Подходы к терроризму в теории конфликтов

Террористическую активность следует рассматривать как крайне острую и жестокую конфронтационную форму столкновения различных интересов в ходе конфликтной ситуации.

Традиционно конфликт означает острую фазу противоборства, открытого столкновения между различными целями, позициями, мнениями и ценностями социальных субъектов (личностей, социальных групп, общностей, государств).

В настоящее время имеются три основных подхода к изучению конфликтов (рис. 2.1)^[1].

Рис. 2.1. Подходы к исследованию терроризма в теории конфликтов.

В первом подходе (стратегические исследования) стратегия понимается как применение силы или угроза ее применения для сохранения или изменения статус-кво, средством предотвращения конфликтов является военное равновесие. После террористических атак на Нью-Йорк и Пентагон (рис. 2.2) администрация Дж. Буша объявила войну терроризму и начала создавать новый образ национальной безопасности, основанный на неограниченной силе американских войск и упреждающих ударах.

По словам политолога Ю. Крупнова, в Национальной стратегии обеспечения безопасности США в сентябре 2002 г. было четко заявлено: «США находятся в состоянии войны с террористами, которая ведется повсюду наземном шаре… Мы уничтожим террористические.

Рис. 2.2. Террористическая атака на Пентагон 11 сентября 2001 г.

организации посредством… определения и уничтожения любой угрозы до того, как она достигнет наших границ. При всем стремлении США всегда и везде заручаться поддержкой международного сообщества, при необходимости, мы ни в коем случае не остановимся перед принятием односторонних решений и действий в целях реализации нашего права на самозащиту посредством преэмптивного действия против террористов, чтобы не дать им возможности свободно действовать против наших сограждан и нашей страны"^[2].

Мнение специалиста

По мнению Ю. Крупнова, преэмпция (preemption, preemptive war), означает опережающий захват или силовое действие на опережение, т. е. уничтожение опережающим образом как самой угрозы, так и всех ее обстоятельств (оружия, к примеру) и, главное, самого субъекта этой угрозы.

Мнение специалиста

3. Бжезинский утверждает, что вместо того, чтобы занимать позицию «кто не с нами, тот против нас», США стоит вовлечь своих союзников в строительство «все более формализованного мирового сообщества общих интересов». Он пишет, что само выражение «война против террора» нс имеет смысла, так как нельзя вести войну с концепцией терроризма, тактикой без конкретного наполнения^[3].

В рамках второго подхода (исследования конфликта) конфликт понимается как функциональное, но при этом субъективное явление. Он возможен, если чувство идентичности (индивидуальной, этнической, расовой, социальной) одного человека поддерживается за счет других людей. В связи с этим задача исследователя конфликта состоит в том, чтобы не только анализировать такие ситуации, но и создавать понятийную модель для их исправления.

Мнение специалиста

По мнению конфликтолога В. А. Лсфевра, в террористической войне происходит столкновение двух совершенно различных этических систем: ЭС-1, где компромисс оценивается положительно, и ЭС-2, где цель оправдывает средства. Каждая система состоит из нормативных типов: жертвенных индивидов («святых», «героев») и нежертвенных индивидов («обывателей» и «лицемеров»), причем в каждой системе индивидам присущи разные качества. Так, в военном конфликте в Афганистане друг другу противостоят одинаковые по агрессивности и уровню конфликтности, но разные по призванию типы: нежертвенные индивиды ЭС-1, «обыватели», имеющие низкую самооценку, и «лицемеры» с высокой самооценкой (солдаты НАТО) против жертвенных типов ЭС-2 «святого» с низкой и «героя» с высокой самооценкой («Талибан»). В. А. Лефевр объясняет ожесточенный характер этого противостояния следующим: то, что самими представителями ЭС воспринимается как их сильная сторона, противниками считается несомненной слабостью^[4].

