Конкурирующие методологические подходы к изучению международных отношений и мировой политики

В социальных дисциплинах сосуществуют и конкурируют друг с другом два наиболее общих методологических подхода: позитивистский с его стремлением к универсальному и бесспорному знанию о законах общественного развития, которое было бы подобно естественным наукам, и историко-логический, настаивающий на специфике социального и его несводимое™ к явлениям физического, биологического или механического типа.

Позитивизм в политической науке неотделим от Чикагской школы, первое поколение которой во главе с такими учеными, как Ч. Мерриам, Г. Госнелл и Г. Лассуэлл, получило известность в 20—30-е гг. XX в. благодаря своему вкладу в развитие эмпирических исследований и формирование модернистского направления. В изучении международных отношений данный подход находит свое применение после Второй мировой войны в работах М. Каплана, Ф. Шумана и других американских исследователей. Они стремились обнаружить единообразие и повторяемость в политическом поведении путем систематического отбора и регистрации эмпирических данных, поддающихся квантификации и точным количественным измерениям. Результаты таких операций должны были использоваться для проверки обоснованности теоретических обобщений. При этом ценностные суждения, вопросы философского характера, этические оценки должны были считаться аналитически отличными от процесса эмпирической экспертизы и выводиться тем самым за рамки науки.

Хотя в конце 1950;х гг. издержки гиперфактуализма в политологии, казалось, были преодолены, дискуссия получила продолжение во второй половине 60-х гг. в теории международных отношений. Здесь она стала известна как спор традиционалистов (Э. Карр, Г. Моргентау, Р. Арон, М. Уайт, X. Булл) и модернистов (М. Каплан, О. Моргенстерн, Т. Шеллинг, К. Дейч, Л. Ричардсон, К. Боулдииг, А. Рапопорт), или Второй большой спор. Характеризуя эту дискуссию, один из ее инициаторов X. Булл противопоставляет классический подход, основные положения которого из-за несводимой сущности общественных явлений могут иметь нс более чем гипотетический, а не окончательный статус, подходу, который он называет научным. Сторонники научного подхода стремятся к такой теории международных отношений, положения которой основывались бы на математических доказательствах, или на строгих процедурах эмпирической верификации. С точки зрения X. Булла, научный подход является вредным в той мере, в которой он противопоставляет себя классическому и даже стремится вытеснить его. Булл выдвигает в доказательство этого вывода семь положений [Подробнее см.: Теория международных отношений: хрестоматия, с. 187—200].

Во-первых, целый ряд центральных вопросов международных отношений носит, по крайней мере отчасти, моральный характер, поэтому на них невозможно дать объективные ответы. Они могут исследоваться, проясняться, переформулироваться и находить лишь временное решение, исходя из более или менее произвольной позиции, основанной на философском методе. Другие вопросы являются эмпирическими, но имеют настолько неуловимую природу, что любой ответ на них всегда будет неполным и станет лишь одной из гипотез, верификация которых всегда нуждается в продолжении, не оставляя строгой научной возможности сказать, является ли данный феномен именно таким или нет. Так, например, какое место в международных отношениях занимает война? Имеют ли государства право на вмешательство во внутренние дела друг друга и в каких обстоятельствах? Это примеры типичных вопросов, касающихся самих основ международной теории. Но сторонники научного подхода отказываются от средств, позволяющих их осмысление.

Во-вторых, когда сторонникам модернизма удается уловить суть предмета, то это происходит лишь на мути выхода за его рамки и использования классической методологии. Достойные внимания выводы, к которым они приходят в своих работах, могут быть получены совершенно независимо от их методов.

В-третьих, некоторые из представителей научного подхода готовы допустить, что при применении строгих методов они добиваются искомых результатов только в анализе периферийной проблематики. Но они утверждают, что судить надо не по сегодняшним результатам, а по долговременным перспективам, когда в МОиМП будет накоплен солидный фундамент прикладного знания. На самом же деле, утверждает X. Булл, трудности модернизма связаны не с тем, что международная теория пока еще является «отсталой» в научном отношении. Они проистекают из неотъемлемых характеристик ее объекта, его сопротивления любому контролируемому эксперименту, его способности изменяться на глазах и «протекать между пальцами», когда этот объект пытаются разложить по полочкам.

В-четвертых, адепты научного подхода выдают за теорию конструирование так называемых моделей и манипулирование ими. Тем самым они произвольно упрощают действительность. Строго говоря, моделирование есть дедуктивный синтез аксиом и теорем. Однако насколько полезным оно показало себя в экономической науке и в других дисциплинах, настолько малоэффективным стоит признать ее применение в теории международных отношений. Здесь X. Булл приводит пример системного моделирования М. Каплана^[1], утверждая, что на самом деле это не более чем общее место, выведенное из каждодневных споров о международных отношениях и об общей политической структуре, которую мир имел или мог бы иметь.

В-пятых, важным недостатком сторонников научной точности является фетишизм измерения, стремление выразить сами теории в форме математических уравнений или же доказательств, собранных в количественном виде. Оно приводит к игнорированию важных различий между исследуемыми феноменами, приписыванию важного значения тому, что такового не имеет и в конечном итоге к отходу от качественных исследований, которые чаще всего являются более плодотворными.

В-шестых, та степень точности и строгости, которую допускает объект международной теории, легко достигается в рамках классического подхода. Она характерна, например, для таких его представителей, как Р. Лрон, К. Уолтц или Ст. Хоффман.

