Нарушения мотивационного звена, не обусловленные дефектами операциональных возможностей общения

Если описанные выше изменения иерархии смыслообразующих мотивов у больных с патологией речи носят в своей основе «реактивный» характер, т. е. являются патологической реакцией на конкретную ситуацию нарушения деятельности общения, то возможен и другой вариант патологии, когда нарушение деятельности общения определяется в первую очередь изменением мотивации, нарушением потребности во внешней коммуникации, исчезновением установок на адресата и контакт [264].

Одним из наиболее ярких примеров подобного нарушения является синдром раннего детского аутизма. Этот синдром проявляется в отсутствии или в значительном снижении контактов с окружающими — как с членами семьи, так и со сверстниками, в «уходе в себя», в свой внутренний мир. У аутичных детей уже на.

1-м году жизни отмечается слабость или отсутствие реакции на речь взрослого (из-за чего дети даже подозреваются в глухоте), не возникают в срок младенческий комплекс оживления и дифференцированные реакции на своих и чужих, не формируется фаза лепета, коммуникативная направленность, т. е. инициатива и эмоциональные проявления в общении с близкими и другими людьми, чувствительность к их оценкам, способность к сотрудничеству вплоть до полного невключения в совместную деятельность, инициируемую взрослым и общение с ним (реактивное общение) [76, 128, 129, 171].

На основании последнего показателя выделяются 3 уровня нарушения общения у детей с аутизмом:

• 1) достаточно высокое реактивное общение и способность к сотрудничеству и регуляции в совместной деятельности;
• 2) неустойчивое (ситуационное) и фрагментарное реактивное общение, необходимость дополнительной мотивации для включения в совместную деятельность при исключительно внешней ее регуляции;
• 3) слабое реактивное общение, трудности включения в совместную деятельность, непринятие предложенной задачи, нестойкость внешней мотивации и регуляции [76].

Описание поведения детей, страдающих аутизмом, отчетливо выявляет нарушение характерного для нормы эллипсоидного строения жизненного мира субъекта с двумя фокусами: Я и Другой. Аутичный ребенок, будучи дома с родными или в детском коллективе, большей частью ведет себя так, как будто находится один: он смотрит мимо, не отзывается на зов, не обращает внимания на действия других, играет один, разговаривает сам с собой, а чаще молчит. Все его проявления вовне, даже игры, скупы, а в тяжелых случаях ограничиваются бедным набором стереотипных движений и мимики. Отсутствуют в грубых случаях даже самые простые правила социального поведения: умения поздороваться и попрощаться, обратиться с просьбой, пожаловаться и т. п. [76, 129, 171].

Аутизм отчетливо проявляется и в речи этих детей. При потенциально большом словарном запасе и способности к сложным лексическим и грамматическим оборотам дети часто не пользуются речью для общения. В одних случаях это может быть полный или почти полный мутизм, в других — так называемая аутичная речь, т. е. речь, обращенная не к другому, а в пространство или к самому себе. При ответах на вопросы аутичные дети эхолалично повторяют обращенные к ним слова. Отражением неосознания вненаходимости «Другого», самостоятельности и равноценности образов Я и образа Другого является такой симптом, как неупотребление детьми, страдающими аутизмом, личных местоимений: они говорят о себе во 2-м или 3-м лице, что «отражает специфический дизонтогенез речевых предпосылок межличностных отношений» [128, с. 109]. Тембр и модуляция голоса неестественны, часто вычурны и певучи. При недоразвитии коммуникативной функции речи выявлено повышенное стремление аутичных детей к словотворчеству, неологизмам, немотивированному манипулированию звуками, слогами, отдельными фразами из стихов и песен.

Таким образом, происходит разрыв между содержательной и фонетической сторонами речи, вербальная активность носит ненаправленный или репродуктивный характер: звукоподражания, автономные слова, повторение звуков и слов, чтение стихов наизусть, где все внимание ребенка обращено на интонационную выразительность стиха, а не на его смысл. И вообще слово выступает для аутичного ребенка, прежде всего, с фонетической, а не с семантической стороны. Характерный пример описан в экспериментах В. В. Лебединского [129] с использованием метода пиктограмм, когда слово «печаль» ассоциировалось больным ребенком с изображением печати.

