Имя как механизм создания семейной идентичности

Второй механизм создания групповой сплоченности — наречение семейной фамилией и именем. Именовать — значит легализовать бытие человека в социальном пространстве, так как имя удостоверяет право на жизнь в данном обществе. Можно сказать, что имя является связующим элементом и проводником в системы всех общественных отношений человека: нет имени — нет человека. Тройная система имен (имя, отчество и фамилия), принятая в российской культуре, выполняет три социально-психологические функции: обозначает членство в этнической группе, членство в семейной группе и Я-идентичность человека. Неслучайно врач, чтобы вернуть человека в сознание, называет его по имени.

В рамках данного параграфа речь пойдет об имени собственном (антропониме), несмотря на то что фамилия и отчество (патронимы) — также важнейшие инструменты создания семейной идентичности^[1]. Нам привычно думать об имени как о знаке, который индивидуализирует человека, однако это не совсем так, имя индивидуализирует человека в семейной группе и одновременно деиндивидуализирует его. Ведь имена не придумываются для каждого человека, а берутся из словаря имен. Словарь имен ограничивает свободу именования и сводит кажущееся многообразие к небольшому значению в две — три сотни активно используемых имен. Полный словарь имен и его объем со временем меняются и сильно зависят от культурных влияний. Изначально возникла и сохраняется диспропорция в количестве мужских и женских имен. В ранних источниках это соотношение было 181 к 11, а к 1960 г. составило 874 к 228¹. Диспропорция количества мужских и женских имен в словаре является яркой иллюстрацией гендерной асимметрии общества на протяжении многих исторических периодов. Факт асимметрии усиливается еще и тем обстоятельством, что количество одновременно живущих женщин превышает количество мужчин в популяции^[2][3].

Русские имена, как и имена всех народов христианского мира, несут в себе глубокое сакральное значение. Согласно А. В. Суперанской первые русские имена происходили из нарицательных названий животных или были описанием специфических особенностей внешности или характера своего носителя, как и у большинства народов. С началом христианизации эти имена сохранили свое значение как имена для внутреннего семейного употребления или как прозвища и позднее образовали основу фамилии. Во время ритуала крещения младенцу давалось имя святого из списка календарных имен^[4]. Данное имя и сохранялось как индивидуальное официальное. Поэтому можно говорить о том, что большинство русских имен имеет сакральное значение — это имена святых, нередко пострадавших за веру. Вряд ли это обстоятельство может быть неизвестным, непонятным носителю или имплицитно не предполагаемым им. Павел Флоренский настаивает на сакральной мистической природе имени, полагая, что имя — это «духовная сущность человека», у него своя энергетика, а именование обрекает человека на проживание определенной судьбы^[5].

Сам акт именования в нашей культуре произволен, является результатом либо личного решения одного родителя, либо согласованного решения пары или круга родных. Именовать человека — значит наделить его жизнь определенным смыслом, связав через имя с героем времени, членом семейного рода (именовать в честь), либо просто с другим человеком, чья память дорога. Именование в честь погибшего предполагает, что прерванная жизнь, наконец, будет прожита до конца или более счастливо. В основе акта именования лежит механизм проективной идентификации: родитель вместе с именем наделяет младенца и его жизнь определенными ожиданиями. Человек не выбирает себе имя, его ему дают.

Имя собственное человека — антропоним, выполняет важную функцию в создании целостности многопоколенной семьи. Называя членов семейного рода одинаковым именем, семья связывает поколения, обеспечивая преемственность семейной целостности. Члены семьи используют для этих целей не только механизм наречения именем, но и, что более удивительно, находят себе супругов и партнеров с теми именами, которые уже представлены в семейной системе. Возможно, за таким выбором стоит осознанное или бессознательное предположение, что имя служит семантическим знаком сродства.

Исследование имени и его роли в истории многопоколенной семьи, показывает, что у 22% ее членов в семейной родословной нет имен, в чем ярко проявляется феномен семейного забвения. Оставшиеся 78% названы, но имени, т. е. прошли порог социальной легализации через имя. Результаты позволяют говорить, что значительная часть членов многопоколенной семьи — это мужчины и женщины, чьи имена сохраняются в семейной истории. Немалое количество безымянных членов родового сообщества (рис. 6.4) наглядно демонстрирует тот факт, что недостаточно получить имя при рождении, важно также получить право на имя в памяти семейного сообщества, что удается далеко не всем^[6].

Рис. 6.4. Соотношение поименованных и «безымянных» членов многопоколенного семейного сообщества.

