Контрперенос — главный метод понимания метакоммуникативного требования, передаваемого посредством проективной идентификации

Среди современных исследователей феномена контрпереноса (О. Кернберг, Дж. Мастерсон, X. Мейерс, Т. Огден, С. Кашдан, X. Томэ, X. Кэхеле, П. Кейсмент, М. Кан, П. Хайманн и др.) достаточно широкое распространение получила классификация контрпереносных чувств, представленная в работе М. Кана (1997). Резюмируя позиции, представленные в литературе, М. Кан предлагает различать четыре вида контрпереносных чувств:

• 1) являющиеся результатом реалистических, свободных от конфликта реакций терапевта на чувства и поведение пациента внутри и вне сессии;
• 2) являющиеся результатом реалистических реакций терапевта на собственные превратности судьбы;
• 3) являющиеся результатом стимуляции пациентом неразрешенных конфликтов в терапевте;
• 4) являющиеся результатом интенсивных, примитивных, регрессивных перенесений пациента и представляющих собой следствие примитивных защит пациента в переносе.

К последнему виду относятся и контрпереносные чувства, «вкладываемые» пациентом в терапевта в процессе проективной идентификации. Вслед за П. Хайманн (1950), утверждавшей, что такие контрпереносные чувства создаются пациентом и являются частью личности пациента, большинство авторов склонны видеть в них «инструмент исследования бессознательного пациента». При этом, во-первых, привлекается внимание к проблеме распознавания такого вида контрпереносных чувств, к необходимости супервизии либо «внутренней супервизии» для прояснения их природы. Во-вторых, обсуждаются вопросы повышения эффективности использования «вложенных» контрпереносных чувств в диагностических и терапевтических целях. В-третьих, рассматриваются особо интенсивные контрпереносные чувства, возникающие в процессе взаимодействия с пациентом с личностным расстройством.

Если в своей ранней работе П. Хайманн (1950), опираясь на кляйнианскуто концепцию проективной и интроективной идентификации, утверждала, что все контрпереносные чувства созданы пациентом, то позднее она стала говорить о необходимости различения контрпереноса как эмоциональной ответной реакции на перенос пациента и «переноса аналитика», связанного с непроработанными бессознательными конфликтами. Вначале основной задачей П. Хайманн являлось привлечение внимания к «положительной ценности контрпереноса» [16, т. 2, с. 135], к возможности использования контрпереноса в качестве инструмента исследования бессознательного. Она подчеркивала: «Наше основное положение заключается в том, что бессознательное аналитика понимает бессознательное пациента. Это взаимопонимание на глубинном уровне достигает поверхности в форме чувств, которые отмечает аналитик в реакции на своего пациента, в своем „контрпереносе“. Это наиболее динамичный путь, когда голос пациента достигает сознания аналитика. Сопоставляя чувства, возникающие в нем благодаря ассоциациям и поведению его пациента, аналитик владеет наиболее ценными средствами для проверки того, понял ли он или не смог понять пациента» [16, т. 2, с. 138].

Таким образом, эмпатия терапевта к собственным чувствам и способность к «самосупервизии» в терапевтической ситуации позволяют различать и использовать контрпереносные чувства для углубленного понимания трудновыразимых в словах смутных чувств и неясных неоформленных переживаний пациента.

О важности различения контрпереносных чувств и распознавания тех, которые являются «ключом» к пониманию метакоммуникативного замысла пациента, пишут разные авторы. Так, П. Кинг (1978) в своей статье «Аффективная реакция — ответ аналитика на коммуникацию пациента» подчеркивает: «Самое важное — различать контрперенос как патологическое явление и аффективную реакцию-ответ аналитика на коммуникацию пациента» (Цит. по: [7, с. 113]). При этом акцентируется необходимость супервизии и «внутренней супервизии» для понимания природы контрпереносных чувств, с тем чтобы повысить эффективность их использования в диагностических и терапевтических целях.