Детям с наиболее тяжелыми нарушениями коммуникативная речь в принципе недоступна. Речь сводится к манипуляциям отдельными звуками, носящими чисто аффективный характер и не служащими целям контакта. Эти дети могут актуализировать слова лишь в аффективных ситуациях. У детей с менее затрудненным речевым развитием первые слова могут появляться в нормальное время, но не накапливаются, а исчезают далее; элементарная фраза складывается к 3 — 4 годам, но не развивается дальше; т. е. происходит дефицитарность речевого развития, и в результате речевой словарь представляет бедный набор отдельных штампов. Характерно, что наиболее частотные в нормальном речевом развитии слова «мама», «папа», «деда» появляются у аутичных детей позже других и часто (более чем у половины детей) применяются без отнесения к близкому [128]. Даже дети с хорошо развитой, казалось бы, речью, большим словарным запасом, рано усвоенной развернутой фразой затрудняются в свободном общении и использую^ стереотипный набор фраз, производящий впечатление «попугайности», «фонографичности» речи [129, с. 125].

Психологическое объяснение своеобразия речи при этих формах психопатологии мы находим у А. Р. Лурия [151]. Развивая далее классификацию мотивов общения Скиннера, А. Р. Лурия выделяет желание попросить что-то (mand = demand), передать чтолибо (tact = contact) и мотив понять, уточнить что-либо или ввести это в систему понятий (cept = concept). «Если таких мотивов не существует, то у человека не появляется ни мысли, ни всех последовательных ступеней оформления мысли в развернутом высказывании. Естественно, что в этих случаях речь ограничивается либо аффективными возгласами (междометиями), либо эхолаличным повторением воспринимаемых речений, а понимание слышимой речи не выходит за пределы пассивного усвоения отдельных слов или фраз и оказывается полностью лишенным тех активных поисков, которые являются необходимым условием для декодирования сообщения» [151, с. 33].

Так как общение с окружающими является необходимым условием развития личности и познавательной сферы ребенка, аутизм неизбежно приводит к грубым изменениям и дисгармоническому развитию всей психической сферы этих детей: нарушениям имеющей первостепенное значение для ребенка игровой деятельности и, прежде всего, игнорированию заложенной в игрушке коммуникативной функции и интересу только к физическим свойствам игрушек, предпочтению неспециализированных и неигровых предметов, недоразвитию предметных игровых действий и ролевых игр, отражающих социально значимые аспекты действительности — деятельность и отношения людей. В результате дети годами играют в одну и ту же игру, рисуют одни и те же рисунки, выполняют одни и те же стереотипные действия.

Для детей с аутизмом характерны также нарушения эмоционально-волевой сферы (эмоциональная невовлеченность в игровую и другие виды деятельности, одинаковая эмоциональная реакция на одушевленные или неодушевленные предметы или даже предпочтение неодушевленных предметов при неприязни к первым, быстрая смена положительных эмоций на отрицательные, неадекватные и даже агрессивные эмоциональные реакции на малейшее изменение внешней среды), которые, по мнению В. В. Лебединского [129], могут объясняться отсутствием готовых форм взаимодействия с окружающими.

Интеллектуальная деятельность этих детей характеризуется нарушением избирательности и целенаправленности, концентрации внимания, склонностью к вычурности мышления, символизму, фантазиям, далеким от реальной ситуации, при наличии достаточных способностей, а иногда даже одаренности (к музыке, рисованию, шахматной игре, математике).

При восприятии нарушаются прежде всего социально детерминированные и потребностно-мотивационные параметры познавательной деятельности: отсутствует направленность на предметное содержание картинки и стремление к осмысленному истолкованию увиденного, не воспринимаются взаимодействие и эмоциональное состояние персонажей.

Таким образом, в результате дефицита инициативного общения, неусвоения эмоционального опыта общения оказываются недоразвитыми все психические средства усвоения социального опыта и установления социальных контактов, и прежде всего овладение орудийными функциями предметов и социально значимыми сторонами действительности [76, 129].

Чем грубее патология общения, тем более выражены различные симптомы дизонтогенеза у детей с аутизмом. Сохранность реактивных форм общения, возможность включения в совместную деятельность, инициируемую взрослым, делает возможным развитие отдельных форм и операциональных компонентов познавательной деятельности, а также частичную коррекцию симптомов аутизма вплоть до адаптации в детском саду или школе. У детей с более глубокими нарушениями общения возможна адаптация только в условиях семьи или специального учреждения [76].

Таким образом, дефицит потребности в общении обусловливает снижение социальной направленности и социальной регуляции деятельности и поведения в целом. Недоразвитие средств общения неразрывно связано с нарушением потребности в общении.

