Каков «возраст» журналистской морали?

Эпизод, рассказанный журналисткой Л., о котором пойдет далее речь, не касается конкретно профессиональной морали журналиста. Но он имеет отношение к профессиональной морали в целом и потому заслуживает внимательного рассмотрения.

В сборочном цехе крупного автомобильного завода произошли события, привлекшие внимание одной из газет. Журналистка, получившая задание подготовить материал об этом, пришла в цех несколько раньше времени, о котором договорилась с будущим собеседником. В ожидании, пока он освободится, она остановилась у конвейера, рассеянно провожая глазами проплывавшие мимо кузова автомашин, к которым рабочие ловко приваривали какие-то детали. И вдруг сквозь лязганье металла у самого своего уха услышала женский голос: «На Свету Морошко засмотрелись?.. Я тоже, бывает, подойду вот так и гляжу на нее. Как будто завораживает, да?» Л. проследила, куда был направлен взгляд женщины. На конвейере стояла рыжеволосая высокая девушка с таким же, как у всех, инструментом в руке. Чуть подняла руку, коснулась инструментом дниша машины, чуть опустила… Чуть подняла… Чуть опустила… В сс движениях, действительно, был завораживающий ритм.

«И как рука у нее не устает?.. — спросила журналистка у неожиданной собеседницы. — Паяльник-то этот, небось, тяжелый». — «Устает! Еше как устает. А вот сменить — ни за что не сменит! Все одной…» — «Почему?!» — «Да спросите у нее, почему…».

Она и спросила. Дождалась конца смены, подошла и пригласила девушку кофе попить, когда обе освободятся. И вот что услышала она от Светы.

— Одной рукой, говорите?.. Меня часто об этом спрашивают… Наверное, оттого, что боюсь ошибиться. Другая рука — другой размах. Мазанешь, чего доброго… А так я уверена. Левой подаю деталь, правой привариваю.

Знаете, когда я пришла в цех, я этот конвейер с ужасом восприняла, вспомнить смешно. И скучно, и нудно, и напряг жуткий — ведь не отойдешь… И этот страх ошибиться — он уже тогда был, Настя Петрова виновата, наверное, — она меня «наставляла». Раз села рядом в раздевалке и спрашивает: «Мама твоя машину водит?» Нет, говорю. А она: «Счастливая! Моя водит. И у меня все время за нее сердце болит: вдруг ее „тачку“ какая-нибудь недотепа клепала?» Я, конечно, сразу себя недотепой почувствовала. Уйду, говорю, от вас к чертовой бабушке… Она смеется: «Ты что, я же не про тебя… Ты у нас, похоже, талант конвейерный, ритм в тебе есть, небось, аэробикой занималась?».

Так что вы думаете?! Эта дура, я то есть, целый месяц потом дома под музыку тренировалась — сочиняла свой «конвейерный танец». И вот уже пятый год танцую… Но все равно иногда себя недотепой чувствую. Как-то пришла на смену после ночной дискотеки — как подменили меня. И такой страх напал: вдруг чего наклепала такого, что ОТК нс заметит, а кто-нибудь потом пострадает. Дело-то наше какое — вроде железки, но ведь с жизнью людей связано!

А теперь подумаем, входят ли в данном случае «нравственные отношения в саму плоть трудовой деятельности» или не входят, как считают некоторые. Наверняка вы согласитесь: входят. Света Морошко и ее наставница Настя Петрова — олицетворение профессиональной морали в действии. Не морали вообще, а именно профессиональной морали, ведь она направлена на согласование интересов профессиональных групп и общества — интересов, точкой пересечения которых является продукт деятельности этих групп, т. е. результаты целенаправленной деятельности человека по переработке информации, вещества и энергии, существующие не только в виде материальных предметов и текстов, но и в виде услуг.

Именно отношение к продукту деятельности является основным профессионально-нравственным отношением, поскольку в нем проявляется принципиальное совпадение интересов любой профессиональной группы и общества, определяющее характер их взаимодействия. С одной стороны, любая деятельность вызывается к жизни общественной потребностью в ее продукте, следовательно, общество озабочено поддержанием этой деятельности. С другой стороны, будучи заказчиком продукта, общество озабочено и его качеством, что естественным образом влияет на статус производящей его деятельности, престиж профессии, благосостояние ее представителей. Так же естественно, в свою очередь, и то, что для любой трудовой группы забота об удовлетворении общественных потребностей в производимом ею продукте есть одновременно забота о собственном статусе, престиже и благосостоянии.

