Объективное и субъективное в психологии. 
Психология и кибернетика

Проблема диагностики в концепции П. Я. Гальперина. Для классического формирующего эксперимента важно сформировать новое действие. Новое означает то, что испытуемый до этого не мог выполнить. И вроде бы диагностика становится ненужной. Ведь в рамках классической теории Гальперина диагностика в ее традиционном варианте невозможна, поскольку считается, что можно исследовать только становящуюся психическую функцию (следуя Л. С. Выготскому), а поскольку она уже сформировалась, то ее исследовать практически нельзя. Последовательное развитие этого положения состоит в признании того факта, что я могу знать что-то о психике другого человека, если я это (свойство, действие и пр.) сформировал, создал, воспроизвел акт становления психики. Эта задача аналогична известному положению или выводу, сформулированному И. Кантом: я могу понять только то, что сам сделал. И здесь сразу возникает фундаментальный вопрос, ответ на который очерчивает, имплицирует, задает формы и методы психологического познания и знания. В какой мере справедливо по отношению к человеку, что он действительно производится (другим человеком, людьми, культурой и пр.)? Если последнее верно (а оно действительно в определенном отношении верно), то необходимо понять, уяснить для себя условия, внутри которых существенна истинность этого положения.

Это важно потому, что можно привести, по-видимому, и противоположное утверждение: человек сам формирует себя через пробуждающееся самосознание. Это означает, что не формы деятельности, заданные извне, являются основанием развития, а человеческое самосознание, символическая самоидентификация ребенка (и человека вообще) с символикой социального бытия задает энергию и источник, основание и осмысленность приобретения, усвоения опыта, овладения им, а также определяет источник развития личности индивида. Если все это действительно так, то отсюда следует требование двойственного наблюдения и видения исследователя: извне (со стороны усложняющихся, рационализированных форм деятельности) и изнутри (со стороны становящихся и трансформирующихся друг в друга форм сознания). Но онтологически эти две линии развития опыта должны где-то перекрещиваться, переходить друг в друга. И этот факт — дополнительный и особо важный источник психологического познания. Кстати говоря, варианты такого рода мышления можно отчетливо проследить в европейской философской традиции и особенно рафинированно у Г. Гегеля в учении о сознании и самосознании, а также о формах сознания и переходах от сознания к самосознанию и обратно. В современной психологической культуре аналогичное мышление воспроизведено Д. Б. Элькониным в его учении о периодах развития, о типах мотивации и т. п.

Чтобы построить полноценную диагностику, по П. Я. Гальперину, необходимо построить ряды деятельностей, имплицитно предполагающих друг друга (так что предыдущая деятельность является основанием для возможности выполнения последующей). Этим рядам должны быть сопоставлены соответствующие психические свойства (способности). Тогда по результатам выполнения деятельности можно автоматически судить о наличных способностях (которые тоже должны иметь соответствующую иерархию). Но даже если такое возможно, то в этот схематизм должны быть включены акты рефлексии, а также акты осознавания и синтезов новых форм сознания.

Гальперин и его последователи оперируют более простым вариантом введения проблемы диагностики. Они говорят: мы возьмем новое для испытуемого действие, и можно эмпирически проверить, новое оно для него или нет. Новое же психическое действие — это то, что испытуемый не может, не умеет выполнять. Но что же значит все-таки новое? Понятно, что всякое действие имеет свои внутренние основания в старом, но как определить «степень» новизны?!

Что значит вообще понятие нового как психологическое понятие? Всякое «новое» действие для своего осуществления требует определенной совокупности «старых» действий. Каков же тот «зазор» между старым и новым или каковы их возможные типы, типы «приращений» нового со стороны деятельности (чего-то объективно контролируемого) и со стороны способностей (психики)? Это вопрос о развитии опыта, об актах развития или «мерах», в том числе и функционального развития. Обыденное выражение, что новое — это бывшее (хорошо забытое) старое, является также и психологическим фактом, фактом нашего сознания, понимания того, что наше развитие, развитие опыта существенным образом связано с актами осознавания. Осознавать же мы можем только то, что уже есть, есть внутри нас, включено в нашу психическую жизнь. Следовательно, психические содержания появляются в нашем сознании («об-новляются») как минимум дважды (то же у 3. Фрейда и у Л. С. Выготского), а в более широком смысле многократно (учение цикличности в усвоении опыта, о «вечном возвращении» в философских традициях и Запада, и Востока).

