Дифференциация факторов социокультурной эволюции человека

Принципиальной разнонаправленностью гоминизации утверждается не только различие специализации и сапиентации, но и глубокое внутреннее их единство, их сходство в том, что оба эти процесса воплощают собой единые закономерности антропогенеза. Заметим по этому поводу, что сами понятия факторов и закономерностей антропогенеза не имели бы смысла, если бы они имели абсолютные определения, сформулированные изолированным, абстрактным образом, вне представления о множественном и подвижном характере распределения признаков по параметру культуры. Этот параметр позволяет определить и отдифференцировать взаимодополнительные комплексы признаков именно в плане сапиентации предков человека и становления активности человека.

В специализации и универсализации палеоантропов проявляется диалектика взаимоопределения внутреннего и внешнего, состоящая, в частности, втом, что относительно ранние формы палеоантропов могут быть «современнее» чем те, которые, по всей видимости, появились позднее. Но при этом нельзя не принимать во внимание и обратные трудовой аккультурации процессы, когда наблюдаются такие изменения в направлениях эволюции, которые, например, выражаются в совмещении регресса физиологической организации палеоантропов и снижения качества и количества использовавшихся ими орудий.

Но смена направлений гоминизации не должна пониматься буквальным образом и ассоциироваться с абсолютной обратимостью эволюционого процесса, поскольку уже в биогенезе показано, что «эволюционируют не особи, а популяции; отбираются не признаки, а их комплексы; подвергаются селекции не отдельные гены, а генные комплексы…». Вполне возможно «повторное возникновение мутаций, но… невероятно повторное возникновение ранее исчезнувших генных комплексов, однажды утраченных фенотипов» [320, с. 190].

При упрощенном понимании положения о «единообразном» действии внутренних факторов на всех стадиях антропогенеза и во всех линиях гоминид не может быть объяснено главное событие плейстоцена-формирование таксона Homo sapiens, происходившее на фоне обусловленной преобразованием механизмов антропогенеза двойной смены направлений развития гоминид в течение этой эпохи.

Поэтому действие основных закономерностей антропогенеза следует понимать не только как разнонаправленное, но и как специфическим образом изменяющееся на каждой новой его стадии, в связи с чем даже незначительные изменения в структуре и в интенсивности взаимодействия факторов также могут быть признаны способными инициировать существенные перестройки содержания и направлений проявления активности предков человека: «Можно утверждать, — замечает Б. Рассел, — что одной из характерных черт живой материи является состояние неустойчивого равновесия и что это состояние в высшей степени типично для человеческого мозга. Камень во много тонн весом может так слабо удерживаться на вершине конусообразной горы, что ребенок в силах легким толчком обрушить его в лежащую под горой долину; здесь ничтожное различие в исходном действии приводит к колоссальному различию в результатах» [264, с. 53—54].

Как заключает В. И. Стрельченко, «дифференцированное действие факторов антропогенеза в различных линиях гоминид не только не противоречит принципу единства закономерностей, но и прямо вытекает из него… Плодотворность самой идеи единства и специфичности закономерностей антропогенеза состоит в том, что она позволяет рассматривать процесс происхождения человека одновременно и как качественно новый этап в развитии материи, и как этап, генетически связанный с предшествующими стадиями органической эволюции» [309, с. 157].

Не только палеоантропологические сведения, но и представления о системном и неоднозначном характере действия механизмов антропогенеза должны быть положены в основу его адекватного понимания, отвечающего современному состоянию развития естественных и гуманитарных наук. Адаптация животных и, в частности, приматов в эволюции живого с необходимостью приобрела системный, предваряющий возникновение социокультурной активности характер.

Неприемлема абсолютизация значения отдельных адаптивных признаков в антропогенезе. Ни способы жизнедеятельности (прямохождение и орудийность), ни признаки морфологической организации и перестройка психических функций, ни изменения в строении головного мозга, ни, вообще, какие-либо отдельные факторы антропогенеза или изменения его темпов не могут претендовать на статус абсолютных и специфических его причин, определяющих движение целостных форм сапиентации в направлении становления человеческой активности по параметру культуры.

Трагедия абсолютного подхода в системном понимании становления человеческой активности оборачивается фарсом, когда вновь и вновь возникают попытки, ссылаясь на Гегеля, — с помощью одной или нескольких идей, претендующих на установление единственных причинно-следственных связей, разом прояснить эволюцию человека. Механический детерминизм, очевидно, неадекватен в изучении системных и длительных процессов, где следует, вообще говоря, исходить из принципа снятия и диалектики категорий возможности и действительности.

Эти две категории, с одной стороны, включают в себя, так сказать, на оперативном уровне, непосредственность и ясность причинно-следственных связей, а с другой — позволяют рассматривать системные процессы сколь угодно значительной длительности, не упуская ни одной из уже известных возможностей на любом этапе движения реальной действительности. При этом имеется в виду, что любая действительность вообще имеет нелинейный характер и мыслится не только как простая актуализация единственной возможности, но и как пространство непрерывного открытия и осуществления в нем совершенно новых, ранее непредвиденных возможностей, как универсум множества потенциально мощных действительностей.