Сходные результаты получили Ю. Ф. Поляков и его сотрудники (1980) при исследовании мышления детей, больных шизофренией. Обобщение у них основывается на внешнем объединении случайных признаков вследствие ослабления детерминации избирательности мышления опытом социально-практического использования предметов окружающей действительности, ухудшения ориентировки ребенка в практической значимости объектов, их свойств и отношений. Все эти особенности авторы связывают с наличием аутистической установки — ослабленной потребностью в контактах с социальной средой. «Недостаточность формирования избирательности познавательной деятельности в динамике возрастного развития может быть обусловлена своеобразием ценностно-эмоциональных ориентаций у шизоидных личностей, ослабленной потребностью в контактах с окружающими, снижением интереса к их социально-практической деятельности и связанным с этим ослаблением ориентации на социально значимые параметры действительности» [186, с. 24]. При этом аутизм имеет тенденцию возрастать по мере углубления шизофренических дефектов, и, наоборот, глубина патологии общения влияет на степень и тип патологии психической деятельности больных.

Яркий пример синдрома аутизма, перерастающего в развернутую картину шизофрении дал Д. Феррьери: «Мальчик ищет уединения и отдаляется от друзей. Покупает случайные книги и пластинки, зато целыми месяцами не продвигается дальше одной страницы текста по астрономии. Не подходит есть к столу („Сегодня я не хочу“) и уносит еду с собой в комнату. Без определенной причины бросает учебу, несмотря на то, что всегда был способным учеником. Или без четкого объяснения меняет место работы. Говорит, что чувствует, что его ненавидят, что он — жертва заговоров („Все на меня косо смотрят, все мне хотят зла“). Внезапно начинает чувствовать привязанность к одному из членов семьи или, напротив, сильное раздражение… Неспособность к общению — первая особенность процесса шизофрении, который ведет к искажению отношения с реальностью. За ним следуют неуверенность, уход в себя, бессонница, странности…» [227, с. 20 — 21].

Впервые в 1927 г. выделил аутизм как один из четырех фундаментальных симптомов шизофрении Э. Блейлер, которого большинство считают основоположником учения о шизофрении. Однако понятие аутизма претерпело со времени Э. Блейлера значительную эволюцию. Если вначале аутизм определялся как нарушение мышления (аутистическое мышление), проявляющееся, в частности, в нарушениях поведения, то сейчас аутизм считают патопсихологическим синдромом, характеризующимся, прежде всего, недостаточностью общения [238]. Сущность этого синдрома заключается в асоциальности больного — отсутствии связи с другими и потребности в ней, т. е. в отсутствии составляющего сущность коммуникации искреннего желания познать другого. В результате возникают такие характерные черты личности больного шизофренией, как негативизм, замкнутость, отгороженность, отчужденность от окружающего мира [30]. Раздвоение личности тоже может быть интерпретировано как разрыв внутренней и внешней коммуникации [113].

При всем многообразии психических нарушений при аутизме три симптома выделяются как основные: затрудненность социальных контактов, утрата способности к пониманию окружающих и нарушения адекватного эмоционального реагирования [105].

Причиной формирования аутистической направленности большинство авторов считают нарушения общения в семье, которые создают «шизофрсногенный потенциал семьи» [343]. Эти нарушения могут принимать форму невмешательства в личные дела друг друга, вплоть до неосведомленности, когда эмоциональное дистанцирование возведено в принцип [42, 48, 205] или эмоциональной депривации — нарушений аффективной связи ребенка с матерью из-за ее холодности, пренебрежения, эмоционального отторжения, деспотического давления (авторитарного включения ее личности вместо диалогического), или чрезмерно интенсивной аффективной среды, фиксирующей аутистический барьер у аффективно-гиперсенситивного ребенка [185]. Причины эмоциональной депривации могут быть внешние (неполная семья, низкий социально-экономический и культурный уровень или алкоголизм родителей) и внутренние (психологические: эмоциональная незрелость, малочувствительность; невротические и психотические расстройства или дефекты органов чувств (глухонемота) у родителей [127]).

Нарушения детско-родительских отношений (семейного Мы) парализуют эмоциональную сферу и активность ребенка, вызывают переживание своей малоценности и ненужности не только в детском, но и во взрослом возрасте. Покинув родительский дом физически, мы еще на долгие годы сохраняем с ним эмоциональную связь. Отсутствие подтверждения от родителей в прошлом не позволяет укорениться чувству искреннего принятия другими в настоящем. Это приводит также к недостаточному самопринятию, в результате чего субъект остается беспомощным, внутренне недостаточным, эмоционально гиперпривязанным к родительскому дому и поэтому испытывает трудности в поддержании длительного взаимодействия с другими, возникает риск дезинтеграции и расщепления целостного Я, повышенной эмоциональной зависимости и слабости границ Я. Психологический механизм этого заключается в принципиальной изоморфности, структурной тождественности внешнего диалога между матерью и ребенком на ранних этапах онтогенеза и внутреннего диалога в структуре самосознания. «Ребенок, интериоризуя „лишающие“ способы общения с ним взрослого и обращая их в средства аутообщения, „теряет“ часть самого себя. Не находя постоянства в принимающем отношении Другого, он теряет его в адрес собственного Я» [206, с. 95].