Для того чтобы обеспечить интересы обеих сторон, только лишь добросовестного отношения к труду, задаваемого моральной установкой индивида, отнюдь не достаточно. Требуется еще некая страховка качества продукта со стороны профессиональной группы, выступающая одновременно как страховка благополучия — и для всей группы, и для каждого ее члена. Функцию такой страховки и берет на себя профессиональная мораль, ориентируя членов трудовой группы на стандарты профессионального поведения, проверенные опытом деятельности и реакциями общества.

Все сказанное относится и к профессиональной морали в журналистике. Главным профессионально-нравственным отношением здесь тоже является отношение к продукту. Продукт воплощает в себе смысл профессии, ее социальную сущность, ее ценность для общества и человека. Он есть то благо, для производства которого профессия и возникла. А производство это осуществляется на основе свободы поиска журналиста, свободы его морального выбора в рамках способа творческой деятельности. Поэтому внешние, исходящие от государства усилия по воздействию на журналистское сообщество с целью повлиять на качество продукта малорезультативны; более того, они могут войти в противоречие с сутью профессии и принести вместо пользы вред. Не зря говорят: плохой закон хуже, чем отсутствие такового. Так что формирование профессиональной журналистской морали как стороны способа творческой деятельности журналиста обусловлено прежде всего ответственностью журналистского сообщества перед обществом за качество своего продукта.

В научной литературе насчет времени появления профессиональной морали журналиста существуют две точки зрения. Согласно одной, она моложе профессии: возникла тогда, когда профессия стала массовой и журналисты осознали себя единой общностью, стало быть, где-то к 40-м годам XIX в. Согласно второй, она едва ли не старше самой профессии.

Исторический экскурс показывает, что с момента возникновения самой журналистики профессиональная мораль являлась неотъемлемым ее компонентом, т. е. в процессе формирования специфических функций печати в системе социальных реалий, в процессе выделения журналистики в самостоятельную отрасль трудовой деятельности складывалось и нравственное сознание работника этой отрасли⁵².

Правомерны, пожалуй, обе точки зрения, как это ни парадоксально на первый взгляд.

Дело в том, что развитое общество знает две формы организации деятельности: любительство и профессионализм. Всякая деятельность рождается как любительская. Любительство — первая фаза развития деятельности и первая, исходная форма ее организации.

Любительская деятельность осуществляется человеком по личной склонности, вне рамок каких-либо должностных обязанностей, без специальной подготовки, без жесткой ответственности за результат. А профессиональная формируется в процессе общественного разделения труда на базе любительской, однако не поглощает ее — они и в наше время существуют параллельно.

Став для человека основным родом занятий, профессиональная деятельность приобретает новые черты. Она протекает в виде исполнения соответствующих должностных обязанностей в рамках сотрудничества с другими ее участниками, связана с ответственностью за результат (продукт), требует специальной подготовки — словом, превращается в профессию. Таким образом, профессия (причем любая профессия!) всегда моложе деятельности, с которой она связана.

У журналистики тоже была первая фаза ее развития, и очень длинная, растянувшаяся на века, даже на тысячелетия. Первые признаки того, что общество нуждается в информационном продукте, который бы оперативно ориентировал людей в происходящих событиях и расширял опыт отдельного человека, обнаружились очень давно. Материалы культуры античного мира сохранили немало свидетельств на этот счет, они широко известны. Обычно мы рассматриваем в качестве предформ журналистики подобие газеты в Древнем Китае, гипсовые доски с известиями для сената и для народа в Древнем Риме, сообщения, рассылавшиеся корреспондентами-доброхотами знатным римлянам, когда те отлучались из города (между прочим, это была уже работа за плату!). Практиковалось еще и устное распространение новостей.

Не менее интересны данные о том, что потребность в подобных продуктах и подобной деятельности осознавалась. К примеру, у Плутарха читаем:

Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично⁵³.

Неважно, что речь в данном случае шла о переписке с друзьями; главное, что в этих словах отражается осознанная потребность в оперативном опосредованном общении по поводу неотложных дел.

Переписка знатных римлян тоже содержит в себе примеры осознания аналогичных потребностей. В этом смысле особенно любопытны «разборки» с недобросовестными корреспондентами. В таких письмах всякий раз говорится о том, чего хочет «заказчик» от корреспондентских отчетов, иначе говоря, запрашивается определенный тип продукта.

Пройдет еше очень много времени, прежде чем появится профессия «журналист». Но потребность общества в определенном продукте, которая ее вызовет к жизни, заявлена, и уже начался поиск пути к его созданию — поиск способа деятельности. Вот так параллельно и предстоит развиваться на громадном историческом пространстве этим двум процессам: осознанию обществом качеств необходимого ему конкретного продукта и становлению способа его производства.