Для некоторых сообществ характерно большое разнообразие используемых имен. В них не наблюдается фактов повторения имен, и каждый член рода получает свое, ранее не использовавшееся в данном сообществе имя, и индекс «антропонимической тождественности» равен единице: каждому человеку — свое имя. В подобных сообществах имя не выполняет функцию связующего элемента рода, не является идентифицирующим маркером. Возможно, мотивация выбора имен в таких случаях определяется идеологическими влияниями (Нинель, Владлен, Ким, Май) или сиюминутными влияниями внезапно появившегося социального героя (например, Валерий, в честь летчика Валерия Чкалова), либо личными предпочтениями родителей и модой на имя. Имя в этих случаях (около 13%) не привязывает человека к семейному кругу, а связывает его с другими социальными структурами вне семьи, определяя приоритет принадлежности именно таким «несемейным» способом. Если воспользоваться групповыми метафорами, то можно сказать, что в таких родовых сообществах центростремительная сила семейной идентичности и сплоченности уступает место иным, центробежным, силам, привлекающим энергию человека в другие социальные группы.

Для большей части родовых сообществ (примерно 87%) характерно явление повторяемости имен: детей называют именами дедов и прадедов, бабушек и прабабушек, а также других родных. Несмотря на то что мужских имен в словаре больше, чем женских, внутри семьи существует выраженная тенденция давать одинаковые имена именно мальчикам. Девочек называют «в честь» значительно реже^[7].

Существуют два основных механизма формирования семейной идентичности через выбор имени. Первый вертикальный механизм «сшивает» поколения единым мужским или женским именем, обеспечивая целостную семейную идентичность в нескольких последовательных поколениях семейного рода, например, сына называют именем деда или прадеда. К таким структурообразующим именам семейных кланов чаще всего относятся мужские имена Александр, Иван, Николай, Владимир и женские имена Анна, Мария, Екатерина, Елена.

В процесс создания и поддержания именной семейной идентичности вовлечены в среднем 18% людей, составляющих клан. При этом в процесс вертикальной «сшивки» единым мужским именем вовлечены 11% мужской семейной группы и 7% женской. Именами сыновей «распоряжаются» преимущественно отцы, именно они нарекают сыновей именами своих отцов, дедов, прадедов и братьев и являются, таким образом, трансляторами мужской именной семейной идентичности (табл. 6.3). Матери же отвечают преимущественно за имена дочерей, они транслируют женскую семейную идентичность. Можно видеть, что и женские имена вносят весомый вклад в формирование вертикальной целостности родового сообщества.

Второй механизм обеспечивает общность имен внутри двух ближайших поколений, так называемая горизонтальная сшивка, сюда относятся все случаи «странного» совпадения имен. Например, мужчина женится на женщине с именем своей матери, тетки или сестры, или нарекает сына именем своего брата. Или женщина выходит замуж за мужчину, которого зовут так же, как ее отца, брата, дядю. К механизму горизонтальной сшивки были также отнесены все случаи парных имен (например, мать Евгения и сын Евгений). Одним именем попарно соединены в среднем 16% родных, принадлежащих к двум соседним поколениям. Из них единым именем попарно соединены 5% женщин и 8% мужчин. Остальные случаи приходятся на парные имена Виктор/Виктория, Валентин/Валентина, Евгений/ Евгения и др.

Идентификационные цепочки, инициируемые матерью и отцом через механизм наречения именем (частота совпадения имен)^[8]

Цифры явно подтверждают тот факт, что, несмотря на патриномичность системы именования россиян, женские линии наследования имени отчетливо выражены в генеалогических графах. Девочек нарекают именами прабабушек, бабушек, матерей, теток, двоюродных сестер и даже отцов и братьев (благодаря наличию в словаре парных мужских и женских имен), ожидая, что они либо повторят счастливые судьбы, либо изменят несчастливые. Аналогичная, но более выраженная картина характеризует линии передачи мужских имен. При этом важно отметить, что много мальчиков выполняют роли замещающих детей, проживая заново трагически прерванные жизни своих старших братьев.

• [1] В отечественной культуре они реализуют принцип натрилинейности и подчеркиваютприоритет мужской линии передачи двух из трех составляющих имени — фамилии и отчества. Изменения в социальном устройстве современного российского общества, смягчениегендерной асимметрии и появление одиноких материнских семей приводят к тому, что принцип патрилинейности перестает работать столь жестко.
• [2] Суперапская А. В. Имя — через века и страны. М.: КомКнига, 2010.
• [3] Геодакяп В. А. Дифференциальная смертность и норма реакции мужского и женскогопола // Журнал общей биологии. 1974. № 3. С. 376−383.
• [4] Суперапская А. В. Словарь русских личных имен. М.: Аст, 1998.
• [5] Флоренский П. А. Имена. М.: Аст; ФОЛИО, 2006.
• [6] Векилова С. А. Имя как инструмент создания идентичности в многопоколеннойсемье // Современные проблемы психологии семьи: феномены, методы концепции. Вып. 6.МО.: СВИВТ, 2012. С. 16−23.
• [7] Векилова С. А. Идентификационные процессы в миогопоколениой семье: семейнаяантропонимика // European Social Science Journal, 2012, 7(23). С. 320—325.
• [8] Векилова С. А. Имя как инструмент создания идентичности в многопоколенной семье. С. 16—23.