Государство как субъект предпринимательства в переходный период

В предисловии к первому изданию своей работы «Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции», написанной в августе — сентябре 1917 года, В. И. Ленин отмечал, что вопрос об отношении к государству приобретает в революционный период не только «практически-политическое значение, но и самое злободневное значение как вопрос о разъяснении массам того, что они должны будут делать для своего освобождения от ига капитала в ближайшем будущем»^[1]. Точно такое же «практически-политическое» и «злободневное» значение вопрос об отношении к государству приобретал и в период перехода нашего общества к демократическим ценностям. Однако наши демократы посчитали, говоря ленинскими словами, которыми он заключил свою работу, что «приятнее и полезнее „опыт революции“ проделывать, чем о нем писать»^[2].

Данная ситуация должна была обосновываться не только тем, что на смену социалистической государственной системе должна прийти совершено другая система с противоположными социализму ценностями. Но и тем, что сам факт разрушения старой жесткой государственной системы неизбежно вызовет анархические настроения и поступки. И тот факт, что, например, вся государственная правоохранительная система подвергалась неоднократным попыткам реформирования, которые никак не увязывались с экономическими реформами, — это еще одно проявление стихийного изменения страны, показатель того, что в России до самого момента мирного осуществления демократической революции не сложилась какая-то организованная сила из числа сторонников демократических преобразований.

Как видим, жизнь в условиях жесткого государственного управления всеми процессами времен социализма ничему не научила наших демократов. Они ничем не отличались в начале и на протяжении всех 1990;х годов вплоть до начала государственных реформ Президента России В. В. Путина от своих предшественников недолгой эпохи существования Временного правительства в России 1917 года. Оно «заказало свои похороны» уже на стадии своего формирования, взяв на себя обязательство не принимать решений, касающихся самого характера будущего режима до созыва Учредительного собрания. Созыв последнего явился «лебединой песней» Временного правительства.

Заметим, что и сегодня правительство демократических реформ России как-то стыдливо формулирует свои реформаторские цели в форме введения в стране рыночной экономики, отделываясь чаще всего общими пожеланиями, не рискуя вводить действительно рыночные формы организации экономики, хотя еще давно коммунисты весьма убедительно доказали, что между капитализмом и социализмом ничего быть не может, кроме переходного периода. Совершенно ясно, что и от социализма путь один — к капитализму. Не обойтись в этом случае без переходного периода, в рамках которого в стране меняется не только вся система государственного устройства, но и идеологическая, и психологическая субстанции основной массы населения.

Всё это нельзя не учитывать, говоря о кардинальных переменах в нашей стране. И за более чем 25 лет нашей новой истории мы в достаточной степени, думается, убедились в том, что от социализма к капитализму как рыночной системе экономики переход далеко не простой и не быстрый. К тому же здесь есть одна особенность, о которой почему-то забывают и о чем мы только что упомянули.

В экономической литературе сложилась устойчивая позиция, что особенности реформирования России связаны именно с вышеописанным экспериментом социалистического переустройства экономики, и вес трудности нового этапа страны связаны с переходом от социалистических методов хозяйствования к рыночным. Это действительно так. Отрицательные черты командной экономики, крайняя степень идеологизации функций и практической деятельности государственных органов, особенно партийно-государственного аппарата, за многие десятилетия советской власти сформировали устойчивый иммунитет к рыночной форме хозяйствования, а население утратило индивидуальное чувство экономической ответственности и инициативы. Но главным во всем этом, на наш взгляд, является все-таки то, что частнособственническая психология в советском обществе не только была искоренена почти совсем (о наличии такой психологии, проявляющейся в так называемой форме пережитков капитализма в сознании трудящихся не раз упоминалось в документах КПСС), но и стала антиобщественным феноменом в менталитете подавляющей части населенияИзменение данной ситуации есть весьма длительный процесс, и именно он в первую очередь является главным тормозом на пути реформ. Именно с учетом этого феномена надо подходить ко всем аспектам экономического реформирования в новой России, и в первую очередь — к роли в этом процессе государства. Однако при конкретной реализации данного подхода мы, смеем уверить, будем сталкиваться не только с относительно «молодыми пережитками» советской системы, но и с более древними рудиментами самой экономической и политической истории России. И в первую очередь — в попытках в наиболее полной мере определить, а главное — реализовать в повседневной практике наиболее эффективную роль государства. На наш взгляд, определение такой роли государства станет одним из главных моментов в теоретической разработке проблем выхода России из современного глубокого экономического кризиса и процесса превращения ее в высокоразвитую мировую державу.