Возможно, именно из-за нарушений общения в семье возникает так называемая «семейная шизофрения» (хотя нельзя исключить здесь и влияния биологического субстрата — генетической предрасположенности к заболеванию). Есть данные, что даже наличие коммуникативных девиаций (таких, как доминантность отцов, конфликтность, неэффективность коммуникации при выполнении совместной деятельности) у супругов, ожидающих рождения ребенка, формируют преморбидную повышенную уязвимость и приводит к возникновению аутистического типа общения у детей. Первые признаки недоразвития потребности в общении выявляются уже в возрасте 4,5 месяца, что делает затруднительной (если не невозможной) в дальнейшем совместную деятельность ребенка со взрослым — необходимое условие формирования речевой деятельности как средства общения. Девочки оказываются более чувствительными к девиациям общения родителей, чем мальчики [20].

При этом имеет значение, наблюдаются ли коммуникативные девиации у обоих или только у одного родителя, ибо «шизофреногенный потенциал» семьи определяется итоговой моделью родительского взаимодействия [343]. Поданным Е. Т. Соколовой, если отец не разделяет или не поддерживает психических и поведенческих нарушений матери, он тем самым предоставляет ребенку для интериоризации альтернативную и более эффективную модель общения. «В этом случае риск нарушений в развитии ребенка также существует, однако эти нарушения, вероятнее всего, примут форму невроза, а не шизофрении, в то время как при нарушении общения обоих родителей риск заболевания шизофренией у ребенка увеличивается» [206, с. 146]. Детско-родительские отношения, родительские ожидания, осознание и принятие ими ситуации болезни ребенка оказывают также большое влияние на характер протекания болезни и социальную адаптацию больного.

Неадекватные детско-родительские отношения лежат в основе не только психических заболеваний или аномалий. Так, в исследовании В. В. Николаевой [170] были выявлены социальная дезадаптация и нарушения общения со сверстниками у подростков, страдающих хроническими заболеваниями с раннего детства. В результате гиперопеки родителей у детей возникают завышенная самооценка, недостаточно критическое отношение к своим возможностям, что снижает мотивацию к общению со сверстниками. В генезе логоневроза и формирования логофобии, как указывалось выше, также важное значение могут иметь педагогические ошибки и нарушения детско-родительских отношений.

Конечно, нарушения детско-родительских отношений — далеко не единственная причина возникновения и прогрессирования шизофрении. Интересный анализ механизмов нарушения общения при шизофрении был проведен в 1950;е гг. Ф. Руэш и Г. Бэйтсоном с коллегами [271, 338]. Они исходили из общепсихологической концепции общения, выделяя в его структуре, прежде всего, звено «контекста» взаимодействия, т. е. системы связей и отношений между людьми, набора правил и договоренностей, образующих контекст ситуации, в которой разворачивается взаимодействие. Именно это звено общения нарушается при шизофрении. Больные ориентируются только на буквальный смысл сказанного, игнорируя контекст ситуации. Было показано также, что в случае противоречивости вербальной и невербальной информации при шизофрении в отличие от нормы игнорируется невербальная информация [271]. Таким образом, разрушаются необходимые условия активного декодирования сообщения, на которые указывал А. Р. Лурия [151].

Экспериментальное подтверждение этого было получено в работе А. Ф. Пантелеева [176], показавшей, что при воспроизведении текста в отличие от нормы больные шизофренией не соблюдают последовательность предложений, соответствующую объективным отношениям между предложениями текста, т. е. развивающую мысль в заданном контексте. При запоминании текстов больные также не опираются на их логико-грамматическую структуру.

Нарушения декодирования информации, в частности «смыслового восприятия текста», могут быть, как экспериментально показано О.Д. Кузьменко-Наумовой, одним из критериев диагностики вялотекущей формы шизофрении и детей-шизопатов на ранних стадиях заболевания. В этом экспериментальном исследовании было выявлено, что больные, в отличие от нормы, при достаточно точном пересказе текста, интерпретировали прочитанное содержание только с позиции собственного Я и были неспособны встать на точку зрения автора текста. «Это происходит в связи с тем, что вся мыслительно-речевая активность больных протекает на уровне сигнальной переработки знаковой языковой информации. Вследствие этого утрачивается индикативная (указательная) функция, присущая слову-понятию. Таким образом, оценка текста как целого происходит не на уровне категориального восприятия, а на предшествующем ему отражательном уровне речезнаковой функции» [124, с. 38].

