Мораторий на чрезмерные самоидентификации как способ защиты целостности своего «Я»

Таким образом процесс «отзеркаливания», свершающийся внутри одной личности, в значительной мере выступает как способ защиты целостности своего «Я». Если же человек выказывает чрезмерную зависимость от чужих оценок, можно предположить, что его «ядерная самость» (сильная способность «Я» к саморазвитию) разрушена. В психологии это состояние определяют как потребность в чрезмерной стимуляции, за ним, как правило, скрывается низкая самооценка^[1]. Признаки такого состояния — крайняя восторженность или драматизация событий, либо бурное реагирование на заурядные факты проявляются в одном шаге от депрессии. Не подлежит сомнению, что склонность к «нарциссической напряженности» легко может нарушить хрупкое равновесие самосознания. Ведь при всей важности ориентации па взгляд Другого, для человека ценно ощущение непрерывности собственного «Я», чувство того, что мы остаемся одним и тем же человеком на протяжении всей жизни, несмотря на изменения в нашем теле и психике. Ощущение своего «Я"—сознания как относительно независимого и автономного — фундаментальная основа творчества, проявление человеческой свободы, выражение необусловленное™. Подобная «самонадеянность» творческого сознания зиждется на убеждении, что человек не зависит от общих причинно-следственных связей, управляемых физическим миром.

Как демонстрируют процессы в массовом сознании последнего столетия, механизмы защиты собственного «Я» часто бывают неадекватны. Процесс дезинтеграции индивида порождает у него ощущение уязвимости, личностной недостаточности, нередко сопровождаемое возрастанием агрессивности. Рождается потребность связать себя с тем, что его социальное окружение рассматривает как «настоящее», «прочное», «незыблемое», толкающее человека в итоге к отчуждающей идентичности. Проблема заключается не в том, что современный человек активно реагирует на предлагаемые модели моды, качество услуг стилистов, косметологов, туристических дилеров и т. п., а в том, что предлагаемые образцы эстетического совершенства, знаки комфорта ориентированы па обслуживание главным образом потребностей тела. Тело с его разнообразными желаниями приобрели в массовом сознании статус единственной значимой реальности. Отсюда и неустанные образы самоотождествления, умноженные экранными искусствами, рекламой, касающиеся преимущественно имиджевой сферы, внешней атрибутики как базовой в системе идентификаций, позволяющей быстро распознавать «свой — чужой», принадлежность к соответствующей социальной страте. Вместе с тем для человека, захваченного приманкой «выигрышной» самоидентификации, надетые на себя чужие доспехи не перестают быть миражами и фантазмами.

Культ самого себя затронул не только популярных звезд шоу-бизнеса, но и среднестатистического человека. Рост технологий, улучшение качества жизни во многом способствовали культу субъективной взвинченности, резкому взлету нарциссического начала в культуре. Современное общество нарциссично своей страстью к самолюбованию и потреблению: соревнованию социальных страт в присвоении образов архитектурных проектов, дизайна, стиля жизни, моделей заграничного отдыха, медицинских техник омоложения, моды, обеспечения нового качества жизни, сводящегося к всевозможным атрибутам комфорта, к ценностям, способным являть себя «здесь и сейчас». Движение эгалитаризма и феминизма, с его лозунгами «выравнивания различий», обеспечения равных прав независимо от пола и социального происхождения, пожалуй, еще более способствовало «атомизации» общества, желанной цели большинства представителей среднего класса «выделиться» и обрести статус публичного человека, тягу к ценности «самостояния» с желанием любой ценой сохранить иллюзию «автономного эго».

Автономное эго как объект, сформированный идентификацией с внеположенным ему зримым образом, жаждет подтверждения своей значимости из иных, опять же исключительно внешних источников. Иллюзорный характер этой внешней инстанции по отношению к уникальной человеческой самости может породить (и порождает) отчуждающий характер самоидентификаций, ведущий к всевозможным иарциссическим расстройствам — потере самого себя, депрессии, ревности, зависти. Так, современная российская буржуазия, всеми силами стремящаяся поскорее оформить себя в «новую аристократию», провоцирует установление особых иерархических символов. Последние, в частности, реализуют себя через усиление театрализации социального поведения^[2]. Буквально все слои общества начинают играть символические роли, призванные отразить и закрепить эту новую иерархию, теряя представление о вневременных основаниях человеческого бытия, привыкая к ценности сиюминутного, к «короткому дыханию».