Что же мы наблюдали в наших властных структурах, особенно в самом начале реформ?

Как ни странно, — всё тот же плюрализм мнений, который сыграл свою положительную роль в самом процессе формирования новой демократической власти. Но этот же плюрализм вряд ли мог быть каким-то движущим фактором в экономических преобразованиях. Попытки такого плюрализма, выразившиеся в фактах встраивания рыночных методов в советскую командную экономическую систему в конце 1980;х годов, как известно, не увенчались успехом. Но, несмотря на этот печальный опыт, новая попытка рыночного реформирования, начатая в начале 1992 года, характеризовалась тем, что «народ» боялся либерализации цен, а «враждебный» реформам Верховный Совет РФ так и не принял точку зрения Правительства РФ на реформы.

Могло ли быть по-другому? Вряд ли. Ведь плюрализм, в его худшем варианте (как разногласия в определении самого пути развития экономики) характеризовал государственную власть на первом этапе становления новой России. Свидетельством тому является существование Верховного Совета как одного из «краеугольных камней» самого фундамента, казалось бы, отвергнутой старой советской системы государственности^[3]

в России. Добавим к этому, что в России начала 1990;х годов в основной массе населения продолжал культивироваться образ жизни, всё еще совершенно изолированный от жизни народов других стран.

В этих условиях скоротечно внедрить новую рыночную систему, которую все годы советской власти и политики, и ученые не переставали критиковать, не что иное, как политическое самоубийство новоявленных «революционеров». Не секрет, что такое можно услышать и сегодня. Более того, не секрет, что такое можно услышать сегодня даже в бывших социалистических странах Европы, социалистическая жизнь которых была не только недолговечна, но и далеко не так «основательна», как в России, — поворот в политической и экономической ориентации происходил весьма болезненно. Но, следует заметить, что сама частнособственническая психология в этих странах так и не была выкорчевана с корнями так, как в России. Здесь даже бывшие короли и владельцы национализированных предприятий были еще живы, не говоря уже об их прямых наследниках. И далеко не случайными стали факты прихода к власти отдельных их представителей в новейшей истории этих государств.

В этих условиях именно государство с объективной необходимостью только и могло возглавить новый, и в определенной степени революционный «поход» в рынок. Следовательно, первое, что, на наш взгляд, необходимо было делать в переходный период, это изменить гот орган, который в командной экономике считается главным элементом. Не следовало было забывать и тот важный факт, что это изменение пракгически началось с момента отмены статьи о руководящей роли КПСС в Конституции СССР. Именно в таком же ключе и следовало продолжить, но не в таком простом и неожиданном волюнтаристском плане, как это было сделано: старую структуру министерств сменили на новую, отпустив «на вольные хлеба» «сокращенные» министерства с немалой частью государственной собственности. Следовало бы тщательно продумать, каким образом само государство будет трансформироваться из главного агента осуществления административно-командной экономики и финансово-благотворительного центра в новое амплуа — государство с рыночной экономикой. Сделать это, конечно, труднее, чем начать либерализацию цен, потому что об этом вряд ли где можно было почерпнуть достаточно полную информацию. Вместо этого наши ученые продолжили спор западных исследователей о том, каким быть государству — активным сдерживающим началом рыночной стихии или «ночным сторожем» рыночного хозяйства.

Главным же было другое: как государство превратить пока только в центр по осуществлению самого процесса реформирования? До рыночной стихии нам было еще далеко. А те новаторские «вылазки» наших реформаторов, которые мы до сих пор наблюдаем, и те, которые по чьей-то злой воле, возможно, будут по аналогичным сценариям осуществляться и дальше, неизменно будут заканчиваться разными по глубине и объему кризисными ситуациями.

Что же касается широко распространенного среди наших экономистов сравнения капиталистического государства с «ночным сторожем» рыночной экономики, то им следует знать о позиции по данному вопросу активных рыночных реформаторов середины XX века. «Современное и сознающее свою ответственность государство, — писал известный „отец“ германского возрождения Л. Эрхард, — не может себе позволить еще раз вернуться к роли „ночного сторожа“»^[4]. Так что и рынок нс стоит на месте — со временем и там осуществляются серьезные изменения.