Продвигаясь назад в исторической ретроспективе, можно, в принципе, свести диалектику возможности и действительности к ряду причин и следствий, но при этом реконструкция антропогенеза, при той или иной мере ее сложности, исключает элементарный детерминизм, особенно если он претендует на место единственного и объективного способа научного мышления.

Поиск каких-либо особых, не свойственных эволюции приматов, отдельных признаков морфологии, групповой организации или новых видов социального отбора, конечно, способствует пополнению и расширению конкретных представлений о человеческой предыстории, но основное значение в ее изучении должны иметь структурно-функциональные исследования соотношения и взаимозависимости адаптаций, образующих систему важнейших биологических и социальных предпосылок антропогенеза.

При этом следует иметь в виду, что представляемая вне ее социокультурных аспектов, историческая ретроспектива человеческой предыстории есть несомненная ее редукция к биогенезу, вот почему некорректно придавать антропогенный статус отдельно взятым признакам общебиологической адаптации. Признаки возраста и пола, стадности, роли особи в популяции, отношений доминирования-подчинения, форм орудийности и общения, внутристадной сигнализация и манипулирования с предметами, до тех пор понимаются как специфически биологические характеристики, пока не будет установлено их социокультурное значение в становлении активности человека.

В то же время системы, комплексы или общности различных признаков потому и могут быть понимаемы как таковые, что, при всех их отличиях, они обладают необходимым единством в их социокультурных потенциалах, различающихся лишь степенью актуализации в процессах гоминизации и сапиентации. Отличия и сходства любых признаков антропогенеза образуют сложные их общности, с одной стороны, качественно отличающиеся, а с другой — реально и корректно сопоставимые друг с другом настолько, что в этом их сопоставлении и обнаруживается прерывно-непрерывный характер активной эволюции человека, — в предыстории развития личности.

зо В частности, осуществляя диалектическое сопоставление возможности и действительности в ходе системного анализа явления асимметрии социокультурных потенциалов стадных и внутристадных организаций, удается определить эту асимметрию в качестве не только элементарной единицы антропогенеза, но и существенной характеристики проявления новых возможностей в направлении объективно необходимой эволюции высокоразвитых антропоидов. Структурные различия условий их группового поведения в конкретных ситуациях жизнедеятельности должны при этом пониматься в качестве обладающих как позитивными, так и негативными возможностями трансфера и примитивных, и совершенно новых, специфичных способов осуществления орудийных и коммуникативных функций, имеющих прежде всего социальное значение и адекватных культурному контексту указанных ситуаций.

Следует заключить, что параметр культуры является не только интегративным макрофактором, систематически организующим распределение признаков антропогенеза, но и тем микрофактором, который определяет и движущие силы, и результат становления каждого из признаков эволюции человека. Формы проявления и, соответственно, подходы и терминологии в описаниях действия этого особого микрофактора в различных исследованиях антропогенеза не имеют принципиального значения — существенна лишь его социокультурная содержательность, отличающая эту уникальную характеристику активной человеческой эволюции.

Так, известный факт обнаружения в отдельных стадных организациях высокоразвитых антропоидов примитивного характера орудий и отсутствия среди этих орудий повторяющихся форм может быть интерпретирован как возможность проявления преимущественно негативных тенденций эволюционного процесса, выражающихся в заурядном технологическом поиске методом проб и ошибок. Но, кажущиеся негативными, эти тенденции не столь однозначны, а поэтому возможности наблюдаемого примитивизма могут быть интерпретированы и в позитивном плане. Примитивизм может быть свидетельством возникновения такого нового типа орудийности, как активное «компенсаторное манипулирование», которое характеризуется «максимальной интенсификацией и усложнением действий с орудиями при почти полном сосредоточении внимания на объекте манипулирования» [309, с. 165].

Далее, эта же компенсаторная орудийность скорее всего может пониматься как реальная возможность снижения ароморфного потенциала отдельных групп гоминид, но она же, в диалектике взаимоотношения возможности и действительности процесса сапиентации, также может рассматриваться и позитивным образом, как не менее реальная возможность компенсации снижения значения одних предпосылок ароморфоза приобретением непосредственно непредсказуемых, совершенно новых его характеристик, связанных со становлением активности человека, то есть с предысторией субъекта и личности.

Снижение ароморфного потенциала может быть представлено консервативным по смыслу поверхностным процессом снятия, выражающимся в сочетании компенсаторной орудийности и предковых форм стадной организации, то есть процессом, препятствующим преобразованию последней «в направлении дальнейшего совершенствования способности вырабатывать гоминидные адаптации» [309, с. 165—166].

С другой стороны, оптимально полное или достаточно глубокое снятие, очевидно, может выражаться в том, что «тот же самый» признак компенсаторной орудийности окажется уже не столь существенным, и его удельный вес в составе макрофактора культуры упадет ниже некоторого критического значения. В то же время существенность этого признака по-прежнему сохранится, хотя и станет выражаться в его сигнальном, критериальном значении, крайне необходимом с точки зрения трудовой теории сапиентации и предыстории личности.

Признавая основополагающее значение такого системного подхода и следуя логике диалектического снятия, необходимо сделать вывод, что все случаи уклонения гоминид в процессах их сапиентации не могут быть связаны с одним только образом «тупиковых ветвей», также как естественность примитивного труда не может быть лишена его социокультурного смысла в предыстории личности человека.