Впоследствии, правда, были предложены более синтетические основания для диагностики — исследование внутреннего плана, степени его сформированности, и кажется, что появилась возможность «охватить» общее интеллектуальное состояние субъекта как бы целиком. Появился новый диагностический критерий. Но представление о внутреннем плане тоже не дает полной характеристики субъекта, а кроме того, это представление является только формально-психологическим определением и остается проблемой его наложения на конкретный материал деятельностей. Далее, понятие внутреннего плана не покрывает понятие сознания, с которым мышление и деятельность непосредственно связаны и которым детерминированы.

Здесь важно понять, в какой мере проблема диагностики может быть решена как диагностика операционально-технического момента мышления, способности представления (ср. «внутреннего плана»). Ведь мышление интуитивно обозначает нечто большее, чем его только операционально-технический срез, это не только техника мышления. И по его отношению к сознанию мышление является чем-то производным (рефлексивно-расчленяющей деятельностью фактов сознания, его данностей). Но по крайней мере, понятие внутреннего плана уже тем хорошо, что оно не апеллирует к другим объяснительным принципам, помимо деятельности, а определяется целиком через деятельность (интериоризацией и ее мерой). А такого рода синтетическая собранность понятийного аппарата очерчивает строгие границы познаваемого предмета, а следовательно, указывает на возможные переходы, а также новые предметы.

Поэтому диагностика в формирующем эксперименте в имплицитном виде существует в более обобщенном варианте, и она посвоему осмысленна. Если я могу определенное умственное действие сформировать, то это значит, что предшествующие интеллектуальные структуры уже существуют, иначе опыт не удался бы. А мы всегда предполагаем пред-существование таких уже имеющихся интеллектуальных образований. Таким образом, можно говорить и о всех имплицированных интеллектуальных свойствах как о необходимой предпосылке успешности эксперимента. Так, имплицитно вводится некоторый теоретический диагностический критерий. Поэтому есть возможность построить широкие имлликативные отношения между психическими содержаниями и их внешними коррелятами. И таковые импликации существуют. Скажем, если я умею вычитать, то это автоматически обозначает тот факт, что я умею считать. И уже не нужно проверять счет. Если я могу делить (и это установлено), то это автоматически обозначает мое умение умножать, и тем более вычитать и т. д. Возможно, правда только для ограниченного круга задач, что для построения такого рода импликативных систем (могущих стать средством диагностики) достаточно объективного исследования мыслительных форм и последующего их построения в ряды, предполагающие систематическое усложнение. По-видимому, в результате такого анализа получится не один ряд (в силу существования нескольких рядов опыта), они будут где-то перекрещиваться и т. п. И основанием для такой работы является осознание объективности, надличностного существования (или пред-существования) мышления (и отказ от помещения его в голову индивида).

Проблема исследования и диагностики развития в теории поэтапного формирования. Считается также, что поэтапное формирование моделирует, воспроизводит в «чистом» виде естественные процессы научения, психического развития и вообще усвоения опыта. Формирование психических функций осуществляется в необходимом социокультурном направлении, поэтому необходима не констатация, а активное моделирование, воспроизведение обучения и развития в особых контролируемых условиях. Формирующий эксперимент есть одновременно и преобразующий, и генетический. «Чистота» этого эксперимента состоит и в том, что появляется возможность сформировать психические процессы с «заранее намеченными свойствами» и таким образом осуществить исчерпывающее исследование в ходе формирования. Ни мышление вслух, ни регистрация внешних движений, ни анализ промежуточных продуктов не позволяют осуществить такое исчерпывающее исследование. Поэтому метод поэтапного формирования противоположен срезовому, ибо психическое содержание и структуру способов деятельности можно объективно раскрыть, только сформировав их с заранее заданными показателями. Лишь после того как будет установлена шкала такого планомерного формирования, можно будет по ней вести анализ уже сложившихся форм психической деятельности (П. Я. Гальперин). Поэтому считают, что метод поэтапного формирования «снимает» в себе и наблюдение, и измерение, и эксперимент.