Наконец, седьмой аргумент X. Булла состоит в том, что приверженцы модернизма проявляют одновременно высокомерие и наивность, отрезая себя от истории и философии. Их мысль характеризуется отсутствием критики по отношению к своим гипотезам и особенно по отношению к моральным и политическим позициям, которые занимают центральное, хотя и непризнаваемое, положение в большинстве их работ.

X. Булл делает вывод, что студент, для которого изучение международной политики сводится только к использованию методов системных технологий, теории игр, симуляций или количественного анализа, будет попросту отрезай от самого предмета дисциплины и окажется не в состоянии понять перипетии ее объекта и сталкивающиеся в нем моральные дилеммы.

Отвечая на критику, М. Каплан высказывает убеждение, что между физическими и гуманитарными науками не существует никакой особой разницы, когда речь идет о потребности эмпирического подтверждения, и что наряду с эмпирическими исследованиями системная теория международной политики требует использования моделей. Так, например, можно представить себе компьютер, связанный с системой банка информации, который получает от шпионов сведения о предстоящих действиях противника, анализирует их с учетом его предыдущих действий и выстраивает модели его будущего поведения, исходя из которых могут приниматься решения о мерах по их предотвращению [см.: Цыганков].

То же может быть сказано о решениях в медицине и в политике. Международно-политическая система может изменяться в результате использования силы, перераспределения ресурсов или посредством вербального убеждения. В результате ее функционирование может стать радикально отличным по сравнению с первоначальным состоянием — например, до того, как в нее была введена новая информация. Но вполне сходный тип изменений происходит и в характерном поведении человеческого организма, когда в его физиологическую систему путем инъекции вводится какой-либо медицинский препарат. Принципиальной разницы здесь нет, настаивает М. Каплан.

Еще один пример, который он приводит в защиту правомерности использования естественнонаучной методологии в исследовании международной политики, касается функционирования автопилота. Оно, конечно, отличается от целеполагания, свойственного человеку в двух важных отношениях: отсутствие сознания и простота системы. В то же время здесь есть и много общего, поэтому как-то, так и другое вполне могут изучаться научными методами. Никто не утверждает, что международные системы могут быть изучены при помощи физических процедур. Физические уравнения не обладают для этого достаточной объяснительной возможностью. Для изучения специфических систем, к которым принадлежат и международные, должны быть разработаны специальные теории. Они могут отличаться от естественнонаучных теорий по своим объяснениям и исследовательским средствам, но они тоже составляют часть общего арсенала науки.

Современная наука, пишет Каплан, настаивает на гипотетическом характере любого эмпирического знания. Критерий коммуникабельного знания зависит от его репродуктивное™, даже если это не более, чем только один принцип. Поэтому между тем, что является физическим, и тем, что является человеческим, нет разницы в степени, на которую способно теоретическое знание. Для последнего всегда необходимо убеждение в его применимости и всегда будут оставаться возможности для уточнения.

Наконец, утверждает Каплан, отстаивая возможности естественнонаучной методологии в изучении международных отношений, даже интуиция нуждается в использовании научных методов, чтобы подготовить основу для развития новых интуиций. Ньютон, например, не обладал интуицией Эйнштейна. Если интуиция Эйнштейна создала общую и специальную теории относительности, то этому способствовало то, что она действовала внутри рамок предшествовавших открытий и исследований — например, неэвклидовой геометрии и трансформаций Лоренца. Именно подобные открытия и исследования создали условия для появления тех интуитивных догадок, которые в итоге привели к созданию научной теории относительности.

В целом итоги второго «большого спора» в международной теории, одним из проявлений которого стала полемика между X. Буллом и М. Капланом, выявили как преимущества, гак и недостатки обоих методологических подходов. Стало ясно, что традиционный, или классический, подход, опирающийся на философские обобщения, исторические аналогии, интуицию исследователя, нередко упускает из вида периферийные в отношении общей картины мирового развития детали, которые в перспективе могут оказать на нее существенное влияние. Так произошло, например, с той ролью, которую способны играть в международных отношениях внутригосударственные акторы и факторы — политические партии, институты гражданского общества, количественные показатели, касающиеся уровня образования населения, качества медицинского обслуживания и т. п. Недооценка возможностей эмпирического анализа международных реалий также нередко снижала качество международных исследований, проводимых на основе традиционной методологии.

С другой стороны, в ходе спора обнаружилось и то, что абсолютизация так называемой научной методологии вела к сосредоточению на исчисляемых и поддающихся верификации или фальсификации сторонах международной политики в ущерб целостной картине мирового развития. А попытки вывести за скобки международно-политического анализа ценности, нормы, этические идеалы, идейные предпочтения самого исследователя и т. п. и вовсе лишали модернистов понимания многих существенно важных перипетий международной жизни.

Следует заметить, что в ходе дальнейшего развития ТМО и особенно в процессе четвертого «большого спора» представители постмодернизма и критических теорий обратили внимание на то, что как классическая, так и в еще большей мере научная методологии сосредоточивали свое внимание на рациональном познании, разделении эмпирических и нормативных исследований, уделяли недостаточное внимание их социокультурному и идейному контексту, зависимости мира от идей, восприятий и действий субъектов мировой политики.

Вместе с тем важное значение второго «большого спора» состояло в том, что он отразил ту стадию в развитии международнополитической науки, которую прошла каждая социальная дисциплина, и тем самым способствовал преодолению крайностей в понимании соотношения фундаментального и прикладного знания о международных отношениях и мировой политике. Эта дискуссия о методологии способствовала обогащению ТМО прикладными методами и технологиями, показав возможность и важность эмпирических исследований.

• [1] Подробнее об этом см. в гл. 7.