XV столетие, с которым историки журналистики связывают появление рукописных известий, рассылавшихся за определенную плату конкретным заказчикам, не оставило надежных свидетельств о том, что именно нужно было тогда от поставщиков таких aviso. Но по тому, как менялось их содержание, можно уверенно предположить, что здесь мы имеем дело с реакцией на запросы, на пожелания или требования заказчиков.

Если в XV в. наравне с важными сведениями об императорском дворе, с театра военных действий, о распространении реформации в известиях встречаются наивные и легковерные сообщения о политических пророчествах, чудесах, уродах, кометах, кровяном дожде, которые сопровождаются всякого рода опасениями, пожеланиями и надеждами, то в.

XVI в. в газетах преобладает уже объективный, трезвый и деловой тон отчета. В них много политических сведений, реже попадаются сообщения о торговле. От излюбленных россказней о чудесах и привидениях не осталось следа. Тенденция к правдивому изложению событий просматривается при таком сравнении с достаточной определенностью.

Скорее всего, первые газетчики руководствовались при публикации новостей не отвлеченными нравственными соображениями, а потребностями читателя. Основным потребителем информации в те годы являлась буржуазия, остро нуждавшаяся в объективном знании для решения своих революционных задач. Тенденция к правдивому изложению событий отвечала этой объективной потребности⁵⁴.

Наличие такой связи между потребностями общества и изменениями в характере продукта говорит о том, что формирующееся профессиональное сознание складывающейся трудовой группы уже ведет отбор критериев качества продукта и эффективных профессиональных действий (а возможно, и определенных проявлений личности при их осуществлении), отдавая предпочтение тому, что способствует «правдивому изложению событий».

В высшей степени интересно, что зарождавшаяся журналистика была изначально ориентирована не просто на создание отдельного текста, а на подготовку некой панорамы действительности. Все эти сводки новостей — Zeitungen, newsletters, aviso (равно как их древние предшественники Acta diurna popu/i romani и Acta senatus) — могут рассматриваться в качестве первобытия информационных потоков. Видимо, панорамность и поступательный характер отражения действительности были в числе первых черт, осознанных обществом как необходимое свойство «запрашиваемого» продукта. И в том, что издатель этой «панорамы» был одновременно ее автором, редактором, составителем, а часто и распространителем, не только просматривается синкретизм⁵⁵ неразвитого явления, но и угадывается будущее журналистской профессии, связанной с двумя продуктами, с двумя гранями способа деятельности. Интересные замечания есть у исследователей на этот счет:

Наряду с появлением такой профессионально-репортерской и комментаторской ветви предшественников журнализма, информационные потоки шли от летописцев-историков, ученых-популяризаторов, религиозных проповедников, гуманистов-просветителей, литераторов-публицистов. Все они самым непосредственным образом способствовали зарождению и формированию журналистской профессии, сливаясь, словно ручейки, в единое могучее русло журнализма — самого мошного и полифункционального явления социальной жизни⁵⁶.

XVII век открыл в истории журналистики следующую страницу. Продукция «составителей новостей» постепенно выходила на все более широкую аудиторию и становилась периодичной. Политические институты общества (и прежде всего государственная власть) начинали понимать, что с помощью нового информационного продукта они могут решать и свои задачи, которые прежде выполнялись в основном посредством устного слова. Именно тогда окончательно определилось место журналистики в социуме: она включилась в оба контура регулирования жизнедеятельности общественного организма.

Однако очень скоро претензии властных структур на то, чтобы диктовать ей свои требования к продукту, стали жесткими и корыстно окрашенными. Возникла вероятность переориентации деятельности, изменения того курса, который был задан объективными причинами, определившими ее рождение. Такая вероятность была тем более реальной, что суть происшедших перемен еще не осознавалась складывавшейся профессиональной общностью журналистов. В свете данных обстоятельств принципиальное значение имел факт публикации в середине XVIII в. работы М. В. Ломоносова «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии»⁵⁷.

Об этом произведении нередко говорят как о начале научной разработки профессионально-этических проблем журналистики в нашей стране. Оно действительно содержит положения, актуальные для профессиональной этики журналиста и сегодня. Примечательны, однако, обстоятельства, при которых «Рассуждение…» появилось.