Моделирование психического развития в теории поэтапного формирования предполагает, помимо интерпретации всякого психического развития как опосредованного деятельностью (и даже как собственно деятельности), и экстенсивный модус, и учет целостности самой деятельности. И здесь предлагается использовать метод восхождения от абстрактного к конкретному (А. Г. Лидере). Действительно, при помощи такого метода можно контролировать развитие деятельности и воспроизводить такое развитие. Но этот метод применим только к особым целостным, саморазвивающимся объектам, каким, как можно пока допустить, и является деятельность в широком социологическом смысле слова. Но этот процесс нельзя представить таким образом, что «нисхождение» —- это движение от «живого» развитого состояния деятельности к исходной клеточке, конструируемой модели действия как его исходной материальной и внешней форме.

Здесь предполагается тождество свойства материальности и внешности деятельности. Но исходная деятельность — это практическая деятельность со всеми ее атрибутами. Действительно, она внешне задана и оформлена, она может быть материализована, но прежде всего это практическое отношение к действительности, а не внешность как один из атрибутов этого отношения и не материальность. Ведь в таком случае предполагается, что если некоторую деятельность можно представить как материальный процесс, наглядно, то это автоматически приводит к ее пониманию. Но деятельность определяется прежде всего функционально, и саму деятельность, более или менее сложную, можно представить только как функциональную структуру. Но функция не является чем-то непосредственно видимым, а понимается только в определенных условиях организации деятельности, ее развития и системообразования. Поэтому процесс нисхождения невозможно представить в такой упрошенной форме, как просто поиск для некоторой развитой деятельности ее материального, внешне наблюдаемого заместителя.

Но всякой ли деятельности и мышлению можно найти материальный аналог, представимы ли всякая деятельность и мышление во внешнематериальном плане? Здесь можно однозначно ответить отрицательно и найти множество деятельностей, которым нельзя найти материального аналога. Это связано хотя бы с тем, что материализация всегда является частной материализацией смысла. И в свою очередь, чтобы уяснить смысл, необходимо скорее некоторое варьирование, перебор его материализаций. Наконец, мы просто по опыту знаем, что есть такие вещи, для понимания которых необходимо просто попасть в определенную ситуацию, а прямо научить им невозможно. Но даже если такая форма деятельности найдена, то через ее описание нельзя прямо перейти к необходимому образцу деятельности, необходима целая серия рефлексивных переходов, редукция к генетически первичным действиям.

Таким образом, проблема материального представления деятельности трансформируется в проблему функционального опосредования деятельности. Чтобы ввести в таком случае в деятельность, необходимо через систему опосредующих переходов ввести в особое отношение к действительности, в ситуацию осмысленности деятельности. А для этого необходимо моделирование таких ситуаций, когда это отношение очевидно и необходимо, а это, по-видимому, всегда проблемные ситуации. Например, если перед нами некоторая реальность, которую необходимо освоить, то нужно прежде всего спросить об условиях, в которых она осмысленна и необходима, поскольку этими условиями она как раз и конституируется. Здесь проблема двойного знания предстает в виде осознания условий возможности самого действия или самого объекта и условий их осмысленности. В каких условиях деятельность возможна и необходима? Ответом будет описание этих условий. Их можно описывать онтологически, и тогда встает вопрос о моделировании происхождения деятельности через описание условий такого происхождения, гносеологически (или феноменологически) — как описание условий, когда возможно такое видение предмета, а никакое иное (хотя оба способа описания существенно связаны и «сходятся»), или же экзистенциально (как описание, задание и введение человека в такие жизненные условия или условия сознания, когда появляется очевидность необходимости что-то знать, уметь и т. д.). А в условиях формирующего эксперимента человек представляется все же в «вещной» форме. Исследователь не может ему заранее открыть смысл предмета или деятельности. Испытуемый должен довериться исследователю, его уму и действовать в некотором роде «бессмысленно», просто «делать что говорят». Смысл обретается только в конце, если вообще он появляется. Но классический вариант метода восхождения от абстрактного к конкретному у Г. Гегеля предполагает как раз обратное.

