Объяснение причин индивидуального поведения в контексте стилевого подхода

Указанные выше функции стилевых свойств — их участие в построении объективированных ментальных репрезентаций происходящего и контроль состояний потребностно-аффективной сферы — сближают когнитивные стили с феноменологией интеллекта, в частности, с такими базовыми явлениями в структуре интеллектуальной деятельности, как «объективация» (Д. Узнадзе) и «децентрация» (Ж. Пиаже).

Д. Н. Узнадзе, как известно, выделял два плана поведения человека с качественно различными механизмами, лежащими в их основе. Импульсивное поведение, по его словам, протекает под знаком полной зависимости от условий внутренней и внешней среды (актуальной потребности и требований ситуации). Такого рода поведение является функцией установки. В основе же поведения, предполагающего осознанный и произвольный контроль за ходом собственной деятельности, лежит механизм объективации. Объективация — это «…специфический акт, обращающий включенный в цепь деятельности человека предмет или явление в специальный, самостоятельный объект его наблюдения» (Узнадзе, 1966, с. 255). Таким образом, явление объективации характеризуется, во-первых, направленностью сознания на определенные аспекты действительности и, во-вторых, включенностью познавательной активности, ориентированной на их изучение. Акты объективации не только играют центральную роль в становлении интеллектуальных способностей, но, более того, «…вся система психической жизни человека должна стать иной — она должна совершенно перестроиться, если лишить ее способности объективации» (Узнадзе, 1966, с. 306).

Для Ж. Пиаже решение вопроса об условиях объективности познавательного отражения также выступает в качестве важнейшего в его теории интеллекта. Отличительным признаком интеллектуального роста является способность к децентрации: возможность одновременно принимать во внимание некоторое множество аспектов ситуации, а также воспроизводить ее характеристики независимо от собственной эгоцентрической позиции. Посредством децентрации человек в своих познавательных контактах с миром достигает объективности суждений и оценок, подвижно и гибко охватывая как единое целое значительную область реальности и учитывая соотнесенность различных точек зрения на происходящее (Пиаже, 1969).

Трактовка когнитивных стилей как метакогнитивных способностей — в качестве таковых их можно трактовать с учетом феномена «расщепления» стилевых полюсов — позволяет подключить проблематику когнитивных стилей к обсуждению острейшего вопроса в психологии личности: что является причиной индивидуального поведения.

Уже несколько десятилетий идут ожесточенные споры между сторонниками личностного и ситуационного подходов в объяснении поступков человека. Первые считают, что причиной поведения являются личностные черты (поэтому нужно измерять эти черты с помощью опросников и предсказывать соответствующие им особенности поведения). Вторые утверждают, что поступки человека определяются ситуационными факторами, поэтому, комбинируя характеристики ситуации, можно заставить человека поступить вопреки своим личностным чертам (аттитюдам).

Представители теории ситуационной детерминации поведения ссылаются, как правило, на ставшие классическими исследование Р. Лапьера и «тюремный эксперимент» Ф. Зимбардо. Лапьер путешествовал по США вместе с супружеской парой китайских студентов, останавливаясь в отелях, обедая в ресторанах. Полгода спустя Лапьер разослал в учреждения, которые они посетили, письма с вопросом, не могли бы хозяева отелей и ресторанов принять семью китайского происхождения в качестве гостей. Ответы (за одним исключением) оказались совершенно однозначными: «Нет, не можем» (LaPierre, 1934).

Ф. Зимбардо отобрал 20 совершенно психически здоровых молодых людей-добровольцев для участия в двухнедельной игре. Молодых людей поместили в «тюрьму» (специально оборудованный подвал факультета психологии Стэнфордского университета), где их в случайном порядке разделили на две группы — «заключенных» (их одели в специальные робы с номерами) и «охрану» (этих одели в униформу, выдали темные очки и наручники). Обе группы получили самые общие инструкции: «заключенные» должны были подчиняться правилам, а «охрана» — поддерживать порядок и предупреждать побег. Через шесть дней Зимбардо был вынужден прервать эксперимент, так как испытуемые приняли свои тюремные роли всерьез: «охранники» стали проявлять немотивированную жестокость, а «заключенные» — гипертрофированную покорность (Zimbardo, 1969; Haney, Zimbardo, 1973).