Непосредственным поводом, побудившим Ломоносова выступить на эту тему, стала опубликованная лейпцигским научным журналом неправильная информация о его работе. Претензии ученого к продукту труда незадачливого автора были так велики, что он с присущей ему основательностью засел за изучение вопроса. В результате международная общественность получила текст в виде диссертации и письма к Л. Эйлеру, в которых высокообразованный представитель профессиональной общности ученых изложил свои взгляды на продукт, ожидаемый обществом от журналистов, и на личные качества журналистов, благодаря которым может быть создан такой продукт. Взгляды эти свидетельствуют, что М. В. Ломоносов был не просто глубоким и дальновидным исследователем. Он проявил себя и как гражданин, т.е. член гражданского общества, очень тонко чувствующий его потребности и проблемы⁵⁸. Великий русский ученый выступил с обоснованными требованиями и к журналистам, и к продуктам их деятельности с позиции высокоморального представителя гражданского общества. Тем самым он создал противовес стремительно распространявшемуся отношению к журналистике как придатку властей. Он фактически предварил тот подход к ней, который несколько позже привел к борьбе за ее независимость «отцов-основателей» свободной американской прессы. Один из них, Томас Джефферсон, спустя 33 года написал:

Если бы мне пришлось решать, что лучше, иметь правительство без газет или газеты без правительства, я, не колеблясь, выбрал бы последнее⁵⁹.

Но то, что журналистика стала использоваться властью в качестве средства управления, подтолкнуло развитие ее технической базы и расширение границ аудитории, сделав ее массовой. Одновременно массовый характер приобрела и профессия журналиста. Знаковым явлением, закрепившим превращение журналистики в устойчивый социальный институт, стала «грошовая пресса» — дешевые издания для широких слоев населения, почти сразу появившиеся во многих странах на исходе первой трети XIX в.

Можно считать, что к моменту своего утверждения в общественной жизни журналистика как вид деятельности подошла уже с определенным опытом, а следовательно, со сложившимся в основном, хотя еще и не осознанным в достаточной мере, «сдвоенным» способом деятельности. Обучение ему шло на практике (из уст в уста) через формировавшиеся профессиональные обычаи и традиции, причем включало в себя не только технологическую, но и профессионально-нравственную ориентацию. В соответствии с представлениями общества о необходимом характере журналистского продукта в профессиональной журналистской среде поддерживались, поощрялись те проявления личности, которые способствовали созданию такого продукта, а значит, и укреплению престижа и благополучия членов журналистской общности. Проявления личности, служившие помехой решению данных задач, естественно порицались и осуждались.

Однако разнонаправленность общественных требований к продукту, значительно усилившаяся в результате того, что журналистика включилась в управленческий контур регулирования жизнедеятельности социума, привела к размыванию критериев качества продукта. Из-за этого возник разнобой и в оценках личностных проявлений его создателей. Поскольку членов профессиональной общности журналистов (как и любой другой) характеризовал разный уровень моральности, подобная размытость критериев и оценок профессионального поведения оборачивалась фактором риска. Самое главное, что это был фактор риска не только для журналистского содружества, но и для общества в целом: ведь оно могло получить в таких случаях от журналистики «дисфункциональный продукт», обладающий вредоносной силой.

Надо полагать, именно это обстоятельство и вызвало к жизни процесс, которому предстояло стать постоянной линией борьбы журналистского «цеха» за единство профессионально-нравственной позиции в своих рядах, а вместе с тем и за незыблемость общественного значения журналистики, за высокий престиж и авторитет профессии, — процесс кодификации норм поведения и внутригруппового контроля за их соблюдением.

На первый взгляд этот момент кажется во многом формальным (не зря же, мол, между писаными кодексами и реальным поведением журналистов всегда существует разрыв). Между тем он отчетливо проявляет сущность профессиональной морали как особого звена в системе моральной регуляции социума: в отличие от моральных отношений в целом профессионально-нравственные отношения предполагают институционально организованное воздействие трудовой группы на поведение индивидов. Они вызывают к жизни саморегулирование профессии — сознательную внутрикорпоративную деятельность в нескольких формах, образующих в совокупности механизм влияния профессиональной общности на отдельных профессионалов. Кодексы и есть один из инструментов саморегулирования.

Все это говорит о том, что начало кодификации норм можно считать, с одной стороны, свидетельством возникновения профессионально-этических воззрений, а с другой — подтверждением того, что наконец-то завершилось⁶⁰ продолжавшееся века формирование профессиональной журналистской морали и она стала заметным звеном в функционировании журналистского сообщества. Последнее, правда, относится к тем странам, где шло естественное развитие цивилизации, без деформации переплетенных контуров регулирования общества как кибернетической системы. Россия не входила в их число.