В третьем подходе (исследования мира) конфликт интерпретируется как объективное явление, возникающее на основе реального столкновения интересов, которые встроены в социальную структуру. В отношении понимания сущности социального конфликта, его места и роли в общественных отношениях и влиянии на террористическую деятельность имеется несколько моделей (рис. 2.3).

Каждая из представленных моделей высвечивает какие-то новые грани терроризма как конфликтного взаимодействия. Рассмотрим их более подробно.

В свое время весьма стройная классовая модель конфликта применительно к конкретной политической деятельности по утверждению диктатуры пролетариата в ходе коммунистической революции, противостояния антагонистических социальных групп была предложена К. Марксом. В рамках марксистского конфликтологического подхода утверждалась необходимость насильственной.

Рис. 23. Конфликтологические модели терроризма.

ломки не только «отживших» политических отношений, но и устаревшей буржуазной морали. К. Маркс и Ф. Энгельс считали, что мораль представляет собой ложную (превращенную) форму общественного сознания, являющуюся совокупностью абстрактных норм и начинающую мнить, будто она «может действительно представлять себе что-нибудь, не представляя себе чего-нибудь действительного… сознание в состоянии эмансипироваться от мира и перейти к образованию „чистой“ теории, теологии, философии, морали и т. д.»^[5]. Мораль, как и идеология, искажает и прикрывает действительное положение вещей, выступая как «бессилие, обращенное в действие», в то же время обслуживает интересы господствующих классов общества, помогает им навязать последнему свою волю. Призывы к уничтожению устаревшей морали оказали существенное влияние на идеологов терроризма М. А. Бакунина, П. Н. Ткачева, С. Г. Нечаева.

Социолог Г. Зиммель одним из первых разработал конфликтную модель социального взаимодействия. Конфликт является не только нормальной, но и исключительно важной формой общественной жизни. Человек, по мнению Г. Зиммеля, является просто «эгоистом, и обратить этот естественный факт в его противоположность уже никогда не сможет сама природа… Видимо, данная враждебность оказывается, но меньшей мере, некоторой формой или основой человеческих отношений наряду с другой — симпатией между людьми»^[6].

Применительно к анализу террористической деятельности здесь можно понять тот характер патологической ненависти, которую испытывает террорист к людям, совершенно непричастным к существующему конфликту; он просто не рассматривает их в качестве людей, а видит в них лишь возможных активных помощников или молчаливых соучастников режима, против которого борется экстремист.

Пример из кинематографа

В одном из эпизодов культового фильма режиссеров Л. и Э. Вачовски «Матрица», опирающегося, как известно, на постмодернистские идеи Ж. Бодрийяра, главный герой Пео задает вопрос о возможных невинных жертвах среди мирного населения в результате его противоборства с всеобъемлющей виртуальной системой Матрицей, которая инициирует у миллиардов людей, находящихся в состоянии анабиоза, тотальную симуляцию реальности. Борцы с Матрицей Морфеус и Тринити отвечают, что поскольку эти люди являются частью системы и любого из них служба безопасности Матрицы может использовать для причинения вреда революционерам, их надо рассматривать как потенциальных врагов и не испытывать угрызений совести при случайном их уничтожении.

В ходе гражданской войны, начавшейся на Юго-Востоке Украины после государственного переворота, совершенного боевиками Евромайдана в Киеве 22 февраля 2014 г. и бегства из страны президента В. Януковича, подобную позицию заняла новая украинская власть. Спикер Верховной рады А. Турчинов и новый президент П. Порошенко объявили начало так называемой антитеррористической операции (АТО) против ополченцев самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик, установивших контроль над рядом населенных пунктов, и отдали приказ о массированном обстреле густонаселенных городов с помощью тяжелой техники, артиллерии, авиации, что привело к масштабным разрушениям, гибели и ранениям не столько повстанцев, сколько сотен мирных жителей.