Эти исследования позволили сделать следующие выводы:

• • во-первых, ситуация всем множеством ее аспектов настолько сильно действует на человека, что он, часто даже не замечая того, начинает вести себя в соответствии с требованиями ситуации;
• • во-вторых, вводя и постепенно дозируя элементы ситуационного воздействия, можно почти наверняка заставить человека поступать строго определенным образом.

Общее заключение о решающей роли ситуационных факторов выглядело бы вполне убедительным, если бы не одно «но». В экспериментах с «дозированием» ситуационных воздействий большая часть испытуемых действительно демонстрирует ситуационно зависимое поведение, однако поведение остальных примерно 20% испытуемых не вписывается в ситуационные требования.

Например, в типичном эксперименте на выявление «эффекта ореола» дети в классе оценивали учителя под влиянием предварительно заданного его образа либо как «теплого», либо как «холодного» человека. В оценках большинства детей образ реального учителя выстраивался под влиянием искусственно сконструированного ситуативного фактора. Однако определенная часть детей не продемонстрировала.

«эффект ореола», т. е. они не подтянули свои оценки учителя под заданные установки («теплый» либо «холодный»).

Более детальный анализ показал, что именно представители этого меньшинства спустя некоторое время более точно по памяти воспроизводили объективные аспекты ситуации: как реально вел себя учитель, что он в действительности говорил и т. д. (Трусов, 1984). Иными словами, «эффект ореола» не показали те ученики, которые оказались способными построить более объективированный образ ситуации — и именно они вышли из-под влияния ситуационно навязанного варианта «сценарного поведения».

Аналогичны результаты в весьма жестких исследованиях С. Милгрэма, в которых экспериментатор принуждал испытуемого «наказывать» ударом электрического тока другого человека, выступающего в качестве «ученика», за неверные ответы (в действительности удары током лишь имитировались, а «ученик» всего лишь разыгрывал состояние страдания от боли, хотя сам испытуемый об этом не подозревал): 12,5% испытуемых при высокой величине тока отказались продолжать опыт «экспериментального обучения» (цит. по: Трусов, 1980).

12,5% — это мало, обескураживающе мало! Однако важно то, что все-таки существуют психические механизмы, которые позволяют человеку противостоять давлению актуальной ситуации.

Все эти факты вынуждают сформулировать два вопроса:

• • почему ситуация оказывает столь радикальное воздействие на человека?
• • почему часть людей, оказавшись в конкретной ситуации, тем не менее демонстрирует такой тип поведения, который явно не вписывается в ситуационные требования?

Попробуем на них ответить.

Ситуационные факторы потому так мощно воздействуют на поведение, что — обратите внимание, как тривиально, казалось бы, данное утверждение — каждый человек видит, понимает и объясняет ситуацию, т. е. он строит ментальную репрезентацию ситуации, и именно эта репрезентация выступает в качестве фактора регуляции его поведения.

Заметим! Не личностные черты, не характеристики ситуации, а своеобразие ментального образа ситуации является действительной и решающей «причиной» человеческого поведения.

Таким образом, часть людей в силу особенностей организации своего ментального опыта, а именно сформированное™ механизма непроизвольного интеллектуального контроля, способна строить более объективированные ментальные репрезентации. В этих условиях у них вырабатывается такой специфический механизм регуляции поведения, как «индивидуализация себя как субъекта социального поведения» (Zimbardo, 1969; Трусов, 1984). И чем более объективирована ментальная картина того или иного события, тем более независимым от ситуационных требований оказывается индивидуальное поведение. Добавим к этому, тем в меньшей мере личностные черты будут коррелировать с особенностями поведения данного человека в конкретной ситуации.

Не меньший интерес в контексте анализа природы когнитивных стилей представляет связь сформированности непроизвольного интеллектуального контроля с таким психическим состоянием, как субъективное чувство контроля. Исследования явления «выученной беспомощности» (learned helplessness) свидетельствуют о том, что если в опыте человека отсутствуют связи между его произвольными действиями и определенными последствиями этих действий, то у него возникает чувство неконтролируемое™ происходящего.

Характерно, что результатом «выученной беспомощности» (в виде субъективного убеждения в невозможности повлиять на последствия своих поступков и ход событий в целом), как правило, является депрессивное состояние с выраженным акцентом на самообвинение. В итоге мы сталкиваемся с так называемым «парадоксом депрессии»: самообвинение сочетается с убежденностью в неконтролируемое™ последствий и атрибуцией причинности происходящего внешним факторам (Laing, 1967; Abramson, Sackeim, 1977).

