, поскольку состояло как из земледельцев, так и из ремесленников, жрецов, администраторов, воинов, необходимой сферы обслуживания (слуги и рабы) и т. п. Каждая из указанных категорий лиц делала свое дело и потому была необходима для нормального функционирования усложненного общества и государства. Каждая из них вносила свой вклад в существование общества и каждая получала за это необходимые средства для жизни. И хотя и вклады, и средства зависели от степени значимости труда той или иной категории лиц, так что о равенстве внесенных вкладов и полученного взамен эквивалента речи нет (и по количеству, и по качеству труда люди в сколько-нибудь развитом обществе всегда различались, различаются и будут различаться), в то же время нет еще оснований говорить о том, что одни живут за счет других. Речь пока идет только о взаимном обмене деятельностью и, можно добавить, взаимовыгодном для всех обмене, ибо в конечном счете этим гарантируется стабильность существования, что само по себе, как и духовный комфорт, стоит немалого. Такой взаимообмен в рамках вынужденного сосуществования при исторически сложившейся форме хозяйства был необходим структуре в целом.

Наиболее ранние социальные связи, свидетельствовавшие о неравенстве, т. е. этногенная, делившая всех на своих и чужих, и правовая, восходившая к проблеме равноправия, во многом определили нормы привычного и для первобытной общины реципрокного обмена, который в условиях формирующегося государства был расширен до уровня обмена общественно полезной деятельностью. В этот обмен были включены все производители, администраторы, воины, жрецы, ремесленники и даже рабы-слуги. Каждый из них вносил свой вклад в обеспечение нормального и стабильного существования усложнившегося общества с разделением труда и социальных функций. Взимание ренты-налога, реализация трудовых повинностей и редистрибуция избыточного продукта среди слоев населения, не занятых в сфере производства пищи, — вот основные функции, которые выпадали в данной структуре на долю государства, представленного аппаратом власти в самом широком смысле этого слова, включая и тех, кто обслуживал потребности этого аппарата.

Применительно к ранним обществам и примитивным государственным образованиям, построенным на подобной основе, можно было говорить о взаимовыгодном обмене деятельностью, жизненно необходимом для выживания и стабильного существования усложнившейся по сравнению с первобытностью структуры. Но ситуация начинала меняться с увеличением должностного неравенства, особенно после рождения имущественных привилегий высших слоев. Правда, все это тоже можно было бы считать чем-то вроде эквивалента, учитывающего неравенство разного труда, формой компенсации за более высокое качество такого труда, но только до известного предела. Заметная трансформация начиналась с резкого роста престижного потребления верхов. Индивидуальное обогащение власть имущих и стремление ко все большему обогащению, в новых условиях сравнительно легко реализовывавшееся с помощью рынка, развитых товарно-денежных связей и прочих аксессуаров частнособственнической формы ведения хозяйства, решительно изменило привычную картину. Усилился имущественный разрыв между производящими низами и управляющими верхами, а присвоение последними все большей доли увеличивавшегося объема избыточного продукта теперь уже очевидно превышало справедливые нормы компенсации за качество труда в системе взаимовыгодного обмена деятельностью.

Возникал хорошо известный специалистам феномен неэквивалентного обмена. Проще говоря, производители начали вносить в казну много больше, чем они получали от государства (в виде защиты от внешних вторжений, организации управления, создания системы духовного комфорта и т. п.). И эта разница как раз и являлась свидетельством неэквивалентности, а если рассуждать в марксистских терминах — эксплуатации правящими верхами, организованными в государство, производителей, обязанных налогами и повинностями, прежде всего общинных крестьян. Возраставшая рента-налог, во всяком случае значительная ее часть, становилась с этого времени убедительным доказательством явной неэквивалентности, а в ряде случаев (должностные наделы чиновников, жрецов, воинов, аристократов) трансформация отношений была и весьма наглядной. Все видели, что начальство буквально роскошествует за счет налогов и повинностей с населения, но ничего поделать с этим было уже нельзя.

