Свободные и рабы

Особейности жизни музыканта-профессионала зависели от множества причин. Если он обладал выдающимися способностями и мастерством, то у него было два пути: либо идти в услужение к какому-либо владыке, либо участвовать в различных состязаниях. Только так музыкант мог обеспечить себя и свою семью. В первом случае его благоденствие зависело от щедрости хозяина и от того, как долго тому угодно было держать при себе музыканта. Если же в услугах его больше не нуждались, начинались странствия. В этот период источником существования служила любая работа, требовавшаяся в местах, расположенных на длинной дороге скитаний. Если удача сопутствовала искателю заработка, то спустя некоторое время он мог вновь попасть ко двору нового владыки, где все начиналось сначала. Во втором случае благополучие зависело от уровня профессионализма соперников, а также в немалой степени от благосклонности судей, публики и, конечно, от размеров приза. Музыканты более низкого ранга не должны были гнушаться любой работой, начиная от участия в театральных представлениях и пирах в богатых домах и кончая игрой на похоронах.

Обстоятельства вынуждали музыкантов объединяться для защиты своих экономических прав. Практика показала, что совместными усилиями легче противостоять многочисленным житейским невзгодам. Так, в древнем мире, начиная с III в. до н. э., создаются своеобразные профессиональные союзы, получившие наименования Общества артистов Диониса. Общества сами вели переговоры о работе своих членов и договаривались об оплате их труда. От артистов же Диониса требовалось высокое профессиональное мастерство. Членами союза были кифароды, авлоды, кифаристы, авлеты и другие музыканты, а также актеры и поэты. Главой общества являлся жрец Диониса, избираемый ежегодно на ассамблее (Афиней V 198 с). Кроме жреца во главе гильдии стояло и несколько других должностных лиц, также избираемых ассамблеей. Каждое такое общество имело свое святилище, где регулярно совершались жертвоприношения (там же, V 212 е). В период расцвета подобных гильдий (III—II вв. до н. э.) их члены находились на привилегированном положении. Им покровительствовали тираны и государственные власти, они освобождались от военной службы и пользовались правом личной неприкосновенности. Известны Общества артистов Диониса во многих городах Средиземноморья: в Афинах, Фивах, Хиосе, Александрии, Истме, Немее, в Ионии. Что же касается влияния таких обществ на художественный уровень музицирования, то трудно сказать об этом что-то определенное. Скорее всего, постоянные поиски заработка и общее падение нравов привели к тому, что артисты Диониса вынуждены были участвовать в «мероприятиях», основная цель которых состояла в удовлетворении низкопробных вкусов толпы.

Как можно судить по сохранившимся материалам, деятельность этих обществ была достаточно продолжительной (чуть ли не до II в. до и. э.). Однако даже во времена их активности они охватывали далеко не всех музыкантов. Поэтому большинство самостоятельно зарабатывало себе на жизнь, причем их деятельность чаще всего проходила среди низших слоев общества и, конечно, не могла быть ограждена от всех пороков, процветавших в этой среде.

Вспомним, что, например, римский нобилитет очень часто использовал музыкантов в своих, далеко не всегда нравственных занятиях. Музыканты как правило были участниками различных оргий, попоек и прочих неблаговидных сборищ. Римский диктатор Сулла, даже сблизившись с благородной Валерией и поселив ее в своем доме, все же не отказался от общества «актрис, актеров и кифаристок» и постоянно пьянствовал с ними (Плутарх «Сулла» 36, 1). Так было сплошь и рядом. Более того, бытовало мнение, что всякий музыкант, прежде чем начнет играть, обязательно должен выпить вина. Например, в комедии Плавта (250—184 гг. до н. э.) «Стих» (названной по имени персонажа, хотя в русском переводе она известна под заглавием «Господа и рабы») раб Сагарин угощает тибиста вином, перед тем как тот заиграл (723, 754—758). Судя по всему, это была типичная ситуация не только на сцене, но и в жизни. Известно, что некогда славный кифарист Конн, учитель музыки знаменитого Сократа, победитель на многих состязаниях, спился и впал в нищету (см. Аристофан «Всадники» ст. 534—536).

Любили выпивать не только тибисты и авлеты, но и многие из кифародов. Афиней (XIV 623 а) рассказывает о кифароде, который сначала выпил, а уж потом «взял свою кифару и привел нас в такой восторг, что мы все были поражены…».