Ведущие идеологи коммунистической партии, претендовавшие на признание марксистско-ленинского учения подлинно научным и потому единственно верным, дали впечатляющий анализ истоков несправедливого распределения благ в обществе. На этой основе они выработали социальную утопию, весьма соблазнительную в качестве практической программы переустройства общественной жизни. Полигоном испытания этой программы выпало стать нашей стране. С 1917 г. ее развитие стало определяться превышением роди субъективного фактора в объективных процессах функционирования социума, произвольным вмешательством человека в естественно-исторические механизмы. Это сказалось и на отношениях с природой, и на организации жизни людей. На одной шестой части Земли возникло руководимое коммунистической партией государство, ориентированное на осуществление задуманной идеологами программы общественного переустройства, предполагающей направленное формирование определенного типа личности («коммунистическое воспитание»).

В этой программе было немало ценных с точки зрения развития общества идей, в том числе и относительно моральных отношений, но намерение «осчастливить человечество во что бы то ни стало» изначально было чревато насилием и несло в себе угрозу деформации общественной морали — механизма, основанного на доброй воле индивидов. Именно потому для реализации властных функций государства потребовалась командно-административная система, снабженная мощным аппаратом принуждения, направленного главным образом на инакомыслящих.

Пресса в таких условиях превратилась в «подручного партии» — стала составной частью административно-командной системы, и это на десятилетия фактически вывело журналистский корпус страны за рамки мировой профессиональной общности журналистов. Профессионально-нравственные отношения были настолько трансформированы партийной зависимостью журналиста, что потеряли самостоятельное значение. Скажем, профессиональный долг работников прессы в Уставе Союза журналистов СССР определялся исключительно задачами, которые ставила КПСС, практически без учета специфики журналистики, ее закономерностей, имманентно присущих ей функций. Ни о каких кодексах, декларирующих в масштабе страны моральные принципы профессионального поведения советского журналиста, до конца 1980;х годов речи не велось. Зачастую оставались неизвестными в среде сотрудников наших редакций и международные документы, имевшие отношение к журналистской этике. Профессиональная этика как учебная дисциплина считалась несовместимой с принципом партийности журналистики, определявшим ее функционирование, и в учебных планах отсутствовала.

Если учесть, что законодательства о печати, которое бы регулировало общественные отношения, связанные с организацией системы СМИ и ее деятельностью, до 1990 г. в стране тоже не существовало, можно представить, сколь трудно было отечественной журналистике в условиях коммунистического режима не утратить определяющие черты профессии, сохранить верность ее исконному предназначению. Когда журналисты решались работать в соответствии со своим спонтанно сложившимся представлением о профессиональном долге, требовалась изрядная настойчивость, а то и недюжинная изобретательность, чтобы их материалы могли увидеть свет. Такие примеры есть, их немало. Однако в большинстве своем представители журналистского цеха приспосабливались к обстоятельствам, иронизируя на предмет нередких расхождений своей практики с требованиями общей морали и отнюдь не заботясь о том, чтобы соответствовать высоким образцам профессионального долга и профессиональной чести. Это и питало отношение к профессии журналиста как к самой конъюнктурной.

Ориентация на гласность и плюрализм, заявленная в 1985 г. в качестве доминанты новой политической линии властных структур СССР, объективно означала для журналистики возвращение ей права быть самой собой. Пресса вышла из-под гнета коммунистической партии и коммунистической идеологии. Свобода слова, свобода творческого самовыражения была не просто провозглашена, а закреплена законодательно. Но она-то и оказалась первым серьезным испытанием профессионально-нравственной зрелости нашего журналистского корпуса. Обнаружилось, что в этом плане мы отстали от коллег из многих стран. В упоении открывшимися творческими возможностями российские журналисты начали выходить за границы этического коридора, которым определяется свободное творческое пространство. Свобода творчества все чаше стала оборачиваться журналистским произволом — такой формой профессионального поведения в тексте или непосредственном общении, при которой оно не согласуется ни с нормами морали, ни с интересами общества, ни с чем, кроме личного «хочу».

А тут подоспело и второе испытание: на смену идеологической и экономической зависимости журналистики от КПСС пришла экономическая несостоятельность СМИ, подталкивающая к новым формам зависимости. Подводя итоги десятилетию свободы печати в России, профессор Я. Н. Засурский, бывший в то время деканом факультета журналистики МГУ, обратил внимание на весьма существенное обстоятельство:

Предпосылки экономических трудностей прессы были заложены еше в советское время, когда печать была высокоприбыльной, но доходы от издания газет и журналов шли в партийную кассу, в кассы профсоюзов, комсомола и других общественных организаций, наконец, в государственную кассу, но не вкладывались в развитие инфраструктуры средств массовой информации.