Стоит специально обратить внимание на то, что все описанное — никак не частнособственническая эксплуатация (а марксизм, что хорошо известно специалистам, признает только ее, почему и требуются оговорки), ибо все связи здесь по-прежнему опосредуются отношениями централизованной редистрибуции. Словом, отсутствие частнособственнических отношений в описываемой первой и основной на Востоке сфере ведения хозяйства не меняло того, что в ней уже было налицо использование труда одних для привилегированного и даже роскошного существования других.

Описанная только что трансформация была начальной, исходной. Но она дала мощный толчок процессу более широкой, масштабной, разносторонней приватизации. Процесс этот в различных древних обществах протекал по-разному и даже в разное время. Так, в Шумере он начался весьма рано, в Египте сравнительно поздно, в Индии шел достаточно вяло, в Китае весьма энергично. Как бы то ни было, он внес немало изменений в экономику. Главное заключалось в том, что наряду со старой, общинно-государственной формой ведения хозяйства, которая оставалась основной, появилась новая форма ведения хозяйства, принципиально от нее отличная.

Она была основана на частной собственности и рыночном обмене, хорошо знакома с товарно-денежными отношениями и активно способствовала обогащению отдельных лиц и групп населения. Речь идет о частной земельной аренде, наемном труде, о работе производителей, прежде всего ремесленников, на рынок и на заказ, о купле-продаже и игре на разнице цен, наконец, о ростовщичестве, долговой кабале и т. п. Здесь, в этой сфере хозяйства, всегда доминировал свой закон: имущий противостоит неимущему и использует его труд. Как же стали сочетаться и сосуществовать обе сферы, обе формы ведения хозяйства? В принципе все происходило достаточно гармонично, хотя порой и по-разному, в зависимости от обстоятельств.

Пример Так, например, индийская община легко и безболезненно приспособилась к такому сосуществованию. Сочетание элементов частнособственнического хозяйства с традиционными отношениями, освященными варно-кастовыми нормами, привело к формированию весьма специфической внутриобщинной системы джаджмани, сводившейся к обмену услуг в соответствии с непреложными кастовыми различиями. Приспособилась к новым условиям и традиционная китайская община, где аренда и найм стали привычной нормой, как, впрочем, и долговое рабство или ростовщичество. Болезненно шел процесс в ряде обществ Ближнего Востока, особенно в Египте. Но в конечном счете приспособились и они.

К сказанному стоит добавить, что основной сферой новой формы хозяйства стал город, средоточие ремесла и торговли, место обитания богатых и знатных, особенно причастных к власти. Дело в том, что процесс приватизации, приведший к формированию новой формы ведения хозяйства, едва ли не в первую очередь затронул социальные верхи, власть имущих. Эффект престижного потребления был мощным стимулом быстрого развития приватизации и связанного с ней личного обогащения, к чему верхи стремились в первую очередь. Не только весь избыточный продукт земледельцев стекался в города, где он после редистрибуции почти целиком и оставался. В городах концентрировался также и избыточный продукт ремесленников. Здесь же сооружались монументальные строения — плод тяжелого труда привлеченного к повинностям населения. Ну и, конечно, в городах оседала немалая доля того продукта и труда, который изымался в сфере частнособственнического хозяйства и шел в карманы богатеющих собственников. Основная часть их тоже жила в городах.

Пример Как известно, многие из больших городов со временем превратились, как, например, Вавилон, в признанные центры мировой транзитной торговли, для обслуживания нужд которой там существовали многочисленные торговые дома, кредитные конторы и т. п.

К проблеме форм ведения хозяйства и особенно к появлению и развитию рыночно-частнособственнической активности тех, кто обогащался за счет этой активности, но, будучи оскопленным властью, не имел возможности превращать свои доходы в капитал, вплотную примыкает основательно запутанный марксизмом вопрос о «классах», особенно так называемых антагонистических. Тезис о том, что государство будто бы возникло на основе разделения общества на антагонистические классы, современной отечественной историографией решительно — хотя и не слишком гласно — отвергнут. Это утверждение не может быть принято во внимание даже применительно к античной Европе, не говоря уже о Востоке, где сам Маркс не видел никаких «классов».