Любой гостеприимный хозяин, устраивая пирушку и угощая гостей вином, услаждал их слух музыкой. Для этого посылался раб, приводивший авлета или авлетистку, но чаще авлетистку (Феофраст «Характеры» 20, 10), кимвалиста или кимвалистку, но чаще кимвалистку (Петроний «Сатирикон» 23). Развратные римские аристократы предпочитали на попойках иметь «под рукой» женщин-музыкантш. Их нанимали либо в притонах, либо просто на рынке (см. Плавт «Кубышка» 280; эта комедия иногда переводится на русский язык как «Клад»). Ведь такие инструменталистки могли удовлетворить не только музыкальные запросы патрициев.

Не случайно авлетистки и кифаристки нередко были одновременно гетерами и куртизанками. Такое «совмещение» предопределялось, прежде всего, средой, в которой разница между обязанностями музыкантши и куртизанки сводилась до минимума. Более того, в профессиональные навыки гетер и куртизанок, обслуживавших римских аристократов, входило умение играть на музыкальных инструментах. Это способствовало созданию своеобразной эротической обстановки и высоко ценилось. Гетеры, не умевшие петь и играть, оплачивались значительно ниже. Для них даже существовало особое определение — «пешие телочки», по аналогии с пехотинцами, выступавшими в поход без музыки, тогда как конница всегда имела музыкантов.

Страбон (XIV 2, 26), сообщая о городе Алабанды, находившемся в Карии, рассказывает, что его жители проводят жизнь в роскоши и пьянстве, и поэтому в городе «много девиц-арфисток». Лукиан («Пир или лапифы» 46), отражая римские нравы своего времени, описывает одну из тех попоек, какие часто проходили в домах римских богачей. В самый разгар обильных винных возлияний и веселья кто-то из участников оргии опрокидывает светильник, и наступает темнота. Когда же приносят новый светильник, то виновника наступившей темноты застают за неблаговидным занятием: полуобнажив авлетистку, он пытается насильно овладеть ею. В другом своем сочинении тот же бытописатель нравов («Сатурналии») в образе мифического Кроноса выводит типичного римского богатея-самодура, завсегдатая попоек, пользующегося неограниченной властью над всеми участниками пиршества, ибо оно осуществляется в его доме, по его милости и за его счет. «Герой» хвастается тем, что ему все позволено и он вправе одному гостю прокричать непристойность, перед другим сплясать голым и, схватив в охапку авлетистку, овладеть ею.

Авлетистки, создававшие музыкальный фон пиршеств и служившие на потребу гостям и хозяевам, были также постоянными спутницами пьяных компаний в ночных прогулках (Лукиан «Продажа жизней»). Зачастую они являлись объектом грубых нападок и издевательств, вызванных раздражительностью, капризностью или просто спесью хозяев, у которых они находились в услужении. Музыкант бывал обруган по любому поводу: и потому, что он громко играет, мешая разговору, или потому, что он слишком тихо играет, и в шуме пиршества его не слышно, или по какой-то иной причине. Ученик Аристотеля Феофраст («Характеры» 19, 10) приводит случай, когда такой вот господин, слушая игру на авлосе, сначала аплодирует и подпевает, а потом грубо кричит на авлетистку, «почему она так скоро перестала играть».

Таким образом, быт музыкантов, связанный с удовлетворением часто аморальных «заказов» тех, кто платил за музыку, не мог не наложить отпечаток на их нравственный облик. В результате формировалось общественное мнение, что в среде музыкантов бытуют растление и безнравственность, что музыканты — пьяницы и развратники.

Так, старик Эвклион в «Кубышке» (ст. 557—560) Плавта говорит о том, что авлетистка в состоянии выпить даже знаменитый Пиренский источник, посвященный музам, если он окажется наполненным не водой, а вином.

По представлениям добропорядочных людей, любовная связь с кифаристкой рассматривалась как нарушение общественного этикета. Так, герой комедии Теренция (ок. 190—159 гг. до н. э.) «Братья» Эсхин влюбляется в кифаристку и долгое время боится сообщить об этом отцу.

Диоген Лаэртский (I 8, 104) передает знаменательный анекдот, связанный с мудрым скифом Анахарсисом, который ознакомился не только с философскими учениями греков, но также с их бытом и нравами. Когда у него спросили, есть лй у скифов авлосы, то он ответил очень лаконично: «Нет даже винограда».

Демосфен («В защиту Ктесифонта» 129) был убежден: если мать его политического противника Эсхина занималась средь бела дня развратом, то обучить ее этому мог не кто-нибудь, а только некий авлет Формион.