Отсутствие направленности на внешнюю коммуникацию нарушает не только декодирование информации, но и процесс кодирования сообщения, которое не соответствует ситуации общения, теме разговора, изобилует неологизмами, субъективными словообразованиями, нестандартными аналогиями и метафорами. В норме «ситуация устной речи ежеминутно создает мотивацию каждого нового изгиба речи, разговора, диалога» [54, т. 2, с. 238], а выбор человеком речевого поведения как одной из форм поведения в целом обусловлен ситуациями, когда целью является «социальная связь» (в широком смысле этого слова), поскольку основной функцией речи является «функция сообщения, социальной связи, воздействия на окружающих» [53]. Иначе говоря, в норме речевое поведение всегда ориентировано на Другого (других), и отсутствие этой ориентации на Другого (на адресата сообщения) лежит в основе своеобразия речи при шизофрении. При нарастающей аутизации больного, во-первых, место реального адресата коммуникации начинают занимать воображаемые собеседники — галлюцинаторные «голоса»; во-вторых, целью коммуникации все меньше оказывается передача какого-либо сообщения [80]. В результате больные формируют свои мысли таким образом, что у слушателя не возникает ясного представления о предмете общения, высказывания вызывают сомнения, действительно ли говорящий это утверждает или, наоборот, не согласен с этой мыслью, понимает ли он собеседника. В речи больного нарушаются последовательность и логика сообщений, много отступлений, соскальзывания на побочные темы, высказываний по другому поводу и т. д., т. е. речь больного заставляет реципиента проводить выбор из множества значений, не только различных, но даже несовместимых одно с другим [343, 356]. Это проявляется как в спонтанной речи, так и в специальных экспериментах по толкованию слов, пословиц и т. д.

Причем больные шизофренией не ощущают дискомфорта от того, что их не понимают, не прилагают никаких усилий, чтобы сократить пропасть непонимания между ними и окружающими, возникшую как результат асоциальности форм умозаключений и рассуждений и неадекватности использования языка [280]. Больные шизофренией говорят совсем не для того, чтобы быть понятыми [288]. Они «ведут себя так, как будто отрицают факт коммуникации, и считают необходимым отрицать, что их отрицание — тоже коммуникация» [356, с. 73].

Существует немало описаний и экспериментальных исследований особенностей речи больных шизофренией, проведенных как медицинскими психологами, так и лингвистами. Кроме уже указанной «вычурности» или «причудливости» специальное экспериментальное исследование субъективного шкалирования частотности слов и восстановления «зашумленных» слов показало, что речь больных шизофренией характеризуется нарушением механизмов опоры на прошлый речевой опыт [80]. Аналогичные результаты были получены в экспериментах по заканчиванию больными предложенных фрагментов слов и предложений [121].

В отличие от больных с патологией операционального звена коммуникации у больных шизофренией относительно сохранны фонологический и грамматический уровни языка, а нарушения касаются в основном лексико-семантического уровня, т. е. для этих больных характерно сочетание бессмысленности речи с относительно правильным построением фраз или нарушение семантической валентности слов, о которой говорилось выше. Р. Каплан и Д. Гасри [281] сравнили по этим показателям речь детей здоровых, шизоидных и больных шизофренией, уравненных по возрасту и уровню интеллектуального развития (IQ). Были выявлены значительные различия в показателях коммуникативности речи между этими группами испытуемых, причем шизоидные дети занимали промежуточное положение по индексу коммуникативности речи между здоровыми и больными детьми. Можно думать, что у больных шизофренией относительно сохраняются знания системы языка, но исчезают (или не актуализируются) знания языковых норм, традиционной реализации правил языковой системы в соответствии с социотипическими правилами речевого поведения.

Другой характерной чертой является уменьшение в речи больных числа «смысловых единиц», указывающих на отношение человека к предмету разговора, его личностную значимость для говорящего, а также местоимений 1-го и 2-го лица, выражающих коммуникативную функцию речи [80].