Нынешнему поколению, особенно юному, даже не понять, насколько привычно было рассуждать об «эксплуатации трудящихся» в нашем социалистическом обществе, где из этих самых трудящихся цинично и безжалостно выжимали все, что только можно было с них взять. При этом утверждалось, что буржуи живут за счет классового угнетения, основанного на экономическом неравенстве (собственник орудий и средств производства эксплуатирует неимущего, лишенного этих орудий и средств, не имеющего собственности). Но давайте разберемся. А если речь идет о сфере отношений, не основанных на частной собственности, что и было, в том числе и по мнению Маркса, на Востоке, в частности в рамках системы джаджмани, как тогда? Где здесь экономический фундамент эксплуатации? И что такое государство при этом?

Причастные к власти социальные верхи, объединенные в государство, действительно не являлись частными собственниками — во всяком случае в рамках тех отношений, о которых идет речь. Но в то же время они были субъектами собственности постольку, поскольку имели власть (феномен власти-собственности), т. е. представляли собой хорошо организованный социополитический слой общества, который выполнял функции господствующего, хотя «классом» в собственном смысле этого слова, т. е. по Марксу, не был. Иными словами, получается, что все причастные к власти являются собственниками и «классом» не потому; что они частные собственники, а постольку, поскольку олицетворяют собой государство. Вне государства ни один из них не имеет отношения ни к власти, ни к собственности, ни к функции «господствующего класса».

Вдумайтесь, уважаемый читатель, в то, о чем идет речь, и вам сразу же станет до предела ясным, почему наш бывший вождь так ненавидел идею об «азиатском способе производства» и столь безжалостно уничтожал всех, кто смел рассуждать о нем.

Теперь о другой форме ведения хозяйства, о той, что была тесно связана с процессом приватизации и частной собственностью. Здесь была создана экономическая основа для появления «классов» по Марксу, т. е. частная собственность на орудия и средства производства. Появились ли они? Не затрагивая сложную проблему принципиального несходства оскопленной добуржуазной частной собственности и той, что характерна для антично-буржуазного общества западного типа, обратим внимание на марксистскую аргументацию. Теоретики истмата, развивая ее скудные основы, сделали решительный акцент на идею о том, что «классовым барьером» в восточной древности будто бы был тот, который разделял раба и рабовладельца.

Но начнем с того, что рабство было известно человечеству с незапамятных времен. Конечно, с развитием частной собственности, как о том уже говорилось, появилось и частное рабовладение, кабальное и долговое рабство. Однако оно не было основой частнособственнической экономики и любой из форм ведения хозяйства. Раб везде и всегда был весьма дорогостоящим и достаточно нерентабельным производителем, и гораздо чаще он был важным элементом престижа его хозяина — если вести речь о частном рабе. Во всяком случае совершенно определенно, что не за счет его труда богатели процветавшие частные собственники. Разбогатев на торговых операциях и ростовщичестве, они обычно открывали свое дело, мастерскую, контору, рудник и т. п., как правило, с использованием наемного труда, иногда и рабов, включая кабальных. Кроме того, они охотно покупали земли у обедневших крестьян, хотя это было нелегко, ибо община строго стояла на страже своих традиционных прав и стремилась обставить любую такую покупку частоколом оговорок и ограничений, порой не только затруднявших, но и делавших невозможной продажу общинной земли чужаку. Но коль скоро эти трудности преодолевались и частный собственник становился землевладельцем, а также в тех нередких случаях, когда подобным собственником оказывался свой же общинный крестьянин, покупавший землю у обедневшего соседа без всяких формальностей, приобретенные земли чаще всего тут же сдавались в аренду соседям из числа обедневших и малоземельных на договорных началах. Разница между выплатой ренты-налога казне и арендной платой оставалась собственнику. Итак, источником частного обогащения были частная договорная аренда, наемный труд, труд кабальных и — гораздо реже — труд рабов.