Т. Парсонс, реализуя функциональную модель, трактует конфликт как социальную аномалию, своего рода болезнь, которую необходимо преодолевать. По Т. Парсонсу, важно понять не то, какие воздействия выводят из равновесия общество, не то, как разлаживается связь отдельных элементов и подсистем между собой, а именно то, как система устраняет результаты этих нежелательных вмешательств в процесс ее функционирования, как она умудряется «выживать» в этих сложных обстоятельствах, как возникают те силы, которые эти результаты устраняют, и до какого предела социальная система сохраняет свою способность к самовосстановлению^[7].

Данная позиция позволяет понять, каким образом в России в 1990;е гг. в результате системного политического кризиса институтов государства и деструктивных процессов во всех общественных сферах сложилась особая терророгенная реальность, в которой терроризм был принят, по сути, в качестве легитимного средства утверждения своих интересов на всех социальных уровнях: от бытового терроризма до криминального, от сепаратистско-регионального до военно-диверсионного.

Л. Козер разработал позитивную модель конфликтного функционирования общественных систем и их смены. Стабильность всего общества, по его мнению, зависит от количества существующих в социуме конфликтных отношений и типа связей между ними. Если в обществе не могут быть легальным образом реализованы групповые потребности и интересы, это чревато «взрывом внутреннего насилия», который, с одной стороны, свидетельствует о глубине накопленных социальных противоречий, а с другой — требует жестких мер по обеспечению стабильности социального порядка. Так, череда терактов на Северном Кавказе в начале 1990;х гг., изгнание и физическое уничтожение значительной части русскоязычного населения, создание многочисленных незаконных вооруженных формирований, занимающихся бандитской деятельностью, установление сепаратистами «серой зоны», неподконтрольной государственным органам власти, вызвало необходимость болезненного, но необходимого для стабилизации обстановки вооруженного насилия со стороны федеральной власти для проведения контртеррористической операции в Чеченской Республике.

Р. Дарендорф попытался создать перманентную модель конфликтного развития общества, которая строилась на понимании конфликта как состояния социального организма. «Вся общественная жизнь является конфликтом, поскольку она изменчива». Исходя из этой мысли, ученый утверждает, что подавленный конфликт — опаснейшая злокачественная опухоль в теле общественного организма. Вместе с тем конфликты, по Р. Дарендорфу, не должны разрешаться насильственными способами, поскольку порождены антагонизмами и возникают не случайно: «Взрывной характер социальных ролей, оснащенных противоречивыми ожиданиями, несовместимость значимых норм, региональные и конфессиональные различия, система социального неравенства, навязываемая нам расслоением, а также универсальные барьеры между господствующими и подвластными образуют структурные элементы, необходимо приводящие к конфликтам»^[8].

Поводом для современных социальных конфликтов является противоречие между гражданским статусом и жизненным шансом (расширение статуса дает новые шансы и делает социальное неравенство терпимым). Процесс развития гражданского общества затормозился во всем мире в определенной мере потому, что столкнулись две противоположные заинтересованные стороны: либералы отстаивают гетерогенность, которую считают единственным залогом соблюдения всеобщих гражданских прав, а сепаратисты, фундаменталисты ориентированы на гомогенность, что в конечном счете приводит к индивидуализации конфликта, многоликости, вариативности форм его проявления и повсеместности^[9].

Гетерогенность (от греч. heterogenes — разнородный, принадлежащий другому роду) — неоднородность, пестрота, степень различия, особость по происхождению, структуре и другим качественным характеристикам.

Гомогенность (от греч. homogenes — однородный) — степень сходства, отсутствие существенных различий, структура, в которой отсутствуют различия между элементами.

Р. Дарендорф пишет: «Современные глашатаи ненависти (а они, конечно же, действуют не только в мусульманском мире), как правило, не способны привлечь под свои знамена большую часть населения. Но им удается мобилизовать отдельных индивидов и вовлекать их в безнадежную войну, которую мы сегодня называем терроризмом… Но самая большая опасность нашего времени — мощная атака на ценности Просвещения и либеральное гражданское общество. В конечном итоге эта атака, несомненно, обречена на провал. Смесь современного оружия и ценностей, отрицающих сегодняшние реалии, почти ни на что не годится. Но пока политика опирается на разочарованных и обиженных, она всерьез угрожает свободному миру»^[10].