Трудно сказать, в какой степени такие представления соответствовали действительности. Однако совершенно очевидно, что они находили достаточное количество подтверждений в жизни. Отрицательное мнение о нравственных устоях музыкантов распространялось не только на представителей самого низшего ранга, но и на художников высочайшего уровня. Плутарх («Перикл» I, 4) пишет, что основатель греческой философской школы киников Антисфен (IV в. до н. э.), услышав разговор о том, что знаменитый во всем античном мире Немений хороший авлет, умозаключил, что «человек он плохой, в противном случае он не был бы таким хорошим авлетом». Такова была общепринятая точка зрения, запечатленная в афоризме Антисфена: высокий профессиональный уровень музыканта обязательно предполагает отсутствие морально-нравственных принципов.

Конечно, не следует думать, что вся история античного музыкального искусства создавалась людьми, лишенными элементарных нравственно-этических устоев. Хорошо известны многие примеры, когда не только музыка, но и ее творцы давали образцы высокой морали как в общественной, так и в личной жизни (на предыдущих страницах книги приведены такие факты). Однако в процессе развития, особенно начиная с эллинистического периода, постоянно появляются свидетельства, подтверждающие упадок нравственной атмосферы в среде музыкантов-профессионалов.

Нарисованная только что безрадостная картина бытовавших обычаев и отношений подтверждается еще одним, и самым главным, доказательством: определенными тенденциями творчества.

Еще в эпоху классики Аристофан («Всадники» ст. 1280—1287) упоминал некого Арифрада и ругал его не только за различные пороки и извращения, но и упрекал за сочинение непристойных песенок в стиле Полимнеста. Во времена Демосфена (384—322 гг. до н. э.) был широко известен поэт-музыкант Батал, сочинявший застольные песни, содержание которых было крайне неприличным (Плутарх «Демосфен» 4). Впоследствии получают распространение и так называемые «симодии» — безнравственные песенки, приписывавшиеся некому Симу из Магнесии и названные по имени своего автора. Их героями являются либо сводники, либо развратники. Страбон (XIV 1, 41) с сожалением констатировал, что Сим «извратил стиль мелических авторов». Здесь же он упоминает и другие песенно-танцевальные жанры — «лисиоды» (АлхтцобоО и «магоды» (раусубоО. Вот что рассказывается о магодах в сочинении Афинея (XIV 621 с): «Исполнитель, называемый „магод“, имеет тимпаны и кимвалы, а вся его одежда — женская; он делает непристойные жесты и всячески нарушает приличия, иногда играя роли женщин, любовников и сводников, иногда пьяного, идущего на пирушку, чтобы встретиться со своей любовницей». Приблизительно та же самая тематика лежала и в основе «лисиодов». Разница заключалась только в том, что здесь героем был не мужчина, а женщина. Как говорит Аристоксен (у Афинея XIV 620 с), «тот, кто играет женские роли, называется, лисиод»". Страбон (XIV 1, 41) считает, что название «лисиод» произошло от имени музыканта Лисия, автора таких непристойных песенок.

В первой половине III в. до н. э. все Средиземноморье буквально упивается неприличными песенками Сотада из Александрии и этолийца Александра (там же). Причем они так прочно укрепились в быту, что сохранились вплоть до времен византийской империи.

Греция и Рим как рабовладельческие государства имели громадную армию рабов, которая постоянно пополнялась. Среди этого множества людей было немало талантов и уже готовых музыкантов-професс иона лов. Поэтому не представляло особого труда набрать из массы рабов музыкантов. Они, естественно, были намного дешевле, так как сами не распоряжались не только своим искусством, но и своими жизнями.

Цицерон в одном из писем (V 20, 9) к Помпонию Аттику пишет, что для своего раба Фемия он ищет рог. В другом письме (VI 1,13) тому же адресату он сообщает, что «рог для Фемия заказан… чтобы он играл что-нибудь достойное этой вещи». Скорее всего Цицерон перепутал название инструмента и подразумевал не рог, а тибию, так как последняя нередко также делалась из костей животных. Играть же на роге «что-нибудь достойное этой вещи» не стоило ни хлопот Цицерона, ни затрат на изготовление самого рога. Как мы уже знаем, это простейший духовой инструмент, имевший крайне ограниченные возможности и применявшийся либо пастухами, либо иногда в войске. Максимум на что он был способен — воспроизвести какой-нибудь примитивный сигнал. Ведь не намеревался же Цицерон приказывать Фемию сигналить утренний подъем, начало обеда и т. д. В домашнем музицировании обычно использовалась тибия.

В Риме существовали целые хоры рабов. Писатель времен Нерона Петроний («Сатирикон» 31) рассказывает, как один из его героев попадает в дом, где вся челядь непрерывно поет. Даже мальчик, подающий питье во время трапезы, выполняет свои обязанности, продолжая петь. В том же доме подносы с закусками убираются поющим хором.