Другое дело, что, изменив экономическое основание старой советской Конституции и реабилитировав частную собственность на средства производства «де факто», государство должно было теперь заботиться о ней совсем по-другому, чем в советский период своего существования. Но помимо того, что государство было призвано охранять эту собственность не только в «ночное», но и в «дневное» время, главным аспектом его деятельности должно было стать выстраивание целой системы мер по изменению самого негативного отношения населения к частной собственности на благоприятное, что является и весьма непростой задачей даже в настоящее время.

Проблема собственности, как мы отмечали в специальной главе выше, сама по себе чрезвычайно сложная. Это только на поверхности явлений собственность воспринимается как имущественное отношение. Если же вникнуть в саму суть этой проблемы, то без объединения усилий юридической науки и экономической теории вряд ли можно добиться успеха, так как юридическая наука не обладает соответствующим инструментарием для рассмотрения реального процесса присвоения, образования благ, превращаемых в имущество. Не случайно поэтому и в экономической теории, и в экономической практике встречаются достаточно серьезные противоречия. Применительно к нашей теме исследования, необходимо рассмотреть лишь два аспекта: проблему соотношения частной собственности и эксплуатации в марксизме, без чего нельзя избавиться от самого идеологического фактора существования старого критического отношения к частной собственности вообще как элементу выбора в общественном развитии, и истоки негативного отношения к частной собственности конкретно в России. И, естественно, необходимо выявить в этом процессе роль государства.

Рассматривая исторический генезис первоначального накопления капитала, К. Маркс, как мы уже отмечали, создал довольно простую и, казалось бы, совершенно бесспорную схему объективного процесса превращения частной собственности, добытой трудом собственника, основанной на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, в капиталистическую частную собственность с превращением последней в общественную собственность. Но, признавая закономерность возникновения, например, капиталистической частной собственности, обусловленной развитием производительных сил, Маркс, не углубляясь особо в какие-либо доказательства, заявляет, что капиталистическая собственность «покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы"'.

В своих работах Маркс не устает повторять о том, что капиталистическая частная собственность возникает на основе экспроприации у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, объявляя экспроприацию прологом истории капитала. Ну, а когда, по его мнению, монополия капитализма становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней, экспроприаторов пора экспроприировать. Однако, соблюдая кажущуюся объективность этого процесса, Маркс говорит и о том, что «капиталистическая оболочка» якобы сама «взрывается», когда централизация средств производства и обобществление труда «достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой»^[5][6]. Так, с «легкой руки» Маркса понятие «экспроприация» прочно входит в обиход марксистов. В. И. Ленин, рассуждая даже о первой фазе коммунизма, обыденно говорит о том, что здесь различия в богатстве еще останутся, «но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и прочее в частную собственность»^[7].

Ссылаясь на теорию марксизма, последователи Маркса (впрочем, как и он сам, и его соратник Ф. Энгельс) рассуждают весьма просто: если буржуазия экспроприировала существовавшую до нее частную собственность, то почему нельзя собственность новых эксплуататоров экспроприировать, не уточняя каким именно способом. «Экспроприаторов экспроприируют» — этот вывод Маркса становится исходным пунктом проповедования насилия, которое впоследствии большевики поставили выше любого права.

Весьма примечательна в связи с этим запись Ленина в рукописи книги «Государство и революция», написанной, как известно, в преддверии Октябрьской революции: «Найти в „Анти-Дюринге“ и перевести с немецкого то место (кажется, в конце одной из глав „теории насилия“), где он говорит, что Дюринг только с оханьем и аханьем допускает мысль о насильственной революции, тогда как всякая насильственная революция играет величайшую роль, перевоспитывая массы, переобучая их, поднимая необыкновенно их самосознание, самоуважение и т. д.»^[8]. О том же, что рост этого самоуважения и самосознания происходит в условиях братоубийственной борьбы, где главным аргументом является оружие, Ленин скромно умолчал.

Из нашей истории мы действительно знаем, какую роль сыграла насильственная революция: ни на минуту это насилие не прекращалось, лишь постоянно изменяло форму своего применения — от расстрела до «психушки». Непосредственно сам процесс экспроприации в России прошел весьма показательно: «экспроприаторов» не только экспроприировали, но и вообще от них избавились. Благо точных «указаний», как в этих условиях поступать с владельцами капиталистической частной собственности, у Маркса не было. А поскольку именно таковых в России было не так много, старались заодно экспроприировать и вообще всю частную собственность, имевшуюся в основном у самых многочисленных представителей населения России — крестьян. Тем более что и они в свое время были отнесены Марксом к буржуазии, — не важно, что к мелкой.