К. Боулдинг стремился к созданию целостной научной теории и общей модели конфликта. Общественная жизнь неотделима от конфликта, ибо в самой природе человека лежит постоянное стремление к вражде и борьбе с себе подобными, к эскалации насилия. В отличие от Р. Дарендорфа К. Боулдинг считает, что конфликты можно и нужно преодолевать или, по крайней мере, существенно ограничивать. По мнению К. Боулдинга, конфликты знаменуют собой осознанные и созревшие противоречия и столкновения интересов, т. е. конфликт — «…это ситуация, в которой стороны сообщают о несовместимости их потенциальных позиций или состояний и стремятся завладеть позицией, исключающей намерения другой стороны»^[11]. Как справедливо отметил К. Боулдинг, «самой крупной проблемой в развитии институтов контроля над конфликтом является умение выявить его как можно раньше», что определяет важность и актуальность разработки диагностических процедур в преодолении причин терроризма.

Важную роль в развитии теории конфликта играет коммуникативная модель Ю. Хабермаса, уделившего большое внимание анализу коммуникаций и проблеме взаимопонимания, главной целью которых должно стать согласие. Однако последнее часто превращается в псевдосогласие: непонимание, неискренность, вынужденное признание. Для избегания конфликтов необходимо выстраивание коммуникативных практик на рациональных началах, открытость дискурса, предоставление участникам конфликта равных шансов, превалирование «ненасильственного принуждения», лучшего аргумента, запрет принуждения ради достижения согласия. Однако средства достижения взаимопонимания вновь и вновь вытесняются инструментами насилия^[12].

IO. Хабермас рассматривает терроризм как специфический ответ сильных, но менее развитых цивилизаций на интервенцию других культур в результате глобализации. В терроризме находит выражение столкновение миров: «В поступке самих мусульманских исполнителей террористических актов чувствуется несовпадение во времени мотивов и средств. Это отражение факта несовпадения во времени состояний культуры и общества на родине террористов, развившегося в результате быстрой и радикальной модернизации, лишило этих людей своих корней»^[13].

В основе цивилизационной модели лежит концепция «локальных цивилизаций» А. Тойнби, согласно которой в процессе своего развития каждая цивилизация переживает вызовы своему существованию (изменения климата, наступление враждебных народов и т. д.), на которые она должна дать достойный ответ, перестроившись и изменив свой образ жизни. Продолжая жить и действовать так, как будто вызова нет и ничего не произошло, цивилизация движется к гибели. Некоторые общества, однако, выделяют из своей среды «творческое меньшинство» (пророков, жрецов, философов, ученых, политиков), которое осознает вызов и оказывается способно дать на него спасительный ответ, примером собственного бескорыстного служения увлекая за собой «пролетариат» (пассивное большинство)^[14].

Теория «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона объясняет рост конфликтов, в том числе и террористических, в современности, после окончания холодной войны, усилением влияния на общества культурных и религиозных факторов^[15]. Экономическая модернизация общества размывает духовные ценности и традиции, ослабляет роль государства в жизни социума. Образовавшуюся брешь заполняют религиозные фундаменталистские движения. Главными противниками в грядущей «войне цивилизаций» будут западный мир, с одной стороны, и исламско-конфуцианский (восточный) блок — с другой. Фронтами будущих террористических войн являются «разломы» между цивилизациями — традиционные границы распространения влияния мировых религий. Одним из таких «разломов» является Россия или в более широком масштабе, как свидетельствуют события весны — осени 2014 г. на Украине, — весь Русский мир.