Из сказанного явствует, что в сфере частнособственнических отношений при новой форме ведения хозяйства появлялись вроде бы «классовые» в привычном истматовском восприятии взаимосвязи и антагонизмы. На одной стороне частный собственник, на другой — неимущие и обездоленные. Характерно, что если собственников еще можно как-то условно объединить в некий «класс», хотя и по происхождению, и по положению в их число входили очень разные люди, вплоть до вавилонских рабов, о чем упоминалось, то с неимущими и обездоленными все много сложнее. Что это за «класс», в который входят и крестьяне, приарендовывавшие клочок земли у соседа с целью приработать, скажем, на свадебные расходы, и попавшие в долговую кабалу высокочтимые брахманы, и разгульные наемники, и кабальные рабы? А если это не «класс», то что же это и к чему тогда рассуждения на тему об антагонизмах?

Создается парадоксальная, но только с точки зрения привыкшего к марксистской политэкономии наблюдателя картина. С одной стороны, в обществе существует четко очерченный слой лиц, выполняющих экономические и политические функции «господствующего класса», но классом частных собственников при этом не являющийся. В их число входят причастные к власти представители аппарата администрации и тесно связанные с этим аппаратом аристократы. С другой стороны, существует социально весьма пестрая группа, которая экономически могла бы считаться «классом собственников», если бы не была оскоплена, а имела бы политические функции, по букве марксизма будто бы всегда вытекающие из экономического господства. На деле же собственники, о которых идет речь, не имеют власти, основанной на богатстве, сколь бы значительным оно ни было. Более того, богатство, непричастное к власти, на Востоке вообще мало ценилось, даже, напротив, обычно вызывало зависть и злобу со стороны власть имущих. Что же касается тех, кто вроде бы находится по другую сторону «классового барьера» в частнособственнической сфере ведения хозяйства, то здесь тоже много неясного. К числу налогоплательщиков всегда принадлежали все, кроме самих причастных к власти. Это значит, что государство выступало в качестве эксплуататора и по отношению к обычным земледельцам-общинникам, и тем более по отношению к крупным землевладельцам, чья доля ренты-налога была, естественно, весомее. Таким образом, частный собственник был в той же мере подданным, что и мелкие производители, но одновременно он же выступал в качестве того, кто извлекал выгоду из своего богатства.

Пример Если говорить о некоторых специфических формах ведения хозяйства в древневосточных обществах, то одной из них со временем (примерно со II тыс. до н.э.) стало кочевое и полукочевое скотоводство. Суть этой формы не очень сильно отличалась от земледельческой. Те же способы владения и пользования, однако, не только землей, т. е. пастбищами, но и другими ресурсами, главным образом источниками воды, а также и скотом. При этом существовала и жесткая специфика: кочевые общества были слаборазвитыми и, не имея потенций для достижения более высокого уровня развития, находились в основном на стадии протогосударства и нуждались в постоянном взаимообмене продуктами с оседлыми. Этот последний важный фактор сыграл существенную роль в исторических событиях, особенно на интересующем нас Востоке. Можно вспомнить о постоянных массированных волнах аравийских кочевников, амореев, арамеев и др., захлестывавшие время от времени очаги ближневосточной цивилизации. Правда, оседая, кочевники обычно быстро трансформировались в земледельцев, но при этом их первоначальные зоны обитания занимали другие племена, за счет которых формировались новые волны. Постоянное появление все новых и новых такого рода волн играло свою роль и в истории Китая, и в истории Индии. Обычно она была негативной, хотя не всегда и не везде. В любом случае существенно принять во внимание, что кочевое скотоводство как форма ведения хозяйства было несовместимо с земледелием. Поэтому кочевники, сравнительно легко завоевывая государства с оседлым населением, обычно меняли свой образ жизни, сами превращались в земледельцев и чаще всего составляли новую правящую элиту в захваченных ими странах. Скотоводство же как форма ведения хозяйства продолжало существовать, как правило, лишь на территориях, пригодных именно для этого и располагавшихся вне освоенных и подходящих для земледелия зон.