С решением проблемы экспроприации экспроприаторов исчезла и проблема эксплуатации. Судя по тому, что Маркс не сказал о ней чего-либо, равного, скажем, теории прибавочной стоимости, при социализме это понятие не применялось. Поле его «применения» осталось в мире капитала. В советской же литературе понятие «эксплуатация» превратилось в один из «бестелесных» штампов, с помощью которых критиковалась капиталистическая действительность.

Трудности решения проблемы негативного отношения к частной собственности в России усугубляются еще и самими особенностями развития Российского государства, вотчинный характер которого так и не был преодолен до самого заката института царизма и который так и не позволил частной собственности существовать в ее цивилизованных формах. А те попытки царского правительства, целью которых было изменение вотчинного хозяйства России, были осуществлены настолько нелепо, что впоследствии послужили благоприятной почвой для более быстрого и основательного внедрения в сознание населения марксистских общественных идеалов, в том числе негативных, но отношению к частной собственности.

Освобождение российских крестьян от крепостной зависимости Александром II в феврале 1861 года было осуществлено, как известно, без наделения их землей. Принципы Римского права о собственности были самодержцем нарушены. Став свободным гражданином России, крестьянин не стал свободным тружеником, ибо даже та земля (33,7 млн десятин), которая осталась у крестьян (помещичья составляла 71,5 млн десятин), принадлежала общине, выйти из которой крестьнин не мог. Именно этим величайший по тем временам гражданский акт был омрачен. Думается, что при решении данного вопроса «общинный вариант» был выбран как наиболее простой технически. При его использовании единицей наделения землей становится не один человек, а тысячи людей. Это уже потом на щит было поднято мнение, что община — это исключительно русская специфика. На самом деле, казалось бы, прогрессивная реформа 1861 года «толкала» Россию назад, поскольку «община, — как справедливо отмечал К. Маркс, критикуя особенность русской общины, — первобытная форма, которую мы можем проследить у римлян, германцев, кельтов»^[9][10]. «Община (Gemeinwesen), являющаяся предпосылкой производства, — по его мнению, — не позволяет труду отдельного лица быть частным трудом и продукту его быть частным продуктом; напротив, она обусловливает то, что труд отдельного лица выступает непосредственно как функция члена общественного организма».

В известной экономической работе В. И. Ленин, казалось бы, верный последователь Маркса, в противовес своему учителю утверждает, «что строй экономических отношений в „общинной“ деревне отнюдь не представляет из себя особого уклада („народного производства“ и т. п.), а обыкновенный мелкобуржуазный уклад». Он здесь прямо говорит, что русское общинное крестьянство не антагонист капитализма, а, напротив, самая глубокая и самая прочная основа его^[11].

Конечно, община в русской деревне конца XIX века — это не первобытная община, но, заметим, Маркс характеризовал общину в целом как феномен. Но, как бы то ни было, своеобразный «интерес» Ленина в «Развитии капитализма в России» проследить нетрудно. Помимо очевидного «подтягивания» экономики России до уровня развития капитализма, который уже «готов к экспроприации», Ленин игнорирует и патриархальный уклад деревни, за что его можно «отнести» к гем «почтенным людям», которые, «заразившись» духом «социализма-коллективизма» стали, по выражению С. Ю. Витте, «сторонниками общины»^[12].

Вообще, что касается общины как платформы социализма в России, воспоминания этого государственного деятеля на многое «открывают глаза».

Во-первых, он приводит важное признание П. Семенова-Тян-Шанского. Семенов-Тян-Шанский в начале XX столетия оставался единственным в живых из ближайших сотрудников графа Ростовцева, под руководством которого эта реформа была подготовлена (он умер перед самым ее проведением). Семенов-Тян-Шанский признался, что после пережитых дней кровавой революции 1905;1906 гг. он убедился, что во времена проведения реформы была совершена большая ошибка: «не оценили при крестьянской реформе принципа собственности, увлекшись общинным началом». Хотя он сам в это время был убежденным сторонником общины.

Во-вторых, интересна позиция по данному вопросу самого Витте. «Общинное владение, — утверждал он, — есть стадия только известного момента жития народов, с развитием культуры и государственности оно неизбежно должно переходить в индивидуализм — в индивидуальную собственность; если же этот процесс задерживается, и в особенности искусственно, как это было у нас, то народ и государство хиреют…

Одна и, может быть, главная причина нашей революции (Витте в данном случае имел в виду революцию 1905;1906 гг. — Примеч. Авт.) — это запоздание в развитии принципа индивидуальности, а следовательно, гражданственности, а в том числе и гражданской свободы"^[13].

