Пауза речи. 
Встречная исповедь. 
Психология общения с документальным героем

По нескольким совершенно очевидным и простым причинам, интервью как таковое неизбежно должно быть нелепостью… — писал в 1888 году Марк Твен журналисту Э. Боку, приславшему писателю текст их беседы перед публикацией ее в газете. — Как только прямая речь оказывается напечатанной, она перестает быть тем, что вы слышали, — из нее исчезает что-то самое важное. Исчезает ее душа, а вам остается только мертвая оболочка.

Выражение лица, тон, смех, улыбка, поясняющие интонации — все, что придавало этой оболочке тепло, изящество, нежность и очарование… исчезло, и остается только бледный, застывший отвратительный труп… Нет, пощадите читателя и пощадите меня: не печатайте этого интервью. В нем нет ничего, кроме чепухи… А если вам хочется что-нибудь напечатать, напечатайте это письмо…".

В состав души и очарования живой речи помимо смеха и интонации еще входят паузы. Существует целая наука, называемая паузологией. Первый паузолог США профессор О’Коннор считает, что паузы могут сказать о человеке не меньше, чем слова. Что паузы бывают разными: паузы-вопросы, паузы-утверждения, паузы-провокации, паузы-раздумья, паузы уверенности и паузы растерянности.

Размышляя о тайнах живого общения, тот же Марк Твен, по отзывам современников непревзойденный оратор и исполнитель собственных произведений, писал, что одно орудие в его батарее приемов «работает непропорционально калибру — это пауза: то выразительное молчание, то красноречивое молчание, то в геометрической прогрессии нарастающее молчание, которое часто позволяет добиться нужного эффекта там, где его порой не дает даже самое счастливое сочетание слов. Я, бывало, играл паузой, как ребенок игрушкой… Когда я выдерживал паузу именно столько, сколько следует, последняя фраза производила потрясающий эффект».

Бывает, что к паузе как орудию, «работающему непропорционально калибру», обращаются и телевизионные журналисты. Вот пример, характерный для практики американского телевидения. Готовясь к экранной беседе, Мики Руни, общественный деятель правых взглядов, решил не высказывать ничего сверх того, что сам считал для себя полезным. На его беду, интервьюером оказался один из искуснейших «матадоров» эфира. Разгадав стремление собеседника, он применил обезоруживающую тактику: задал одни вопрос, потом другой, а после третьего… замолчал.

Но если пауза пугает начинающих журналистов, то еще более страшной она представляется неискушенному гостю студии. Руни ответил на третий вопрос, взглянул на интервьюера и увидел, что тот спокойно сидит в своем кресле с выражением вежливого ожидания на лице. Решив, что ответ его был неполон, Руни высказался более обстоятельно. Интервьюер продолжал молчать, небрежно держа в руке сигарету. Пауза угрожающе разрасталась. Она превращалась в затяжной прыжок с парашютом. Стараясь дернуть за спасительное кольцо, Руни снова заговорил и невольно коснулся вещей, упоминать о которых вовсе не собирался. Он попытался исправить оплошность — и на глазах у публики запутался окончательно. Диалог как бы без всякой помощи интервьюера (точнее, благодаря отсутствию этой помощи) превратился в саморазоблачительный монолог.

Когда впоследствии Руни решил возбудить против журналиста судебное дело, его подняли на смех: как можно обвинять человека лишь за то, что он молча сидит с тобой рядом и наблюдает, как ты лезешь в бутылку? «Руни не выдержал тишины, — вспоминал один из свидетелей этого телевизионного поединка. — Дьявольская техника, я бы сказал, жестокая техника».

«А умеем ли мы слушать? — спрашивает в своей книге („Я вас слушаю…“) американский психолог Иствуд Атватер. — …Мы не слушаем, потому что ошибочно думаем, что слушать — значит просто не говорить. Это далеко не так». Бог, как известно, дал нам два уха и один рот, видимо, понимая, что слушать в два раза труднее, чем говорить. Но следуем ли мы этому божескому напутствию? «Талантом собеседника отличается не тот, кто охотно говорит сам, а тот, с кем охотно говорят другие», — заметил французский классик Жан де Лабрюйер. «Забытое искусство слушать» — назвала свою книгу Маделин Беркли-Ален. Слушать — не значит слышать. Но что можно услышать во время паузы?

Когда на съемке фильма «Дважды два — икс» второклассника, отвечающего у доски, спросили: «Скажи, Олег, что такое ноль?», и тот задумался, то уже через пять секунд оператор обернулся к режиссеру: не пора ли выключить кинокамеру? С его точки зрения, перед объективом ничего не происходило: герой молчал, а, значит, камера работала впустую. Режиссеру пришлось едва ли не силой удерживать руку оператора на кнопке в течение всей томительно долгой паузы — 29 секунд!

В этом телефильме режиссера А. Каневского, снимавшемся в школе, где практикуется «обучение через творчество», описанная сцена — одна из наиболее выразительных.