Демократическая Россия оказалась без информационного капитала, печать — бедной и экономически незащищенной⁶¹.

Понятно, что такая ситуация не способствовала ликвидации разрыва в уровне профессионально-нравственного развития международного журналистского сообщества и российского журналистского корпуса. В чем же именно этот разрыв проявился, как сказался на состоянии отечественных СМИ?

Процесс кодификации профессионального этоса журналистов, начавшийся в демократических государствах в XX в., сопровождался организацией контроля за соблюдением норм со стороны редакционных коллективов, а также специально создававшихся внутрипрофессиональных структур, в том числе международных. По данным, полученным Клодом-Жаном Бертраном, являвшимся почетным профессором Французского института прессы Парижского университета, существует более 80 типов «систем обеспечения ответственности СМИ», как называл он совокупность государственных и негосударственных инструментов регулирования их деятельности⁶².

К концу века этот процесс привел к нескольким отчетливо видимым результатам.

Во-первых, утвердились профессионально-нравственные представления об обязанностях журналистики в обществе и необходимых качествах продукта журналистики, отраженные в кодексах международных журналистских организаций и отдельных редакционных коллективов.

Во-вторых, определились алгоритмы действия профессиональной морали, т. е. сложившиеся в практике правила и формы влияния профессиональной общности на своих членов, о чем свидетельствуют множественные прецеденты из практики журналистских организаций в разных странах мира.

В-третьих, в обших чертах обозначился своеобразный профессионально-нравственный облик журналиста. Для него характерна высокая приверженность профессиональному долгу.

Сказанное вовсе не означает, что ситуация в журналистике мирового сообщества приобрела благостный характер и редакционные коллективы раз и навсегда избавились от неумелых или недобросовестных сотрудников, а конфликты морального свойства полностью себя исчерпали. Дело в другом: в журналистских кругах постепенно установился профессионально-нравственный климат, стимулирующий уважительное отношение членов редакционных коллективов к профессиональным стандартам поведения. Журналисты увидели в них нс только путь к улучшению результатов своей работы, ожидаемых аудиторией, но и средство укрепления престижа профессии и своего личного престижа, упрочения законным путем своего материального благополучия. Пренебрежение профессиональными стандартами при таком положении для нарушителя оборачивается существенными потерями и в моральном, и в материальном плане.

Однако в отдельных странах отмечается избирательное отношение к нормам этики. Например, американские журналисты склонны относиться более терпимо, чем их российские коллеги, к нарушению этических норм при получении информации, поскольку условия конкурентной борьбы, делающие задачу сообщить информацию первым, получить сенсационный материал практически вопросом выживания средства массовой информации, ориентация на расследовательскую функцию сформировали в США более напористый по сравнению с российским тип журналиста⁶³.

Не исключено, что у таких нарушений этических норм есть и более глубокие причины, так как в подобном отношении к нормам определенного типа просматривается обшая позиция национального содружества журналистов, а тут уже есть повод для размышлений. Тем не менее в американской журналистике формированию профессионально-нравственного климата уделяется самое пристальное внимание. Формирование представлений о журналистской этике в США «подвергается воздействию комплекса факторов»⁶⁴, и этот процесс достаточно результативен. (Правда, периодически и здесь обнаруживается, что «современный крестовый поход релятивизма представляет собой грозный вызов» медиаэтике⁶⁵.).

Мировому журналистскому сообществу присуща еше одна довольно ярко выраженная тенденция. Для журналистов, уровень профессионально-нравственной зрелости которых достигает высшей отметки, следование профессиональным стандартам становится самоценным. Профессионально-нравственные мотивы у них начинают доминировать в структуре мотивации деятельности, «перевешивая» материальный интерес, так что в ситуациях морального выбора этичность поведения оказывается предпочтительней, даже если она не ведет к экономическому успеху.

К сожалению, для нашей журналистики комплекс перечисленных обстоятельств пока не характерен. Правда, кодексы начали создаваться и у нас. В историю отечественных СМИ войдут и Кодекс профессиональной этики журналиста (1991), и Декларация Московской хартии журналистов (1994), и Кодекс профессиональной этики российского журналиста (1994), и Декларация гильдии судебных репортеров (1997), и Хартия телерадиовещателей (1999). Особое место в их ряду займут Этические принципы профессионального поведения журналистов, освещающих акты терроризма и контртеррористические операции, принятые в ответ на резолюцию конференции ЮНЕСКО «Терроризм и средства массовой информации» (Манила, 1−2 мая 2002 г.) и явившиеся результатом рефлексии журналистского сообщества по поводу освещения в прессе ряда экстремальных ситуаций (2003). Однако сказать, что все эти кодексы и декларации «работают», — значит погрешить против истины. Подтверждений тому достаточно.