Именно революция 1905;1906 гг., а также постоянные бунты крестьян, но ни в коей степени не потребность в обновлении производства царского правительства явились толчком к осуществлению аграрных реформ Столыпина. Разрушению крестьянской общины способствовал ряд законодательных актов, принятых в ноябре 1906 пив 1909;1911 гг.

Власти всячески способствовали обособлению крестьянских хозяйств. Но аграрным реформам не хватило времени. «Свободные» крестьянские землевладения составляли всего лишь 15% общей площади обрабатываемой земли и едва ли половине работавших на этих землях крестьян (1,2 млн) достались отруба и хутора, закрепленные за ними постоянно как собственность.

Таким образом, только 8% общего числа крестьян смогли стать собственниками в результате реформ^[14]. Многие крестьяне, уже «пораженные» недугом «общего владения» (выражение С.Ю. Витте), не особо стремились стать собственниками. Если, например, в 1908 и 1909 годах ежегодно от них поступало около полумиллиона запросов о выходе изпод опеки «мира», то потом число этих запросов значительно снизилось. Не «дремала» в это время и сама община — за 10 предвоенных лет сельские общины выкупили несколько млн га земли, а крестьяне-предприниматели — только 3,4 млн га^[15].

В таком «виде» сельская община сохранилась до Октябрьской революции. Февральская революция ее основы не поколебала. Немногочисленная часть крестьян-собственников, выделившихся из общины, уже после Февральской революции боялась попасть в категорию подлежащих экспроприации, но в политическом плане какой-либо опасности для большевиков не представляла. Основная же масса крестьян —самого многочисленного класса России — была объективно настроена против частной собственности, гак как отождествляла с ней своих «вечных» угнетателей — помещиков и чиновников. Например, те, кто, воспользовавшись столыпинской реформой, выделился на хутора, были в глазах большинства крестьян-общинников, составлявших 80% сельских жителей России, расхитителями общинной земли. И совсем не удивительно, что после Октябрьской революции, в 1917;1918 годах, это большинство заставило хуторян оставить свои хозяйства и вернуться в общины.

Одновременно в этот период крестьяне захватывали и присоединяли к общинным полям земли, принадлежавшие частным лицам и объединениям. К 1928 году, накануне коллективизации, 99% пахотной земли в России, по данным Ричарда Пайпса, принадлежало общине^[16]. Так что политика советской власти, направленная на борьбу с частнособственнической психологией, «легла» на благодатную почву. Другое дело, что сама коллективизация и создание колхозов могли бы пройти более эффективно для страны. Однако для партии большевиков форма всегда была важнее содержания. Что касалось частной собственности, она не поступилась даже в малом и «отобрала» то имущество (орудия труда, купленную землю и т. п.), собственником которого крестьянин считался лишь номинально, а был, точнее говоря, управляющим имуществом.

Можно ли было в начале 90-х годов прошлого века сконструировать такие государственные структуры, которые полностью нейтрализовали бы фактор негативного отношения к частной собственности на средства производства у населения России?

На наш взгляд, вряд ли, как в принципе и в любое другое время изменить идеологию и психологию может лишь конкретная практика. Тем более, что в конце 1980;х — начале 1990;х годов россияне как раз выступали против самой политики командно-административного характера, в том числе и прежде всего — со стороны самого государства. Но пока, как свидетельствуют данные опросов общественного мнения, довольно значительная часть респондентов (22% в 2012 г.) хотели бы видеть государство типа СССР. Раньше в 1990 году таковых было всего 15%. Тех же, кто в том же 1990 году хотел видеть в России государство, подобное демократическим странам Запада, было 35%, а в 2012 году их осталось уже только 31%. Большинство опрошенных (45% в 1990 году и 41% в 2012 году) хотели бы, чтобы в современной России было государство с «особым путем развития»^[17].

Можно ли реализовать эту мечту россиян сегодня?

Думается, что нет. Таковым государство может стать, на наш взгляд, только при условии, если оно станет одним из субъектов предпринимательства и в этом новом своем качестве будет практически осуществлять политику равного отношения ко всем формам собственности, создавая при этом благоприятные условия для реализации предпринимательской инициативы каждого из участников этого процесса в создании нового производства.