В первоначальном варианте когнитивной теории депрессии А. Бека понятие когнитивного стиля имело ключевое значение (Beck, 1983). Основной вопрос, на который он искал ответ, заключался в следующем: почему при наличии в жизни тяжелых, драматических событий у одних людей развивается депрессия, тогда как у других при аналогичных событиях — нет. Было высказано предположение, что связь между психотравмирующими событиями и депрессией опосредована характерными для индивидуума способами интерпретации соответствующих событий.

В частности, выделялись два основных когнитивных стиля: социотропия (склонность к интерперсональной зависимости, потребность в тесных взаимоотношениях в сочетании с выраженным беспокойством относительно неодобрения своего поведения другими людьми; критическим психотравмирующим событием в этом случае является, например, смерть супруга) и автономия (склонность к личностной независимости и потребность в контроле происходящего; критическим психотравмирующим событием в данном случае является, например, потеря работы). Выявление этого, по сути дела, биполярного когнитивного стиля — социотропии/автономии — осуществлялось с помощью специально разработанного опросника.

Исследования показали, что выраженность такого когнитивного стиля, как социотропия, является стабильным фактором риска депрессии во всех возрастах. Что касается автономного когнитивного стиля, то он в наибольшей мере провоцирует риск депрессии на этапе ранней взрослости (25—35 лет). Однако в пожилом возрасте (от 60 до 85 лет) этот стиль не только не связан с депрессией, но, напротив, препятствует проявлению симптомов депрессии при наличии психотравмирующих событий. Иными словами, характер влияния когнитивного стиля (способа интерпретации происходящего) на депрессивное состояние человека является функцией его возраста (Mazure, Maciejewski, 2003).

В современных когнитивных теориях депрессии понятия когнитивного стиля было содержательно уточнено за счет выделения «негативного когнитивного стиля» и «позитивного когнитивного стиля» (ReillyHarrington, Alloy, Fresco, Whitehouse, 1999; Gibb, 2002; Robinson, Alloy, 2003 и др.). Негативный когнитивный стиль — это тенденция интерпретировать причину неблагоприятного события, как связанную с собственным «Я», стабильную и глобальную, а также склонность выводить из данного события отрицательные последствия и отрицательную самооценку (например, «отчим наказал меня, потому что я совершил плохой поступок; я уверен, что со мной что-то не в порядке и что такие ссоры будут постоянно повторяться»).

Противоположный набор свойств (тенденция интерпретировать неблагоприятное событие, осознавая его причину, как связаную с действием внешних, нестабильных и специфических факторов, не акцентируя при этом внимания на возможных нежелательных последствиях и не снижая самооценку) получил название позитивного когнитивного стиля (например, «отчим наказал меня сегодня за какую-то ерунду, всего лишь потому, что он был в плохом настроении»).

В изучении когнитивных предпосылок депрессии отмечается одна любопытная деталь: при наличии негативного когнитивного стиля депрессивные субъекты, как правило, фокусируют внимание на разных аспектах собственного «Я», а не на внешних реальных обстоятельствах. В свою очередь, «…внимание, направленное на себя, результируется в восприятии себя как менее „производящего причины“, нежели внимание, направленное на окружение» (Abramson, Sackeim, 1977, р. 845).

Иными словами, между объективированной формой познавательного отражения (направленностью на изучение происходящего) и субъективным чувством контроля (субъективным переживанием возможности влиять на ситуацию и ее возможные последствия в контексте позитивной интерпретации событий) существует достаточно тесная связь.

В целом в рамках феноменологии когнитивно-стилевого подхода на уровне теоретической модели можно выделить следующие уровни регуляции индивидуального поведения (рис. 16).

Рис. 16. Теоретическая модель, иллюстрирующая роль непроизвольного интеллектуального контроля (когнитивных стилей) в регуляции индивидуального поведения.

Таким образом, есть основания полагать, что когнитивные стили в качестве метакогнитивных способностей являются одним из проявлений сформированности базовых механизмов регуляции поведения, которые лежат в основе самостоятельной объективной деятельности, являющейся относительно независимой от ситуативных обстоятельств и эгоцентрических психических состояний.