Еще в ноябре—декабре 1994 г. в пяти крупных региональных центрах России исследовательской группой Российско-американского информационного пресс-центра было проведено обсуждение Кодекса профессиональной этики российского журналиста. Картина, которая сложилась в ходе этого обсуждения, в общих чертах выглядела так:

• ? профессиональный этос, т. е. набор фактически действующих в практике нскодифицированных норм, существует, однако этическая рефлексия в сознании журналистов представлена минимально;
• ? представления об этических и правовых нормах и соответствующих механизмах их реализации в сознании журналистов смешаны, выделение специфически этических проблем в профессиональной деятельности затруднено;
• ? есть признаки «негативной идентификации» журналистов с фактически действующим профессиональным этосом, имеющим крайне противоречивый характер. В сознании журналистов одновременно отражены фрагменты этики и «официозной» («государственной») прессы, и зарождающейся «независимой» («свободной») прессы;
• ? очень велико сомнение журналистов в действенности каких бы то ни было этических документов без основательного обеспечения правовой базы для их принятия. Что касается кодификации этических профессиональных норм в общероссийском масштабе, то эта идея представляется нереалистичной.

Исследователи обратили особое внимание на то, что журналистам, по всей вероятности, не хватает стратегий личного профессионального выбора, у них отсутствуют навыки принятия автономных решений в непростых профессиональных ситуациях, когда надо полагаться на личную ответственность или собственный риск.

Заключение

звучало так:

Традиционное мышление «должностного лица», находящегося на государственной службе, и постепенное осознание своей социальной миссии как представителей независимой «четвертой власти» порождают внутренне противоречивую конфликтную ситуацию в сознании участников. Она, в частности, проявляется во взаимоисключающих требованиях к этическому профессиональному Кодексу. С одной стороны, настойчива потребность в получении авторитарных инструкций «что можно, что нельзя», выполнение которых гарантирует «правильное» поведение в ситуациях этического выбора и соответственно избавляет от необходимости принятия на себя моральной ответственности за собственные действия. С другой — постепенно складывается понимание, что этичное профессиональное поведение журналиста неразрывно связано со способностью и умением осознанно совершать личный выбор в ситуациях, не поддающихся правовому регулированию. Острота описанного внутреннего конфликта обусловлена, в частности, размытостью, неопределенностью нормативной этической ориентации⁶⁶.

С тех пор минуло более пятнадцати лет. Однако сказать, что нормативная этическая ориентация наших журналистов стала намного определеннее, а внутренний конфликт себя изжил, едва ли возможно. В ходе акций гуманитарной экспертизы, осуществляемой Центром прикладной этики (Тюмень) совместно с Фондом зашиты гласности в рамках исследовательских и обучающих проектов (семинары, «круглые столы», экспертные опросы), отчетливо выявились два обстоятельства: «а) непреодоленность советского наследия и Ь) известный инструментализм обращения с природой профессиональной морали»⁶⁷. Свободный моральный выбор в процессе работы, точный в профессиональном плане, по-прежнему остается проблемой для подавляющего большинства российских журналистов.

Такая «заторможенность» профессионально-этического развития в сложившихся условиях отрицательно сказывается на практике российских средств массовой информации. Заметно снижается качество совокупного журналистского продукта. Сегодня можно с определенностью зафиксировать ряд весьма тревожных особенностей массовых информационных потоков, в частности:

1) разбалансированностъ структуры. Если сопоставить количество текстов, ориентированных на разные информационные потребности общества, мы увидим, что соотношение их весьма произвольно.

Скажем, доминирующими почти на всех телевизионных каналах оказываются развлекательные программы (и не всегда качественные), тогда как число просветительских, познавательных программ невелико и состав их однообразен;

• 2) отсутствие последовательной ориентации на систему гуманистических ценностей. Оно проявляется и в демонстрации скептического отношения к ним со стороны журналистов и ведущих передач, и в уходе от сколько-нибудь определенных оценок человеческих поступков по шкале добра и зла, и в акцентировании стереотипов поведения, способных повлечь за собой формирование асоциальных установок у людей;
• 3) сужение предметного поля журналистских сообщений. Основное внимание СМИ сосредоточено на Москве и Петербурге, на деятельности властных структур и светских тусовках, на экстремальных ситуациях и криминальных происшествиях. Другие зоны действительности в поле зрения журналистов попадают крайне редко. Отсюда неполнота, фрагментарность и в конечном счете неадекватность картины мира, предлагаемой аудитории;
• 4) отсутствие ориентации на цивилизованный и конструктивный стиль сотрудничества с разными общественными силами и структурами (в том числе властными). Обнаруживает это себя в демонстрации неуважения к демократическим институтам общества, к традициям и авторитетам, превращающей критику из средства оптимизации общественных отношений в причину их обострения;
• 5) загрязнение языка, обесцененность культуры речи. Расшатывая нормы цивилизованного общения, массовые информационные потоки оказываются инструментом тиражирования и закрепления нравов наименее культурной части населения.