Особенность государства среди других субъектов предпринимательства в переходный период от социализма к новому обществу рыночной экономики сводится к тому, что оно в этот период должно быть главным среди других равноправных субъектов предпринимательства, ибо своей конкретной деятельностью оно должно создавать тс равные условия деятельности в области создания нового производства, новых организационных структур, новой инфраструктуры и т. гъ, в которых будут появляться и развиваться все субъекты предпринимательства, в деятельности которых не будут воспроизводиться какие-либо негативные оценки по отношению к каким-либо формам собственности. Главным отличительным фактором оценки той или иной формы собственности будут не идеологические и психологические акты ее восприятия, а эффективность и конкурентоспособность, которые при рыночных отношениях только и могут регулировать саму жизнеспособность некой формы собственности.

Только в таких условиях может возникнуть совершенно новое государство как главный субъект предпринимательства. Сконструировать его до начала реформ, с тем чтобы «руководить» самим процессом рыночного реформирования, это утопия. И не вина наших первых реформаторов в их попытках такого конструирования, а беда, связанная с нашим прошлым.

Система государственной надстройки в переходный период и должна быть переходной. Но только не в таком виде, как у классиков марксизма-ленинизма: не диктатурой какого-либо класса, а на основе демократических начал, без которых рынок не может существовать.

Другое дело, что в строительстве органов государственного управления должна просматриваться направленность движения страны к своему будущему или хотя бы к каким-либо более или менее осязаемым рубежам этого будущего. С этих позиций мы это будущее можем связывать только с предпринимательством, на «плечи» которого возлагается всё наше движение на пути рыночного реформирования экономики. И, если исходить именно из этого (а всё другое, на наш взгляд, возможно только в воображении, которое опять может привести к каким-то серьезным ошибкам в наших реформаторских действиях, которые встречаются до сих пор), то целевое наше движение по пути рыночных реформ — это создание в России системы свободного предпринимательства, главным субъектом создания которой и должно быть государство. Все действия государства в этот период должны быть направлены на создание такой организационно-правовой ситуации, которая объективно (подчеркиваем — объективно, а не субъекгивно) формировала бы и новые рыночные отношения, и нового участника этих отношений. Такая объективность может быть достигнута, если только государство вместо старых своих идеологических «понуканий» и административных приказов будет всецело практиковать стройную систему экономических методов. С их помощью ненавязчиво, но весьма последовательно будет осуществляться процесс государственного регулирования создания в России новой рыночной системы хозяйствования.

• [1] 'Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 33.—С. 4.
• [2] Там же.—С. 120.
• [3] На наш взгляд, именно в силу этого современные политики и ученые частожонглируют термином «социально ориентированное рыночное хозяйство», который, даже при поверхностном анализе ровным счетом ничего в себе не содержит, если его употреблять без какого-либо контекста, поскольку сама рыночная экономика возникла, будучи «социально ориентированной», а не являясь «антисоциальным"продуктом экономической мировой истории.
• [4] Эрхард Л. Благосостояние для всех.— М.: Начала-Пресс.— 1991.— С. 226. Заметим, что именно соотечественник Л. Эрхарда немецкий социалист Ф. Лассальпытался выставить на посмешище концепцию правительства, ограниченного исключительно защитой собственности, свободы и мира, назвав государство, построенноена основе либеральных принципов, «государством — ночным сторожем».
• [5] Маркс К., Энгельс Ф. Соч.—2-с изд. —Т. 23.—С. 722.
• [6] Там же.—С 723.
• [7] 1 Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 33. — С. 93.
• [8] Ленин В. И. Поли. собр. соч. — Т. 3. — С. 344.
• [9] Маркс К, Энгельс Ф. Соч.—2-е изд.—Т. 13.—С. 20 (Примечания).
• [10] Там же.
• [11] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 3.—С. 165.
• [12] Витте С. Ю. Избранные воспоминания, 1849−1911 гг.: в 2 т.— М: ТЕРРА, 1997. Т. 2,—С. 186.
• [13] Там же.—С. 187.
• [14] См.: ВертН. История Советского государства. 1990;1991.—М.: ИНФРА-М :Весь Мир, 1998.—С. 54.
• [15] Там же.—С. 54, 60.
• [16] См.: Пайпс Р. Собственность и свобода. — М., 2001.—С. 269.
• [17] См.: Тощенко Ж. Т. Фантомы российского общества. — М., 2015. — С. 20.