Современный конфликтолог Дж. Бертон, для которого высшими потребностями являются безопасность и идентичность, выдвинул at, дисциплинарную модель, позволяющую осмыслить и оценить любые конфликтные ситуации вообще и террористические акты как их специфическую форму в частности. Если прежде основным способом урегулирования конфликта представлялось организованное побуждение и принуждение одного из противников к тому или иному типу действий, выгодному другой стороне, то теперь достигаемый таким образом «мир» или компромисс рассматривается как непрочный, нестабильный и ненадежный, поскольку не устранена сама исходная причина соперничества. В связи с этим постконфликтные отношения субъектов остаются чреватыми опасностью новой вспышки конфликтного противоборства: «Только те организационные усилия, которые полностью удовлетворяют основные человеческие потребности, могут принести подлинное завершение конфликта, то есть такое его разрешение, которое во всем объеме затрагивает предмет спора и устанавливает новые, самодостаточные отношения между противниками»^[16].

Согласно адисциплинарному подходу Дж. Бертона полный учет содержания всех основных особенностей возникшей конфликтной ситуации, в том числе и чреватой опасностью применения в ней террористических актов, а также адекватная оценка содержания и специфики вызывающих и обостряющих эту опасность конфликтогенных факторов по силам не какой-то одной научной дисциплине, разрабатываемой в рамках обществознания и человековедения, а лишь их определенной совокупности, необходимой и достаточной для накопления и использования соответствующей научной информации. Другими словами, требуются усилия всего научного сообщества, поддержанные как государственными структурами, так и гражданским обществом, в создании междисциплинарного научно-практического знания — террологии, аккумулирующей в себе достижения всех частных наук, занимающихся изучением терроризма.

Таким образом, террористические конфликты являются фактором постоянной дестабилизации, угрозой существующим международным, региональным и национальным системам безопасности.

Террористический конфликт — это насильственное столкновение социальных акторов в их противоборстве за политические, экономические, духовно-религиозные ценности. Однако главным движущим мотивом таких людей и групп (и, конечно, источником дополнительных конфликтов) становится стремление к получению власти, определенного социального статуса социальных групп, а также ценностей.

• [1] Groom A.J. Paradigms in conflict: The strategist, the conflict researcher and peaceresearcher // Conflict: Readings in management and resolution / J. Burton, F. Dukes. Basingstoke; L" 1990. Vol. 3. P. 71−72.
• [2] Крупнов Ю. Нреэмптивная война // Россия между Западом и Востоком. Курс Норд-Ост. М., 2004. С. 35.
• [3] Брейкер Б. Збигнев Бжезинский: Новая реальность: национальная небезопасность // Newsweek. 2004. 2 апр. URL: http://www.inosmi.ru/world/20 040 402/208814.html
• [4] Проверим алгеброй мировую дисгармонию: беседа с В. А. Лефевром // Кентавр. 2003. № 31. С. 64−66.
• [5] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Их же. Соч.: в 50 т. М.: Госпо-литиздат, 1955. Т. 3. С. 30.
• [6] Зиммель Г. Человек как враг // Избранное. Т. 1: Философия культуры. М.:Юрист, 1996. С. 500—508.
• [7] Парсонс Т. О социальных системах. М., 2002. С. 5.
• [8] Дарендорф Р. Троны из утопии. М., 2002. С. 371—372.
• [9] Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. М., 2002. С. 209−211.
• [10] См.: Дарендорф Р. Искушение авторитаризмом // Россия в глобальнойполитике. 2005. № 5.
• [11] См.: Boulding К. Е. Conflict and Defense: A General Theory. N. Y.: Harper, 1962.
• [12] Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. М., 2002. С. 166—167.
• [13] Хабермас /О. Будущее человеческой природы. С. 118.
• [14] См.: Тойнби А. Постижение истории. М.: Айрис-Пресс, 2008.
• [15] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? М., 2003. С. 7—25.
• [16] Бертон Дж. Конфликт и коммуникации: Использование контролируемойкоммуникации в международных отношениях // Теория международных отношений: хрестоматия / под рсд. П. А. Цыганкова. М.: Гардарики, 2002. С. 353.