Что означает максима «Исследовать значит сформировать». Психология и кибернетика. Наиболее радикально теория поэтапного формирования выражена в тезисе «Исследовать значит сформировать!». На чем основывается такое утверждение? Первая предпосылка состоит в том, что мы занимаемся «деятельностной психикой», психикой, всецело опосредованной деятельностью субъекта, т. е. деятельность является причиной психики, а субъект, его «естественная психика» — только необходимым условием, даже материалом, причем в предельном случае деятельность можно реализовать и в другом материале. Поэтому при таких условиях полученное знание — это более «сильное» знание, чем обычное натуральное знание в психологии, поскольку знание фиксируется вместе с условиями его получения, и основным является условие деятельности или деятельностной природы знания.

Вторая предпосылка состоит в том, что всякое действие можно описать, действие и знание о нем предполагаются рационально прозрачными друг для друга. И это имеет основание в том, что деятельность — это особое «искусственное» образование, нечто человеком созданное. Развитая форма деятельности в современной культуре всецело воспроизводится в знаково-логической форме. Другими словами, в реальном своем функционировании деятельность систематически воспроизводится и такое воспроизводство как раз и является «способом ее жизни». В своем развитом варианте воспроизводство деятельности опосредовано ее семиотической репрезентацией как устойчивой функцией культуры. Поэтому деятельность как бы описана до своего описания, она есть реализация проекта, осуществленного в логико-семиотической форме, деятельность, таким образом, онтологически существенно рациональна.

Итак, для того чтобы сформировать деятельность, необходимо прежде ее исследовать. Исследовать — значит получить знание о деятельности, но знание должно быть исчерпывающим, таким, чтобы по нему можно было деятельность воспроизвести. Знание вообще в своей первичной функции — это предписание о том, как действовать (нормативная функция знания). Нормативное знание что-то предписывает, а что-то запрещает. Но можно ли через предписания и запреты определить действие, деятельность, поведение и пр. Нет, нельзя.

Далее важно определить однозначно, т. е. ясно и отчетливо различить и выразить каждый элемент деятельности, их последовательность, связи, отношения и т. п., чтобы можно было контролировать, управлять процессом формирования. Только в связи с выполнением этого условия можно говорить об исследовании как формировании (хотя и с некоторыми оговорками). Это, в свою очередь, ведет к проблеме языка описания (языка описания деятельности). Существует ли такой язык, что это за язык, если он существует, то единственный ли он? Попытаемся ответить на этот вопрос.

Психолог имеет дело с рациональной, принципиально описываемой и воспроизводимой действительностью, это является условием истинности утверждения: «Исследовать значит сформировать».

Это утверждение имеет отношение и к кибернетике. Там тоже есть проблема описания и проблема языка. Кибернетик говорит: если вы мне четко опишете ситуацию, если все ее элементы определены, то я воспроизведу ее на машине. Нечто подобное может сказать и психолог: если вы опишете мне класс деятельностей, то я всегда смогу сформировать по отношению к ним соответствующую способность. И здесь интересы психологии и кибернетики смыкаются. Но психология все же отличается в своих устремлениях от кибернетики. Тождественность психологии формирования и кибернетики состоит в том, что они обе работают с рациональным, рефлектированным пластом человеческой культуры, принципиально описываемой (ибо до этого спроектированной) и воспроизводимой. По отношению к кибернетике здесь не возникает вопросов — то, что систематически описано, может быть машинизировано. Это путь техники в культуре. А вот по отношению к психологии вопросов много. Прежде всего: исчерпывает ли деятельностная рефлектированная психика все содержание психики? Понятно, что нет.