При грубой степени выраженности шизофренического синдрома речь больных представляет собой так называемый «словесный салат» — набор не связанных логически и грамматически слов и словосочетаний или неологизмов, стереотипные повторения одних и тех же звуков, слов, слогов и их комбинаций (особенно рифмующихся между собой, но не объединенных смысловой связью), расчленения слов на отдельные элементы с их перестановками и замещениями.

Следует отметить, что термин «словесный салат» широко используется и в афазиологии для характеристики речи больных с сенсорной афазией. Однако речевая продукция этой группы больных радикально отличается от таковой у больных шизофренией.

«Словесный салат» при сенсорной афазии характеризуется фонетическими искажениями, заменами отдельных звуков в словах вплоть до возникновения «сколков» слов, перемежающихся с правильными отрезками речи. При этом, что особенно важно, больные с сенсорной афазией крайне обеспокоены тем, что их не понимают окружающие, всячески стремятся способствовать (хотя зачастую неэффективно) преодолению непонимания за счет мимики, интонационно-мелодических средств, жестов и т. д. Таким образом, один и тот же термин обозначает нарушения различных звеньев коммуникации при сенсорной афазии и при шизофрении.

При этом, как и при афазии, у больных с патопсихологическими синдромами процесс общения страдает глобально, т. е. нарушения затрагивают не только коммуникативную, но и интерактивную и перцептивную стороны общения, что еще раз подчеркивает единство этих трех сторон общения.

Восприятие эмоционального состояния партнера по коммуникации как компонент его «прочтения», установление эмоционального взаимодействия с ним выступают в качестве одного из основных регуляторов процесса общения, а общий уровень социальной перцепции определяет коммуникативный потенциал личности [31, 178].

Экспериментальное исследование способности к идентификации эмоционального состояния говорящего (диктора) у больных шизофренией [19] показало, что, несмотря на отмеченное у них уплощение (обеднение) эмоциональной жизни, способность понимать эмоциональное состояние других людей остается сохранной. Это отличает их от больных маниакально-депрессивным психозом, у которых только в состоянии депрессии, очевидно, в связи с механизмами перцептивной защиты уменьшалась точность опознания экспрессивных признаков пониженного (одноименного собственному) состояния, и от больных неврозами и психосоматозами, у которых наблюдается элекситемия — неспособность воспринимать и сообщать другим свои ощущения [22]. Что касается больных шизофренией, то здесь авторы приходят к заключению, что пониженная способность к эмоциональным контактам может быть связана у них с трудностями возникновения эмоционального отклика, резонанса, проявления сопереживания в экспрессии и других действиях, т. е. с нарушением эмпатического поведения.

В других исследованиях перцептивной стороны общения у больных шизофренией было выявлено изменение избирательности, направленности восприятия больными других людей [105, 260]. Оказалось, что больные предпочитают ориентироваться при восприятии других не на те свойства окружающих, на которые опираются здоровые люди. Так, в эксперименте на классификацию изображений лиц людей, характеризующихся признаками различного эмоционального состояния, здоровые испытуемые в этом задании преимущественно (в 89%) ориентируются именно на эти признаки. Больные шизофренией способны осуществить подобную классификацию, т. е. воспринять эмоциональное состояние других, только при специальной инструкции: «разложить изображения в соответствии с настроениями людей». При отсутствии этой инструкции больные при классификации ориентируются в основном на более формальные внешние признаки: наличие усов, очков и т. д. (260].

В другом эксперименте тех же авторов здоровые испытуемые и больные шизофренией должны были дать описания картинок, на которых изображались люди поодиночке и во взаимодействии с другими людьми. Здоровые испытуемые сразу же устанавливали на картинках взаимодействие, выделяли эмоциональные состояния партнеров взаимодействия и в случаях изображения одного человека привлекали в своих описаниях других людей для объяснения ситуации на картинке. Иначе строили свои описания больные шизофренией. При принципиальной возможности воспринять взаимодействие у больных отсутствовала установка на его восприятие, т. е. нарушалось то качество личности, которое было названо А. А. Бодалевым [31] «ориентацией на других людей», и в первую очередь ориентировка на внутренний мир другого человека, на его состояние. Особые трудности вызывает у больных шизофренией восприятие невербальных (интонационных) характеристик эмоционального состояния. При рассогласовании вербальной и невербальной информации (содержание фразы противоречило ее интонационной окраске) больные в противоположность здоровым испытуемым оценивали только буквальное содержание, не учитывая признаков эмоциональной экспрессии [105, 271].

«За особенностями общения, за характеристикой аутизма у больных шизофренией можно увидеть определенную особенность склада личности, изменение определенных характеристик личностных установок, таких как: 1) ослабление ориентации на эмоциональные состояния других людей и, связанное с этим, 2) ослабление направленности на анализ взаимодействия между другими людьми» [260, с. 201].

