Культурологические коды. 
Лингвистический анализ текста

Декодированием единиц культурологической кодовой системы текста занимается наука текстология (Д. С. Лихачев). В литературоведении существуют целые направления, посвященные исследованиям истории и культуры творчества одного текста («Слово о полку Игореве» и др.) или одного автора (пушкиноведение и др.). Предметом таких исследований являются культурологические параметры текста: география и хронология творческого акта; авторство; биография автора; историческая эпоха; творческое поведение; эстетическое направление, методология, метод; история создания текста, этико-эстетический и духовный контекст создания текста и т. д.

Д. С. Лихачев называет исследования указанного характера «конкретным литературоведением»:

В любом литературном явлении так или иначе многообразно и многообразно отражена и преображена реальность: от реальности быта до реальности исторического развития (прошлого и современности), от реальности жизни автора до реальности самой литературы в ее традициях и противопоставлениях. Сама литература — реальность в своих произведениях: она представляет собой не только развитие общих эстетических и идейных принципов, но движение конкретных тем, мотивов, образов, приемов.

Литературное произведение распространяется за пределы текста. Оно воспринимается на фоне реальности и в связи с ней. Город и природа, исторические события и реалии быта — все это входит в произведение, без которых оно не может быть правильно воспринято. Реальность — как бы комментарий к произведению, его объяснение. Наиболее полнокровное и конкретное восприятие нами прошлого происходит через искусство и больше всего через литературу. Но и литература отчетливее всего воспринимается при знании прошлого и действительности. Нет четких границ между литературой и реальностью! [Лихачёв, 1984, с. 4].

Ученый интенсивно и продуктивно исследует творческую географию и хронологию (в основном в зоне Санкт-Петербурга, в исторической сфере Древней Руси, Русского Севера и т. д.) и делает потрясающие открытия на основе анализа культурологических кодов того или иного текста (так же, как и Ю. М. Лотман, В. В. Набоков в сфере Пушкинианы). Д. С. Лихачев производит анализ реального хронотопа стихотворения А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…»:

С осени 1921 по весну 1922 г. в школе, где я учился (190-я советская трудовая школа им. Лентовской на Плуталовой улице Петроградской стороны), литературный кружок вел небезызвестный в биографии А. Блока Евгений Павлович Иванов^[1]. Иванов жил на Петроградской стороне недалеко от Большого проспекта. По моим воспоминаниям, он работал тогда не то бухгалтером, не то счетоводом, и школьный кружок после смерти А. Блока был для него своего рода интеллектуальной отдушиной. Пригласил его вести этот кружок замечательный педагог этой школы Леонид Владимирович Георг. По существу, Л. В. Георг и вел всю организационную работу, так как организатор Е. П. Иванов был никудышный. Но он постоянно выступал и делал на кружке доклады. Один доклад я помню по названию — «Море и Евангелие от Марка»; читал он его как стихотворение в прозе, но понять его мы, школьники, не были в состоянии — нас только завораживало звучание речи Е. П. Иванова. На занятия кружка ходили все педагоги школы, а кроме того, и «посторонние» литературоведы: А. А. Гизетти, С. А. Алексеев (Аскольдов) и др.

После занятий кружка я обычно провожал Е. П. Иванова домой. Однажды я почему-то провожал его на Крестовский остров. Мы шли по Большой Зелениной, где на углу Геслеровского он показал мне чайную, которую посещал Блок, с кораблями на обоях, и которая изображена Блоком в первом действии «Незнакомки» (как раз в эту чайную упала одна из первых бомб во время осады Ленинграда в конце августа или начале сентября 1941 г). А дальше, перед деревянным мостом на Крестовский остров, на котором происходит второе действие («Второе видение») «Незнакомки», на углу слева он показал мне аптеку и сказал, что Блок всегда конкретен в своей поэзии (то же обычно повторял и двоюродный брат А. А. Блока — Г. П. Блок) и в стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека…» имел в виду именно эту аптеку. Блок любил здесь гулять, любил Петроградскую сторону вообще, даже после того, как поселился на Офицерской.

Требуются некоторые пояснения. Стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека…» входит в цикл «Пляски смерти». Мост на Крестовский остров был по ночам особенно пустынен, не охранялся городовыми. Может быть, поэтому он всегда притягивал к себе самоубийц. До революции первая помощь при несчастных случаях оказывалась обычно в аптеках. В аптеке на углу Большой Зелениной и набережной (ныне набережной Адмирала Лазарева, дом 44) часто оказывалась помощь покушавшимся на самоубийство. Это была мрачная захолустная аптека. Знаком аптеки служили большие вазы с цветными жидкостями (красной, зеленой, синей и желтой), позади которых в темную пору суток зажигались керосиновые лампы, чтобы можно было легче найти аптеку (золотой крендель был знаком булочной, золотая голова быка — мясной, большие очки с синими стеклами — оптической мастерской и пр.). Берег, на котором стояла аптека, был в те времена низким (сейчас былой деревянный мост заменен на железобетонный, подъезд к нему поднят, и окна бывшей аптеки наполовину ушли в землю; аптеки тут уже нет). Цветные огни аптеки и стоявший у въезда на мост керосиновый фонарь отражались в воде Малой Невки. «Аптека самоубийц» имела опрокинутое отражение в воде; низкий берег без гранитной набережной как бы разрезал двойное тело аптеки: реальное и опрокинутое в воде, «смертное». Стихотворение «Ночь, улица…» состоит из двух четверостиший. Второе четверостишие (отраженносимметричное к первому) начинается словом «Умрешь». Если первое четверостишие, относящееся к жизни, начинается словами «Ночь, улица, фонарь, аптека», то второе, говорящее о том, что после смерти «повторится все, как встарь», заканчивается словами, как бы выворачивающими наизнанку начало первого: «Аптека, улица, фонарь». В этом стихотворении содержание его удивительным образом слито с его построением. Изображено отражение в опрокинутом виде улицы, фонаря, аптеки. Это отражение отражено (я намеренно повторяю однокоренные слова — «отражение отражено») в построении стихотворения, а тема смерти оказывается бессмысленным обратным отражением прожитой жизни: «Исхода нет» [Лихачёв, 1987, с. 338].

Каждый художественный текст имеет мощную и многообразную систему культурологических кодов, или, воспользуемся лингвистической терминологией, систему когнитивных и пропозициональных структур, когда действительность и воображение становятся пропозицией будущего (и сущего) текста. Тексты журналистские, публичные, деловые и др. также имеют свои специфические культурные коды, обусловленные в большей степени реальным миром, нежели воображением и замыслом вообще.

Наиболее распространенными культурологическими кодами в художественном текстотворчестве являются посвящения, эпиграфы, вообще адресованность.

Наиболее актуальными с точки зрения анализа и дешифровки культурологических кодов являются сведения о географии, а иногда и о конкретном месте обитания того или иного текстотворца. Крайне интересными в этом плане оказываются наблюдения Ш. Хини, Нобелевского лауреата, касающиеся обусловленности характера творчества У. Б. Йейтса и Т. Гарди (Харди) географическими и архитектурными особенностями тех мест и построек (домов), где в разное время жили и писали эти выдающиеся художники.

Существуют прямые и опосредованные (глубокие и поверхностные) связи между антропологическими и культурологическими кодами (прежде всего на основе невербальной природы данных знаний / информации в тексте). Не менее тесные связи обнаруживаются также и между текстовыми кодами культурологического и графического характера.

• [1] О нем см.: Воспоминания и записки Евгения Иванова об Александре Блоке (публикация Э. II. Гомберг и Д. Е. Максимова) // Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 344−424.