Киево-Печерский патерик.
История отечественной культуры
Интерес к судьбе неординарной личности выказался и в другой житийной новелле Поликарпа — «Слове о преподобном Моисее Угрине». Моисей вместе со своим родным братом Георгием состоял в дружине князя Бориса. Георгий разделил мученическую участь своего сюзерена, а Моисею удалось избежать «горкааго заколения». Но его постигло другое несчастье: он оказался в плену у польского короля Болеслава. Король… Читать ещё >
Киево-Печерский патерик. История отечественной культуры (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
С монастырем Феодосия связан еще один замечательный памятник древнерусской агиографии — «Киево-Печерский патерик». Его составителями были владимиро-суздальский епископ Симон и монах Поликарп, жившие в конце XII — первой половине XIII в.
Все началось с того, что Поликарп, недовольный своим положением рядового инока, попросил своего учителя Симона посодействовать ему в получении епископской кафедры. В этом желании его поддерживала княгиня Верхуслава, дочь владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Как она писала Симону, ей «и 1000 сребра» не жалко «истеряти… Поликарпа деля». Симону не понравились интриги Поликарпа, и он решил напомнить ему о монашеской добродетели: «Дело не богоугодно хощеши сътворити. Аще бы пребыл в манастыри неисходно, с чистою совестию, в послушании игумени и всея братии, трезвяся о всем, то не токмо бы во святительскую одежду оболчен, но и вышняго царства достоин бы был». По его словам, он и сам с радостью оставил бы епископство и вернулся обратно в родную обитель, ибо вся его «слава» и все богатство, собранное им для устроения «суждалскиа церкве», ничто по сравнению с тем, что дает для спасения души пребывание в Печерском монастыре. «Пред Богом ти млъвлю, — писал Симон, — всю сию славу и власть яко кал мнел бых, аще бы ми трескою торчати за вороты, или сметием валятися в Печерском манастыри и попираему быти человекы, — лутче есть чести временныа. День един в дому Божиа матере паче тысяща лет, в нем же волил бых пребывати паче, нежели жити ми в селех грешничих». К своему посланию он прилагал несколько рассказов о печерских иноках, достойных, на его взгляд, почитания и подражания.
Среди них особенно выделялся рассказ о Николае Святоше — бывшем черниговском князе Святославе Давыдовиче (ум. в 1142 г.), правнуке Ярослава Мудрого. Он оставил «княжение и славу, честь и богатство, и рабы, и весь двор ни во что же вмени, и бысть мних». Так он пробыл в монастыре тридцать лет, никогда не покидая его. Всегда старался услужить братии, не гнушаясь никакой работой. Колол дрова, перебирал горох для трапезы, несколько лет был привратником — словом, «не виде его никтоже николиже седяща праздна». Все этому удивлялись, а он отвечал: «Благодарю же Господа, яко свободил мя от мирскиа работы и створил мя есть слугу рабом своим, блаженым сим черноризцем».
Не трудно видеть, что идеология писаний Симона отражает начавшееся возвышение церкви в период удельно-княжеского раздробления древнерусского государства.
Вторая, и притом большая, часть «Киево-Печерского патерика» написана иноком Поликарпом, которому, судя по всему, это было вменено Симоном в качестве послушания. Принадлежащие Поликарпу тексты характеризуются четкой фабулой и исполнены своеобразного драматизма.