В речи Цицерона «В защиту Милона» (21; 55) также есть упоминание о «певчих рабах». Богатый отпущенник Суллы Хрисогон имел в числе своих рабов многих музыкантов. Из его дома с утра до вечера раздавались звуки инструментов и пение. Нужно думать, что он за солидное вознаграждение поставлял своих музыкантов римским аристократам. Среди последних были такие, которые стремились украсить свою жизнь разнообразным музыкальным оформлением. В одних случаях музыканты-рабы неотступно следовали за своими господами на прогулки, пиры, в бани, а в других —они не только участвовали в хозяйских пирушках, но иногда и убаюкивали своих владельцев звуками музыки.

Не трудно догадаться, каков был моральный уровень рабов-музыкантов. Ведь они участвовали в хозяйских оргиях и пьяных похождениях и не могли не представлять собой утрированного слепка с облика своего распущенного господина. Вспомним, чтобы придать правдоподобность ложным обвинениям, выдвинутым Нероном, против его первой жены Октавии, он объявил, что она прелюбодействовала с рабом-тибистом по имени Эвкер, родом из Александрии (Тацит «Анналы» XIV 60, 2). Для общественного мнения это звучало достаточно убедительно, так как разврат считался неотъемлемым признаком среды музыкантов, а тем более, если речь шла о рабемузыканте.

Рабов-музыкантов чаще всего приобретали на рынках у работорговцев. Петроний («Сатирикон» 53) рассказывает, как его герой, знаменитый Тримальхион, купил целую группу актеров-комедиантов, в которой, без сомнения, были и музыканты.

В комедии Плавта «Раб-обманщик» (484) сообщается, что рабыня-тибистка стоит всего 20 мин (одна мина составляла приблизительно 436.6 грамма драгоценных металлов — серебра или меди).

Существовали и два других способа приобретения рабов-музыкантов. Во-первых, они переходили по наследству, во-вторых, многие римляне привозили музыкантов с Востока. Такая форма приобретения была распространена среди тех, кто с войском или по торговым делам оказывался в Азии. Плутарх («Антоний» 24, 2) пишет, что Антоний буквально наводнил свой двор кифародами и авлетами из Азии. В комедии Плавта «Стих» (380) мальчик Пинакий, разжигая ревность Панегериди, сообщает о том, что ее муж Эпигном привез якобы из Азии красавиц тибисток, лирниц и арфисток. Панегериди без труда поверила в этот «розыгрыш», так как подобное приобретение было в порядке вещей.

Рабов-музыкантов нередко отпускали на свободу. Петроний («Сатирикон» 74) упоминает об уличной арфистке, которая в прошлом была рабыней. В комедии Плавта «Эпидик» (500—503) арфистка с гордостью заявляет, что она уже более пяти лет на свободе и поэтому ее. невозможно купить.

Освобожденные рабы-музыканты пополняли, как правило, группу, обслуживающую римских аристократов. Они переходили из частного пользования в общественное, попадая в безнравственный вертеп, где все продавалось, где обесценивались такие элементарные человеческие качества, как порядочность и самоуважение.

Движение античного общества к своему краху было теснейшим образом связано с падением нравственных ценностей. Даже возникновение и первоначальное развитие столь высокодуховного религиозного течения, как христианство, не в состоянии было хоть как-то остановить процесс распада. Слишком много существовало причин, способствовавших гибели античного мира, и среди них не последнее место занимали деградирующие морально-этические отношения между людьми. Распущенность и пороки становились нормой жизни, процветала праздность, а в связи с этим расширялась сеть увеселений и забав, требовавших, среди прочего, и соответствующей музыки. Поэтому возрастало и количество музыкантов, участвовавших в таких «мероп ри яти я х «.

Для тех же, кто страдал от упадка нравов, музыка увеселений ставилась в один ряд с самыми недостойными делами человечества. Последний выдающийся историк уходящей античности Аммиан Марцеллин (IV в.) в своих «Деяниях» (I 6, 18—20) с болью писал о том, как все погрузилось в праздность, и из домов, где прежде внимание было обращено к серьезным наукам, «раздаются песни и громкое бряцание струн», вместо библиотек «сооружаются гидравлические органы, огромные лиры, величиной с телегу, тибии…», как танцовщицы вместе «с их музыкантами» ценятся выше, чем кто бы то ни был.

Это была агония умирающего мира, и ее сопровождала низкопробная развлекательно-потешная музыка.