Документалист стремился уловить процесс рождения мысли. С преподавателем договорились: вопрос будет задан по материалу, который ребята еще не проходили. Ответ на такой вопрос нельзя вспомнить. Не приходится тут рассчитывать и на подсказку. Героя решили выбрать из непосед — эмоционально возбудимого, с живым характером. Вопрос прозвучит для него вдвойне неожиданно — ведь в присутствии посторонних принято вызывать отличников. К тому же условились, что спросят Олега в самом начале урока (на щеке у него еще заметна царапина после очередной потасовки на перемене). Все это — элементы заранее продуманной тактики.

На лице Олега отражается целая гамма чувств: озадаченность («мы этого не проходили»), надежда («может, кто подскажет?»), досада («неужто я не сумею?»). Вот тогда и рождается пауза. Очень долгая пауза. За кадром дважды звучит музыкальный проигрыш. И вдруг… лицо озаряется радостью первооткрытия. «Ноль, — торжествующе-ломким голосом объявляет Олег, — это нейтральная точка на числовой оси, которая не принадлежит ни к положительным числам, ни к отрицательным».

ФРАГМЕНТ «ДВАЖДЫ ДВА — ИКС» (продолжительность — 1 мин.).

Немой синхрон — кульминация диалога.

Молчание человека, собирающегося с мыслями не только драматически выразительно, но и подчеркивает достоверность происходящего на экране, создавая эмоциональное «пространство синхрона». Пауза же после ответа, которую выдерживает интервьюер, позволяет зрителю в полной мере оценить значение услышанного.

«Ничто так не мешает видеть, как точка зрения» — этот афоризм принадлежит русскому поэту-сатирику Дону Аминадо. Не будет ошибкой дополнить его другим высказыванием «Ничто так не мешает слышать, как точка зрения». «Мы не слушаем, — продолжает И. Атватер, — потому что судим». Для оценщика важнее не то, что ему говорят, а то, что он по этому поводу думает. Мужчины склонны слишком быстро давать готовые ответы, считают психологи. Они не выслушивают собеседника до конца и не задают вопросов, чтобы получить больше информации перед тем, как сделать вывод. Женщина же, слушая собеседника, скорее увидит его личность, поймет чувства говорящего. Женщины реже перебивают собеседника, а когда перебивают их самих, то возвращаются к тем вопросам, на которых их остановили.

Вернемся еще к одному эпизоду из фильма — на этот раз из картины Алексея Габриловича «Цирк нашего детства». К диалогу, который ведут на манеже цирка режиссер и знаменитый в свое время клоун Борис Вяткин. Собственно, никого, кроме их двоих и маленькой собачки на манеже нет. Погрузившийся в воспоминания клоун вдруг теряет голос и дает понять режиссеру, что следует выключить камеру. Возникает пауза. По всем правилам совести режиссеру следовало бы выполнить эту просьбу. Но он продолжал снимать. Вы сами увидите, что на этот раз он не совершил никакого греха перед своим героем. В тот день к Борису Вяткину пришел с признанием раненый солдат, у которого ампутировали ногу. Он хотел застрелиться, и если бы не спектакль…

ФРАГМЕНТ «ЦИРКА НАШЕГО ДЕТСТВА» (продолжительность — 4 мин.).

В 1983 году после публикации моей книги «Диалог» я получил письмо из Риги. «Книжка помогла мне подготовиться к практическому интервью, которое шло, можно сказать, прямо в эфир без поправок, — писал латышский кинорежиссер-документалист Герц Франк. — К интервью с Инной Чуриковой на ее премьере перед фильмом „Васса“. Мучился и боялся ужасно. Представляешь: зал на тысячу зрителей, я должен как пуп стоять перед Чуриковой, вести беседу, а главное — как-то быть на уровне. И вот я обложился газетными вырезками, прочитал все, что Панфилов и она говорили перед „Вассой“, а потом погрузился в твой „Диалог“. Времени было в обрез — всего три часа, я впился в „Заповеди“ (глава „Дьявол и заповеди интервьюера“, — С.М.). И представь себе, я получил там все, что искал. Во-первых, придумал такие вопросы, которые были бы интересны. Во-вторых, позаботился о том, чтобы возникла пауза. Сережа, как это было прекрасно, когда я спросил ее: „Вот все говорят, что Панфилов открыл Чурикову, но не в такой ли степени и Чурикова открыла Панфилова?“ И она полминуты молчала. И я молчал. И весь зал молчал. И я, следуя твоей четвертой заповеди, никому не мешал молчать — „берег паузу“. И это действительно было кульминацией. В самом молчании был ответ, потому что опровергнуть она не могла, что так не было, но и подтвердить было неловко. Я уже хотел прийти на помощь, за нее что-то сказать, но она опередила меня словами: „Все-таки я всегда была ведомой, а он ведущим“. Тогда я, учитывая, что половина зала было из женщин, бросил в зал французскую пословицу, — мол, конечно, мужчины делают дело, а женщины (пауза) делают мужчин! Что тут было!.. Гром аплодисментов! И можно было уже идти к финалу. Вот так, дорогой Сергей, теория помогает практике!».

Это письмо было просто в яблочко — лучшая из всех рецензий, которые получила моя книга.