Аналогичные результаты были получены в экспериментах Д. Н. Хломова [238]. Автор выявил при шизофрении нарушения как восприятия динамических характеристик общения — интеракции как таковой, так и диспозиционной стороны общения — восприятия партнеров в качестве субъектов общения (однако восприятие первых характеристик нарушено в наибольшей степени). Больные шизофренией в меньшей степени (менее полно и дифференцировано), чем здоровые испытуемые, воспринимают такие специфические особенности межличностного взаимодействия, как двусторонность, обоюдность и т. д. Это касается восприятия взаимодействия между другими людьми и особенно собственных взаимодействий с другими людьми. Нарушение восприятия собственных взаимодействий проявилось, в частности, в изменении значимости различных сфер социальных отношений в сравнении со здоровыми испытуемыми: в увеличении значимости семейной сферы отношений и сильном уменьшении значимости дружеских, производственных и формально-общественных отношений. Иначе говоря, у больных страдали все три элемента социальной перцепции: восприятие-оценка партнеров, себя и ситуации общения в целом. При этом было обнаружено, что все выявленные нарушения общения, в том числе социально-перцептивные характеристики, имеют тенденцию усиливаться по мере нарастания специфического для шизофрении личностного дефекта. С другой стороны, нарушения общения у этих больных оказываются одной из причин, затрудняющих возможности их социальной и трудовой адаптации и способствующих инвалидизации больных. Это было подтверждено автором и на материале фиксированного наблюдения за социальным поведением больных в группах тренинга социальных навыков. Оказалось, что экспериментально выявленные характеристики восприятия межличностных взаимодействий соответствуют характеристикам реального поведения больных.

Как показали исследования Т. Н. Мелешко [ 158], снижение у больных шизофренией направленности на общение в связи с недостаточной мотивацией общения приводит к тому, что у них не наблюдается закономерной для нормы перестройки познавательной деятельности в условиях общения при совместном выполнении задания. Познавательная деятельность в ситуации общения близка у них к индивидуальной. В экспериментальной ситуации, где нужно было описать графическое изображение фигуры так, чтобы экспериментатор мог идентифицировать его с одной из лежащих перед ним фигур, здоровые испытуемые выделяли дифференцирующие признаки изображений, тогда как в ситуации, когда они должны были просто сказать, что изображено на картинке (без взаимодействия с экспериментатором), большинство здоровых испытуемых (90%) не описывали признаки предмета, а называли возникающие ассоциации с реальными предметами. Больные шизофренией в обеих экспериментальных ситуациях действовали одинаково, а иногда в ситуации взаимодействия давали более неопределенные характеристики изображений, чем в ситуации индивидуальной деятельности.

Даже если задача общения осознавалась, это осознание было формальным и не обеспечивало формирования цели быть понятым партнером и соответствующей мотивации перестройки деятельности больного. Это расхождение объясняется «фактическим неприятием задачи общения при формальном ее понимании» (158, с. 1828], что обусловливает низкий уровень познавательной деятельности этих больных. Даже если задача могла быть успешно решена только в условиях взаимодействия, больные шизофренией, зная это, все же предпочитали работать индивидуально, отвергая общение 1116].

Нарушения мотивационного звена общения в патопсихологии не ограничиваются синдромом шизофрении. Так, например, истерический синдром рассматривается некоторыми авторами как искаженный способ коммуникации больного с другими людьми. Больные истерией используют свое тело как средство коммуникации («язык тела» как «протоязык»), как средство передачи сообщения, которое нельзя передать обычным способом. Таким образом, соматические жалобы, боль и другие ощущения приобретают коммуникативную функцию [348]. Например, мигрень становится способом коммуницирования желания сохранить автономность, побыть одному [286]. В данном случае, как нам представляется, искаженная мотивация общения приводит к искаженному использованию коммуникативных средств. «Внутренняя конфликтность больного неврозом и его неразрешенная эмоциональная проблематика находят свое выражение и в нарушениях общения с окружающими. Невротик неверно истолковывает мотивацию партнеров по общению, так как все его внимание сосредотачивается на сохранении представлений о значимости своего „Я“ как в собственных глазах, так и в глазах окружающих» [210]. Иначе говоря, в основе истероидных изменений личности лежит инфантильная или искаженная Я-концепция, не соответствующая объективным отношениям, и стремление сохранить знак равенства между Я реальным и 37идеальным. На поведенческом уровне это может проявляться в замкнутости, отчужденности от «недостойных», а также в стремлении решать неразрешимые задачи, отвечающие, во-первых, высокому уровню притязаний и не наносящие, во-вторых, ущерба самооценки в силу исходной неразрешимости задачи [37].