В стремлении равняться на ожидания публики, ее кумиры также буквально приносят себя в жертву фанатам. «Избранные, чтоб воплотить наши мечты, они вынуждены всецело переделывать себя на наш лад, отрекшись от своих прав на собственное существование»^[3]. Агрессивный характер нарциссической плененности может доходить до крайности, когда восходящая фотомодель почти отказывает себе в еде, желая сохранить желанные формы фигуры. Когда молодая актриса проходит через череду пластических операций в стремлении приблизиться к воображаемому образу. Марлен Дитрих признавалась, что, переместившись в США по приглашению киностудии «Парамаунт», по настоянию режиссера-постаповщика вынуждена была согласиться на удаление нескольких коренных зубов, чтобы обрести эффект впалых скул, усиливающих в лице черты мистического, рокового взгляда^[4]. Отрешенный, загадочно-проницательный взор, ставший своеобразным фотобрендом актрисы, не был достижим при овальных чертах лица. Со временем этот прием пластики оказался подхвачен в фотоиндустрии, моде, в рекламном бизнесе. Словом, в шоу-бинесе, массовых формах искусства очевидны наиболее тяжелые формы нарциссизма, когда «человек любыми средствами пытается получить одобрение со стороны другой личности или миллионов людей. Последнее относится к личностям, активно участвующим в общественной жизни, опережающим вспышку потенциального психоза гарантированными аплодисментами и одобрением миллионов сограждан»^[5].

В современных культурных практиках встречается и иной вариант иллюзорной идентификации: когда человек испытывает дефицит реального содержания жизни, он инстинктивно стремится окружить себя формами, источающими сочиненный, придуманный оптимизм. Писатель Э. Доктороу как-то заметил, что американцы — мастера придумывать основу для жизнерадостности там, где ее совершенно нет. На любые вопросы со всех сторон слышишь обкатанные формулы-ответы: «Fine, just fine!», звучащие как заклинание. В конце каждого года у многих людей в США принята практика рассылать друг другу семейные альбомы — демонстрация того, где они были, что они видели. Очевидно, подобное желание твердо закрепить в каких-то внешне оптимистичных знаках течение своей жизни, побуждение постоянно что-то выдумывать, фотографировать и подсовывать «вещественно бесспорное» своим знакомым, предполагает глубоко затаенное сомнение человека в подлинности и полноценности своего реального существования. Жизни, которую он считает нужным все время «корректировать и подправлять» искусственно создаваемыми формами. Здесь налицо замещающая идентификация как потребность человека измерять значимость собственного бытия зависимостью от общепринятых образцов.

Противоположное желание — расстаться с иллюзиями и принять «точку зрения жизни», конечно же, побуждает человека к осмыслению себя, к усилиям по переводу бессознательного, «себя неявного» в область сознания, однако, большей частью, этот процесс сопровождается полным отказом от «символических ценностей» и переходом на незамутненную «точку зрения жизни», как правило, в сторону циничности и прагматики.

Человек сочиняет свой внешний образ и затем сам воспринимает себя сквозь призму этого образа. По-видимому, здесь очень важно ощущение собственной креативной свободы в конструировании «формы самого себя»: могу придумать так, а могу и совсем иначе. Означающие свойства этой формы могут выражать то, что в самом субъекте не присутствует, но что для него весьма желаемо. Очевидно, человек способен наслаждаться возможным, независимо от его степени проникновения во внутренне-личностные качества, возможное мыслится им как обладающее самостоятельной ценностью и оттого способно оказывать обратное воздействие на процессы в его внутреннем мире. Достаточно распространена ситуация, когда человек преследует и старается в своем становлении настичь образ, который он создает из себя самого.

Вместе с тем представляется, что «агрессивность и драматизм неразличения себя и Другого», о котором размышляет большинство исследователей преувеличен. Иллюзии жизни равны ей самой. Воображаемые и реальные мотивы поведения действуют одинаково непреложно. Более того, любое чувство симпатии, дружеского расположения одного человека к другому всегда включает в себя элемент «нерациональной мотивации». Десакрализация подобного чувства, потребность увидеть отношения «такими как они есть» всегда грозит разрушить возвышенный контекст. «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад», — поэт, автор этих строк, разумеется, был готов признать принципиальную различимость воображаемого и реального, но сознательно избегал этого шага, оценивая неразличение себя и Другого в себе как желанное человеческое состояние, как ценность, приподнимающую над обыденностью. Эта мысль варьировалась Пушкиным не раз: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Если Другой дает повод для проекции на него собственного измышленного образа, влюбленный человек делает это незамедлительно. Следовательно, нет никаких оснований сокрушаться, что собственное «Я» «центрировано» узорами воображения, а не принципом реальности; подобная ситуация благоприятна, если этим обеспечивается большая полнота и цельность жизни человека, сделавшего такой выбор.

• [1] Характерный эпизод потребности в чрезмерной стимуляции со слов своего пациентаприводит X. Кохут: «Он вспомнил, как в детстве не раз пытался неожиданно посмотретьна мать, чтобы у нее не было времени, изобразив на лице доброжелательность или заинтересованность, скрыть, что на самом деле он был ей безразличен». См.: Кохут X. Восстановление самости. М.: Когито-центр, 2002. С. 22.
• [2] Психологическая модель этого состояния так сформулирована X. Кохутом: «Они страдали от смутного ощущения того, что не живут в реальности и переживали сильную потребность в привязанности к авторитетным людям из их окружения, чтобы чувствовать, что ихжизнь осмыслена, более того, чтобы чувствовать себя живыми» // Кохут X. Восстановлениесамости. С. 145.
• [3] Conrad Р. A song of Love and Death: The Meaning of Opera. L., 1987. P. 236.
• [4] Рива М. Моя мать Марлен Дитрих: в 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 292.
• [5] Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 56.