При этом журналистская корпорация обнаруживает беспомощность в борьбе за сохранение так трудно давшегося ей права выполнять свои профессиональные обязанности в полном объеме, в соответствии с предназначением журналистики. А такая борьба обостряется и по экономическим, и по политическим причинам. Дело выглядит следующим образом.

В ходе акционирования российских СМИ экономика информационного производства оказалась тесно связана (а точнее, сращена) с экономикой материального производства. Это поставило прессу в зависимость от крупных промышленных и финансовых структур, что вызвало по меньшей мере два тяжелых последствия:

• 1) в условиях рынка гипертрофировались товарные отношения в сфере журналистики, что повлекло за собой ориентацию на доходность во что бы то ни стало, а соответственно и резкое «пожелтение» изданий и программ, проявившееся в погоне за «жареными фактами» и потакании вкусам той части аудитории, которая не может похвалиться высокой культурой;
• 2) средства массовой информации стали интенсивно использоваться для выяснения отношений конкурирующих экономических группировок и связанных с ними политических сил, что положило начало «войне компроматов» в прессе, росту ангажированности и коррумпированности среди журналистов и прочим нездоровым с точки зрения профессиональной нравственности явлениям.

Государственная власть отказалась от протекционизма рынку прессы и материальной поддержки СМИ, а в ответ на попытки журналистики утвердиться в качестве независимого критика властных структур отработала набор политических, экономических и административных методов давления на нее. Союз журналистов России даже вынужден периодически обращаться к общественности страны с заявлениями по поводу критического состояния российских средств массовой информации:

Чинятся препятствия в исполнении ими (журналистами. — Г. Л.) профессиональных обязанностей со стороны властных структур, в той или иной форме возрождается цензура. Давление на «неудобных» журналистов оказывается и путем различных материальных ограничений, ущемления их гражданских прав. Преследования журналистов ведутся и в судебном порядке…

…Нормой отношения к журналистам становится насилие. Участились случаи нападения на них, издевательств и оскорблений. В их адрес раздаются угрозы, множатся факты жестокой расправы с ними, вплоть до убийств⁶⁸.

Однако ситуация продолжает развиваться в том же ключе:

Журналист оказался на «ничейной земле» — между этатизмом и давлением государственных структур, с одной стороны, и вседозволенностью коммерческих структур — с другой. Это привело к падению авторитета журналистики и журналистов⁶⁹.

Как показывают данные социологических исследований, не только к падению авторитета, но и к потере общественного доверия. В июне 2003 г. аналитическим центром «ТАСС-УРАЛ» был проведен экспрессопрос в Екатеринбурге. Оказалось, что сообщениям СМИ доверяют только 8% опрошенных (для сравнения: к Президенту Российской Федерации с доверием относятся 46% респондентов)⁷⁰. Судя по данным ВЦИОМа, сдвиг в лучшую сторону наметился, но темпы его не вдохновляют.

При таких обстоятельствах не может не сработать инстинкт самосохранения профессии. И он сработал, проявившись как актуализация проблемы саморегулирования журналистского цеха.

Без принятия свода осмысленных правил саморегулирования профессия деградирует, утонет в «заказухе», «сливе», компроматах и скрытой рекламе, —.

вполне обоснованно заявил президент Фонда зашиты гласности Алексей Симонов⁷¹.

В сущности, становление этого института в России — именно то условие, которое необходимо для дальнейшего развития профессиональной морали, для обеспечения ее зрелости. Институт саморегулирования сможет выступить как решающий фактор превращения нашей корпорации журналистов в силу, способную и отстоять свое место в обществе, и укрепить свою экономическую независимость, и вернуть себе авторитет, существенно улучшив качество адресуемых гражданам массовых информационных потоков.

Но по приказу такие вещи не происходят. Как же стимулировать данный процесс?

Поиски ответа на этот вопрос требуют внимательного рассмотрения механизмов функционирования профессиональной морали.