Эффективность использования «вложенных» контрпереносных чувств в качестве «инструмента исследования бессознательного пациента» (а значит, и «психотерапевтического» инструмента) зависит, прямо или косвенно, от целого ряда факторов. К наиболее значимым можно отнести следующие:

• • восприимчивость психотерапевта к воздействию, оказываемому на него пациентом в процессе проективной идентификации;
• • способность психотерапевта к адекватному «обращению» с «вложенной» частью Я пациента; умение психотерапевта реконструировать, «расшифровывать» метакоммуникативное послание-требование.

По сути, решающее значение восприимчивости психотерапевта как фактору, обеспечивающему «продвижение» лечения, придавал уже.

3. Фрейд (1910), когда подчеркивал, что ни один психоаналитик не продвинется дальше, чем позволяют его собственные комплексы и внутренние сопротивления. Иными словами, акцентировалось, что если психотерапевт «полон» внутренних комплексов, то не остается места для части Я пациента; что внутреннее сопротивление не позволяет воспринять чувства пациента во всей полноте.

Восприимчивость психотерапевта к бессознательной коммуникации пациента проявляется, с точки зрения П. Кейсмента (1995), в его резонансе на интерактивное давление. Подобная реакция возникает в результате совпадения того, что относится к личности психотерапевта, и материала, исходящего от пациента. Для того чтобы стать более восприимчивым к пациентам, психотерапевту необходимо получить доступ к бессознательным резонансам в пределах как можно более широкого диапазона чувств. Каждый человек обладает потенциальной способностью резонировать на любые переживания, но пока сохраняются неразрешенные сферы подавления или длительного неблагоприятного воздействия, продолжают оставаться и такие чувственные уровни и зоны, которые омертвели или неспособны к реакции-ответу. Поэтому психотерапевту следует стремиться к расширению диапазона эмпатического резонанса и особенно к открытию «инаковости» другого человека. Чем более свободно, по мнению П. Кейсмента, резонирует психотерапевт на незнакомые «ключи» — или диссонирующие «гармонии» — других, тем сильнее это будет повышать чувствительность к тому, что бессознательно передается пациентом в процессе проективной идентификации.

Когда психотерапевт, в силу открытости воздействию, смог воспринять, «вместить в себя» передаваемое содержание, перед ним встают новые задачи. Нужно быть способным к адекватному «обращению» с контрпереносными чувствами и уметь расшифровать метакоммуникативное требование, навязываемое пациентом. Адекватное «обращение» с контрпереносными чувствами предполагает, что, с одной стороны, они не отреагируются вовне, а с другой — могут выражаться, если это способствует прогрессу в лечении. Бывают случаи, когда аналитику особенно необходимо улавливать проявления контрпереноса и возможность их открытого выражения через включение в интерпретацию. П. Хайманн (1978) в статье «О необходимости аналитику быть естественным со своим пациентом» описывает случай, когда ее самосупервизия не смогла предложить ей ничего лучшего, чем прямое сообщение пациентке о своих чувствах, проясняя тем самым пациентке, как та воздействует на объект. П. Кейсмент (1995) подчеркивает, что психотерапевту следует избегать сообщений о своих переживаниях до тех пор, пока не станет окончательно ясно, что имеет место бессознательная коммуникация, так же как необходимо воздерживаться от отреагирования вовне, «вкладываемых» пациентом чувств. X. Томэ и X. Кэхеле (1996) обращают внимание на тот существенный, по их мнению, момент, когда сообщения о чувствах следует давать с точки зрения комплиментарное™, т. е. с позиции наблюдения и реалистического опыта, доступной терапевту, но недостающей пациенту. В этом смысле в психоанализе говорят о дополнительной роли, которую терапевт разыгрывает в альянсе с пациентом (Дж. Сандлер).

По сути, разными авторами подчеркивается, что решение о выражении либо невыражении контрпереносных чувств во многом определяется характером метакоммуникативного требования. Расшифровка, реконструкция метакоммуникативного требования, «ключом» к пониманию которого становятся контрпереносные чувства, предполагает ряд шагов. X. Томэ и X. Кэхеле описывают их в рамках процесса, начинающегося с признания «вложенного» характера контрпереносных чувств и заканчивающегося выяснением, что является целью проекции: «Первым шагом аналитика должно быть признание того, что некоторое определенное переживание в контрпереносе было в действительности вызвано пациентом. Затем он должен обнаружить доступ к предполагаемым фантазиям пациента и соотнести их со средствами (выражения, жесты, поведенческие паттерны и т. д.), которые пациент использует в ходе взаимодействия для того, чтобы вызвать у аналитика соответствующее переживание. И, наконец, аналитик должен выяснить, что является целью проекции: напасть на связь пациента с аналитиком и лишить аналитика способности мыслить или передать внутреннее состояние, не выраженное вербально» [16, т. 2, с. 213].