Объективное и субъективное в психологии. Но есть и другая сторона проблемы описания и проблемы знания о деятельности в аспекте психологии формирования. Поскольку с самого начала здесь принимается деятельностный подход, то конституирующей единицей является деятельность, а все остальное нужно рассмотреть как ее дериваты. Психика, по П. Я. Гальперину, есть ориентировочная деятельность, т. е. некоторое надстроечное звено (хотя тоже деятельность) над действием базовым, которым является действие исполнительное. Но последнее (а оно здесь есть и практическое действие) должно иметь некую внутреннюю имманентную ему цель, пусть бессознательную, поскольку ориентировочная деятельность и возникает в ответ на невозможность этого действия функционировать самостоятельно, автоматически.

Ориентировка служсбна, она обслуживает исполнение, которое существует прежде всего. Восприятие есть ориентировка в мире, но ориентировка для чего-то базового по отношению к нему самому, ориентировка в конечном счете должна замыкаться на практическое действие. Таким образом, характер ориентировки должен всецело определяться внутренней телеологией практического действия. Как мы уже говорили, исполнительное действие в своей первичной функции не является таковым. Ведь исполнение всегда вторично по отношению к его замыслу, до всякого исполнения уже есть его цель и его проект. Таковым является прежде всего практическое действие, выполняющее, скорее, экзистенциальножизненную функцию, укорененную в имманентную субъективную жизнь индивида. Исполнительным оно становится тогда, когда ориентировочная функция сдвигается постепенно от конца действия (когда она только оценивает результат) к началу и тем самым начинает выполнять функцию планирования.

Но не следует забывать, что этот сдвиг ориентировки к началу является также, как заметили И. М. Сеченов, а за ним 3. Фрейд, и торможением непосредственного влечения к действию или к объекту, является реакцией на определенное внешнее условие. Тот факт, что мышление образуется через торможение влечений, согласно Фрейду, прежде всего определяет его сущность, определяет его как вторичный психический процесс.

Этот сдвиг ориентировки является содержательным и формально-психологическим, условным определением механизма функционирования и развития психики как деятельности и в деятельности. Следовательно, исполнительное действие в первичном своем определении и по своей функции не является непосредственно практическим. Чтобы появилась ориентировка (= психика, по П.Я. Гальперину), практическое действие, но не исполнительное (поскольку таковое предполагает ориентировку), уже должно быть. И ориентировка как раз и возникает как реакция на определенное прерывание практического действия, а характер и способ этого разрыва в функционировании практического действия и задают условия возможности и необходимость ориентировки.

Практическое действие субъективно, имманентно психике, это органическое следствие ее функционирования, оно укоренено в строй субъективных потребностей и в режим воспроизводства субъективности, является непосредственным отображением всего этого, непосредственной реакцией определенного субъективного состояния. Оно всегда нагружено оценочно (а в более развитых вариантах ценностно окрашено), укоренено в субъективное бытие и нагружено им, несет на себе тяжесть процессов жизнедеятельности, является отображением их бытия. Поэтому деятельность изначально определяется экзистенциально и практическим отношением к действительности.

В свою очередь, всякая развитая деятельность, как мы уже не раз говорили, объективно задает особые критерии ориентировки, и человек в своей реальной жизни вынужден пребывать в различных типах практик. Характер деятельности, проблемные ситуации в ее реализации порождают различные содержания знаний, которые обслуживают функционирование и развитие деятельности. В таком случае в усвоении нуждается не только само знание о деятельности, но и его средственность, функциональность. Для полноценного усвоения знания необходимо вернуться к базовой для него проблемной ситуации. Нужно сконструировать такую проблемную ситуацию, которая порождает необходимость рефлексии, а она, в свою очередь, опосредует, задает условия осмысленности знания, подлежащего усвоению, и может породить процесс осмысления. Если иногда это и пытаются делать, то — исследователь, а не испытуемый. Но без введения испытуемого (в практике — ученика) в ситуацию порождения знания, оно остается техническим моментом. И эти точки переходов от действия к проблемной ситуации, к условиям рефлексии не только можно фиксировать, конструировать и воспроизводить, и они не только являются существенным условием полноценного формирования знания, но и относятся к проблемам развития сознания.