Вот, к примеру, «Слово о Никите Затворнике». Некий брат именем Никита, рассказывается в нем, «желаа славим быти от человек», захотел уйти в затвор. Было это во дни игуменства Никона, когда в монастыре жил еще Нестор Летописец. Никон стал отговаривать Никиту, ссылаясь на его юный возраст, но тот «никакоже внят глаголемых старцем, но, егоже восхоте, то и сътвори: заздав о себе двери и пробысть не исходя». Однажды во время молитвы он услышал вдруг чей-то неведомый голос и сразу почувствовал «благоухание неизреченно». Решив, что это ангел, Никита со слезами стал просить его явиться ему, «да разумно вижу тя». Голос ответил: «Невозможно человеку во плоти видети мене, и се посылаю аггел мой, да будет с тобою, и ты буди, волю его творя». На самом же деле это был не ангел, а бес; он-то и посоветовал Никите: «Ты убо не молись, но буди почитаа книгы, и сим обрящешися с Богом беседуя, да от них подаси слово полезно приходящим к тебе». Книги, о которых шла речь, были книги Ветхого завета, и Никита их выучил наизусть. За это бес стал помогать ему пророчествовать, да так, что «велми послушаху его князи и бояре». Но тайна скоро открылась: оказалось, Никита не только не почитал Евангелия и Апостол, но даже не хотел беседовать о них с другими. «И бысть разумно всем от сего, яко прелщен есть от врага»1. Тогда игумен Никон и другие печерские старцы, в том числе Нестор Летописец, пришли к нему в затвор и, помолившись Богу, изгнали из Никиты беса. После спросили его, знал ли он «книгы жидовския». Никита страшно удивился и стал клясться, что он не то что читать, но даже азбуки еврейской не знает и лишь едва обучился русской грамоте. С того времени он строго соблюдал обет монашеского смирения и послушания, во всем стараясь угодить своей братии. За это позднее Никита был поставлен епископом Великого Новгорода.
Можно предположить, что рассказ о Никите Затворнике запечатлел один из эпизодов той полемики о «Законе» и «Благодати», которая развернулась еще во времена митрополита Илариона и Феодосия Печерского[1][2].
Интерес к судьбе неординарной личности выказался и в другой житийной новелле Поликарпа — «Слове о преподобном Моисее Угрине». Моисей вместе со своим родным братом Георгием состоял в дружине князя Бориса. Георгий разделил мученическую участь своего сюзерена, а Моисею удалось избежать «горкааго заколения». Но его постигло другое несчастье: он оказался в плену у польского короля Болеслава. Король привез его в столицу и оставил у себя для услужения. А был Моисей «добр телом и красен лицем».
Однажды увидела его «некая жена от великих, красна сущи и уна (т. е. юна. — А. 3.), имуще богатство много и власть велию». И так возлюбила она Моисея, что готова была сделать его своим мужем. Но Моисей тоже был не прост, он знал из Библии, к чему может привести покорение женщине: за это Адам был изгнан из рая; Самсон был продан иноплеменникам; Соломон поклонился идолам; Ирод, «жене ся поработив, Предтечу усекну». Поэтому Моисей говорит красавице: «Добре вежь, яко не створю воля твоея, ни власти же, ни богатства не хощю, сего всего душевнаа чистота паче телеснаа». Та, однако, полна решимости сломить упрямство Моисея. Она и уговаривает, и улещает строптивца, обряжает его в цветные одежды и окружает слугами. Но все напрасно. Наконец, она даже «повеле его положити с собою, лобызающи и обьнимающи», только и это не помогло ей «привлечи» его «на свою похоть». Моисей даже подтрунил над ней: не думай, мол, «яко не имуща сего дела створити», — просто я «гнушаюся тебе» страха ради Божия. Такое стерпеть красавица уже не могла: «си слышав, жена повеле ему по 100 ран давати на всяк день, последиже и тайныя уды отрезати ему повеле»[3].
Едва выжив, Моисей тайными путями вернулся в Киев и постригся в Печерском монастыре.
Вряд ли Поликарп, описывая злострадания своего героя, надеялся сделать из него образец для подражания; скорее, его увлекала необычность самой ситуации, в которой оказался Моисей Угрин. Так и видится хитрая усмешка не угомонившегося монаха, который все еще живет воспоминаниями о своих былых похождениях. Начатая Поликарпом беллетризация жития не осталась без последствий в дальнейшем развитии этого жанра, ознаменовавшись усилением занимательности и повествовательности в московской агиографии.