В качестве одного из этапов реконструкции метакоммуникативного требования разные авторы описывают процесс выдвижения гипотезы о комплиментарном либо конкордантном характере контрпереносных чувств.

Само понятие «комплиментарная позиция» было введено в употребление Э. Дейч (1926); различать же комплиментарные (дополнительные) и конкордатные (согласующиеся) контрпереносные чувства предложил Дж. Ракер (1957), основываясь при этом на кляйнианских представлениях о проективной и интроективной идентификации.

О. Кернберг (1989) подчеркивает, что конкордантная идентификация помогает тонкому эмпатическому пониманию пациента, а комплиментарная — значимого Другого.

В то же время, отмечает О. Кернберг, конкордантная идентификация несет в себе риск сверхидентификации, а комплиментарная — снижения эмпатии к текущему центральному переживанию пациента. Такие риски следует учитывать при реконструкции метакоммуникативного требования с опорой на контрпереносные чувства.

Одной из попыток «расшифровки» метакоммуникативных требований является их формулирование на языке ролевой теории. Дж. Сандлер (1977) констатирует, что важную часть отношений с объектом составляют манипуляции, с помощью которых пациент старается заставить аналитика вести себя определенным образом, «быть в роли». Он отмечает, что осознавание навязываемой роли позволяет проследить взаимодействие до интрапсихических ролевых отношений. По существу, в терминах ролей обсуждается, от кого к кому адресовано метакоммуникативное требование. Как уже отмечалось, способности психотерапевта к адекватному «обращению» с контрпереносными чувствами и к расшифровке метакоммуникативного требования проверяются во взаимодействии с пациентом, страдающим личностным расстройством. Особенности контрпереноса на пациента, страдающего личностным расстройством, обсуждаются в работах О. Кернберга (1989), Р. Урсано и др. (1992), Р. Чессика (1993), В. Мейсснера (1993) и других авторов, привлекающих внимание к интенсивности, некоторой хаотичности контрпереносных чувств и необходимости их «утилизации». Для такого пациента типично использование примитивных защитных механизмов, в том числе проективной идентификации.

О. Кернберг (1975; 1984; 1989) считает, что в процессе проективной идентификации на психотерапевта проецируется часть Я, от которой следует защищаться (вину за «плохость» которой пациент стремится разделить с терапевтом). Пациент при этом выискивает в Другом признаки поведения, подтверждающие, что тот находится под влиянием спроецированной части. Пациент бессознательно пытается спровоцировать терапевта на воплощение патологических проекций. В этих условиях терапевту следует быть особенно внимательным, не допуская ни отрицания, ни отреагирования вовне «вложенной» в него «плохости». О. Кернберг придает решающее значение супервизии, в процессе которой становится возможным использовать контрпереносные чувства для лучшего понимания пациента, в том числе и его метакоммуникативных требований. Он особо подчеркивает, что стремление уйти от профессиональной экспертизы, отказ от записей и обсуждения случая следует рассматривать в качестве признаков выраженного контртрансфера. В целом О. Кернберг считает, что контрпереносные чувства являются «окнами» во внутренний опыт пациента. Аналогичной точки зрения придерживаются большинство современных исследователей контрпереносных чувств, полагая, что последние выполняют «критическую сигнальную функцию».

Исходя из отечественной традиции, мною развивается сходная идея: «Специфика контакта с пограничными пациентами в силу недоразвития или несформированности отношений привязанности со значимым Другим и образовавшейся в Я „дыры“, „пустоты“ состоит в целенаправленном систематическом использовании контрпереносных чувств как главной терапевтической альтернативы сверхзависимости. Благодаря эмоциональному отклику терапевта… восстанавливается одновременно оборванная связь со значимым Другим (в роли которого выступает терапевт) и прямая непосредственная связь с актуальными нуждами, потребностями и чувствами» [14, с. 202].