Характерно, что так же, как и при шизофрении, при нарушении мотивации к общению у больных с неврозами нарушаются и операциональные возможности коммуникации [112]: отмечается выраженное уменьшение вербальной активности, значительно снижена представленность жизненного опыта в лексиконе в ассоциативном тесте по сравнению со здоровыми испытуемыми, выявляется также сужение арсенала стратегий актуализации слов по сравнению с контрольной группой. При этом экспериментально выявляемые изменения лексикона зависели от выраженности демонстративных черт личности — наблюдается достоверная негативная корреляция уровня вербальной активности в ассоциативном эксперименте с высотой 3 шкалы профиля МИЛ и позитивная корреляция со степенью выраженности истерических псевдопарезов. В то же время спонтанная речь большинства этих пациентов не была замедленной или фрагментарной, так же как иногда псевдопарез почти не проявляется в повседневной жизни и становится грубо выраженным лишь при неврологическом осмотре.

Другой формой нарушения мотивации общения при неврозах является синдром невротического мутизма. Еще один пример изменения иерархии мотивов дает исследование больных с нервной анорексией [104], у которых мотив произвольного голодания становится смыслообразующим, грубо изменяя всю систему их межличностных взаимодействий.

Примером патологической мотивации к общению является также общение алкоголиков как необходимое условие удовлетворения патологической потребности в алкоголе. При этом, как показали исследования Б. С. Братуся, «в ходе болезни эта потребность не просто „надстраивается“ над прежней иерархией потребностей, деятельностей и мотивов, но преобразует эту иерархию…» [37, с. 18].

У подростков с хроническими соматическими заболеваниями (астма, желудочно-кишечные заболевания и др.) сдвиги в мотивационной сфере и нарушения процессов целеполагания связаны с изменениями образа Я (/7-концепции) и его регуляторной функции. Перестраивается иерархия смыслообразующих мотивов: ведущим становится мотив выздоровления, отсекающий жизненную перспективу («смысловое будущее») и создающий патологическую фиксацию на проявлениях болезни, неуверенность в себе и неверие в возможности изменений, произвольной регуляции симптомов, в резервы личностного развития. Ярким выражением этого патологического развития личности является диссоциация у хронически больных подростков разных уровней самооценки, когда значения идеальной самооценки становятся ниже значений актуальной самооценки [228]. Все это усугубляется повышенной опекой родителей, гипертрофированной системой запретов и ограничений, парализующих или даже уничтожающих способности к волевым усилиям.

В грубых случаях такая социальная ситуация развития, препятствующая удовлетворению многих потребностей и ограничивающая возможности общения подростка, может привести к феноменам «потери себя» и утраты смысла существования [13]. Возникновение при заболевании реакции адаптации или невротического состояния и патологического развития личности связано, прежде всего, с преморбидной иерархией мотивов, «одно-» или «многовершинностыо» мотивационной сферы [137] и возможностью осознания болезни как типичной психологической ситуации и построения замещающей деятельности [170].

Было также показано, что одной из причин невротических конфликтов онкологических больных являются изменения социальной позиции личности в системе общественных отношений, приводящие к изменению ее мотивационно-смысловых отношений к миру, к другим людям, к самому себе [14]. Авторы проследили динамику смыслообразующих мотивов у больных раком в предоперационном, послеоперационном и послереабилитационном периодах, показав постепенный переход от мотива подготовки к смерти (побуждающего соответствующую деятельность по завершению личных дел) к мотиву выживания (побуждающего ведущую деятельность по сохранению здоровья), затем в послеоперационном периоде — к позиции социальной неполноценности, сопровождающейся реактивной депрессией, и, наконец, к мотиву социальной выживаемости и социального становления через актуализацию значимости межличностных отношений.

Таким образом, «ни физический дефект или те или иные соматические изменения сами по себе… ни сами по себе процессы осознания этого дефекта… не обусловливают мотивацию онкологических больных. Реальной основой детерминации мотивации личности оказывается социальная позиция и обусловленная этой позицией деятельность» [14, с. 185]. В таком случае природа личностного конфликта будет заключаться в обнаружении несоответствия своих действий собственному мотиву-цели или противоречие ему [138]. Эффективный путь преодоления личностных конфликтов заключается во включении личности в значимую для нее деятельность, которая единственно способна изменить мотивационно-смысловую сферу личности.