Здесь довольно объемно вычерчивается проблема отношения объективного и субъективного в психике человека (которая в свое время обсуждалась С. Л. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и др.). С одной стороны, мы имеем психику, которой занимается П. Я. Гальперин. Она объективирована, изначально объектно задана в ориентировочных схемах. Это психика, объектно заданная вначале в норме, она является фактом реализации нормы, результатом воспроизводящейся деятельности по правилам (явление искусственное).

Но с другой — мы говорим также и о естественной психике, о естественной закономерности (субъективное, душевное измерение). И нормативная деятельность существенно воздействует на эту «естественную закономерность», производит ее трансформации, а непосредственная субъективность должна тоже на это реагировать, как существует, например, физиологическая реакция на усталость. Действительно, у П. Я. Гальперина в результате формирования появляется чистая мысль (= психика), но эта психика отталкивает от себя, вытесняет нечто другое в самой психике (и, кстати говоря, такое «вытеснение» чего-то другого как раз и является одним из условий объективированной психики). Но при более глубоком взгляде это другое, эта некоторая первичная, нерационализированная субъективность является тем основанием, той психической реальностью, на которой стоит объективированная ориентировочно-исследовательская деятельность. И эта «естественная» психика оказывается не столь уж естественной, а ее исследование имеет также фундаментальную традицию в культуре. Это проблема, которая формулируется, например, у апостола Павла как проблема различения души и духа, разрабатывается потом вплоть до Г. Гегеля, который вводит различные средства описания этих реальностей и строит онтологические отношения между ними, затем более подробно у 3. Фрейда, М. М. Бахтина и т. п. А у К. Юнга это основная проблема практической психологии, проблема гармонизации души и духа.

В свое время И. Кант, занимаясь исследованием природы знания и трансцендентальных условий его возможности, столкнулся с проблемой структурной неоднородности знания и много рассуждал о необходимости рефлектировать (даже строить карту!) условия возможности знания, типов рефлективных переходов и т. п., говорил об особой науке, которая, по его мнению, должна заниматься этим, о так называемой трансцендентальной топике. В рамках теоретико-деятельностной рефлексии и онтологии точкой отсчета для подобного рода знания является практика и типы практик. Тогда можно проследить движение мышления от практики к условиям рефлексии, затем к онтологизации этих условий и, наконец, к последующим «оборотам» рефлексии, чтобы сохранить и суметь воспроизвести эти рефлексивные движения, чтобы свободно выходить из непосредственной практики в рефлектирующее мышление и также свободно возвращаться обратно. То же можно сказать и о межпредметной коммуникации и кооперации. Здесь важна возможность функциональной и конструктивной фиксации «мест» и переходов, а также расположения (отношения) этих мест. Условно это можно назвать трансцендентальной топологией, подчеркивая логико-конструктивный характер мест и их расположения. То, что опыт неоднороден и существуют различные виды практик, никто не отрицает. Это как бы такой экстенсивный, горизонтальный взгляд на опыт. В этом смысле есть как бы различные экзистенциальные источники опыта и нити его развертывания, которые обладают своей специфической рациональностью. Это прямо относится к идее формирующего эксперимента. Помимо необходимости учета и введения рефлексивных процедур, существует проблема непроницаемости различных видов опыта друг для друга, как эстетическая действительность не является абсолютно проницаемой для объективного познания, последнее — для нравственного выбора и т. п.

Правда, существует еще и историческая вертикаль развития опыта, вокруг которой собираются все сферы опыта в некоторое единство. Здесь речь может идти о некоторой иерархии опытных конструкций, удерживающих в себе исторический опыт. Но для психологии развития важно проследить становление и вычленение этих сфер в индивидуальном развитии из некоего первоначального единства, первичной символической субстанции всего последующего опыта. Но вначале нужно ее понять и построить.