Использование контрпереносных чувств становится главным терапевтическим методом восстановления эмоциональной связи в диаде Я — Другой на этапе «актуализации базовой структуры внутреннего диалога» (Е. Т. Соколова, Н. С. Бурлакова, 1986). Контрпереносные функции на этом продвинутом этапе психотерапии:

• 1) дают тонкое, дифференцированное понимание «пустоты» в пациенте, области внутренней жизни пациента, которая дефицитарна или отсутствует; а также понимание скрытых манипуляций пациента, его защитных стратегий;
• 2) являются катализатором, эмоционально вовлекающим пациента в психотерапию, отчасти ускоряющим ее течение. В этом смысле контрпереносные чувства способствуют организации выражения чувств;
• 3) помогают выбрать точную позицию себя как психотерапевта с опорой на свой личный опыт, на свои сильные стороны;
• 4) ввиду того, что исток душевных расстройств пациента сдвигается к нарушенным отношениям с матерью на самых ранних этапах онтогенеза, контрпереносные чувства, используемые в качестве инструмента в психотерапии, отвечают довербальному эмоциональному характеру нарушений;
• 5) дают право психотерапевту не только формально, но и по сути показать изнаночную, «метакоммуникативную» природу манипуляций в силу того, что психотерапевт сам испытал их воздействие на себе.

Теоретический анализ проблемы метакоммуникации показывает, что этот феномен, по-разному называясь, в течение многих десятилетий находится в центре исследовательского интереса. Особенностью большинства исследований метакоммуникации является то, что исследователь (он же психотерапевт) вовлечен в исследуемый процесс двояко: он позволяет своему Я оказываться в раздвоенной позиции: эмоционально включенной и исследовательски нейтральной; при этом каждой из позиций предписано выполнять свою терапевтическую функцию. «Включенная позиция» исследователя может как препятствовать, так и способствовать развитию представлений о метакоммуникации. Когда исследователь оказывается «сверхвовлеченным», ему не удается избежать строгой этической оценки манипулятивных действий, и такая оценка становится препятствием на пути их научного исследования. Когда исследователь пытается полностью абстрагироваться от своей включенности в процесс метакоммуникации, он описывает этот процесс максимально формально. С одной стороны, это способствует развитию представлений о возможных стадиях (этапах) процесса метакоммуникации, с другой — значительно затрудняет формирование гуманистической установки у «реципиента» по отношению к «проектанту». Наиболее оптимальным является осознанное использование исследователем своей «включенной позиции» для получения ценной информации о переживаниях пациента. Тогда становится возможным и существенно расширить теоретические представления о генезе, структуре и функциях метакоммуникации, и выбрать адекватную стратегию психотерапии. Рефлексия контрпереносных чувств способствует лучшему пониманию нужд пациента, лежащих в основе метакоммуникации [15].

Сравнительный анализ существующих в литературе точек зрения на жизненно важные потребности как способы психологического выживания, дефицит удовлетворения которых приводит к развитию жесткой системы метакоммуникации, показывает следующее. Большинство авторов прямо или косвенно подчеркивают, что для младенца имеет жизненно важное значение удовлетворение матерью таких потребностей, как потребность в признании, утверждающем существование Я, и потребность в разделении с Другим «невыносимых» переживаний, угрожающих разрушить Я изнутри. По сути, описываются две формы отзывчивости Другого как неотъемлемые составляющие «достаточно хорошего материнства»: «отзеркаливание» и «контейниирование». Младенец требует постоянного «отзеркаливания» своего существования, ему необходимо «быть замеченным», «быть увиденным» любящей, неравнодушной матерью; в противном случае он переживает ужас аннигиляции. В те моменты, когда младенца переполняют невыносимые, неконтролируемые переживания, угрожающие разрушить Я изнутри, он требует, чтобы мать обеспечила «контейниирование» и метаболизацию пугающих переживаний, разделила страх и «напитала» покоем. При дефиците каждой из этих форм отзывчивости со стороны матери возникает необходимость в манипуляциях, становящихся ведущими способами интрапсихической и интерперсональной коммуникации.