Человек, душа, Вселенная

Душу авторы этой эпохи полагают неотъемлемой частью мира и человека; частью духа, исходящего от Бога и им же бывшего. Кузанский называет Бога «духом всеобщего», а человеческую природу, как и познание, описывает через метафору многоугольника, вписанного в круг, где круг суть божественная природа. Человек стремится к Богу, ибо душа божественна, но никогда не станет Богом, хотя богоподобие — его атрибутивная характеристика.

Кузанский начинает одним из первых говорить о человеке как о микрокосме, который подобен макрокосму, Богу. Термин «микрокосм» становится одним из наиболее востребованных в философии человека; сама тема микрокосма и макрокосма, человека как малой вселенной, сосредоточивающей в себе все тайны мира, на протяжении многих веков обсуждается философами. Так, в трактате «О предположениях» Кузанский пишет:

Оставаясь человечески конкретным, единство человечности явно свертывает в себе, сообразно природе своей определенности, все в мире. Сила ее единства все охватывает, все замыкает в пределах своей области, и ничто в мире не избегает ее потенции. Догадываясь, что чувством или рассудком, или интеллектом достигается все, и, замечая, что она свертывает эти силы в собственном единстве, она предполагает в себе способность человеческим образом прийти ко всему. В самом деле, человек есть Бог, только не абсолютно, раз он человек, он — человеческий Бог (humanus deus). Человек есгь также мир, но не конкретно все вещи, раз он человек; он — микрокосм, или человеческий мир. Область человечности охватывает, таким образом, своей человеческой потенцией Бога и весь мир. Человек может быть человеческим Богом, а в качестве Бога он может быть человеческим ангелом, человеческим зверем, человеческим львом, или медведем, или чем угодно другим: внутри человеческой потенции есть по-своему все.

В человечности человеческим образом, как во Вселенной универсальным образом, развернуто все, раз она есть человеческий мир. В ней же человеческим образом и свернуто все, раз она есгь человеческий Бог. Человечность есгь человечески определенным образом единство, оно же и бесконечность, и если свойство единства — развертывать из себя сущее, поскольку единство есть бытие, свертывающее в своей простоте все сущее, то человек обладает силой развертывать из себя все в круге своей области, все производить из потенции своего центра. Но единству свойственно еще и ставить конечной целью своих развертываний самого себя, раз оно есть бесконечность^[1].

Существует только одна плоскость соединения и слияния Бога и человека — человечность Иисуса Христа, ибо в нем человеческая природа обрела полное единство с Богом, к чему стремится бессмертная душа каждого человека, влекущая его к Богу.

Душа находится в теле, как кормчий на корабле, считает Джордано Бруно. Ее функция — управлять телом, как душа Вселенной управляет ею, одухотворяя, оформляя ее. Человеческая душа — это тень и след божества в нас.

На допросе 2 июня 1592 г. инквизиторы спрашивали Бруно, действительно ли он полагает, что душа может переселяться из тела в тело? Он ответил, что уверен в бессмертии души, ибо это никак не противоречит христианской вере, и он лично искренне верит в то, что души идут после смерти в ад или в рай. Однако, осмысливая все это с точки зрения философии, нельзя сказать, что нелогичным будет предположение о возможности переселения душ. Ведь если однажды душа, будучи бессмертной, вселилась в бренное тело, что помешает ей сделать это снова? Так по крайней мере полагал Пифагор.

Таким образом, в антропологии и психологии этого времени по-прежнему преобладает тема души и тела, соотношение которых понимается уже не так, как в Средние века. Тело, соединяясь с душой, получает импульс, движение. Познание осуществляется в единстве души и тела, восходя от телесных форм познания (чувств) к духовным (рассудку, разуму интеллекту). Душа и тело начинают пониматься в неразрывном единстве. Вновь возникает тема подчинения страстей, эмоций и других проявлений телесности рассудку и разуму, как это было у стоиков.

Телесность ставится в зависимость от духовности, а не наоборот, тело уже не понимается как темница души, но как ее помощник. Поэтому начинает формироваться и другое отношение к телу: его можно изображать, любуясь его красотой (искусство эпохи Возрождения); о нем не стыдно заботиться, и физическое здоровье начинает цениться не меньше духовного. Успехи медицины того времени, вероятно, тоже связаны с этой установкой. Достаточно заметить, что в отличие от Средних веков, когда главным человеком в доме был священник (рождение, смерть, болезнь и т. п.), теперь все большую роль в жизни людей начинает играть врач, которого в первую очередь приглашают к роженице, больному и т. п.

Люди состоятельные заботятся в первую очередь о том, чтобы у них был личный врач, и только потом думают о духовнике. Возникает даже своеобразная конкуренция, на которую церковь, постепенно теряющая свое влияние, реагирует очень своеобразно. Папа Пий V во второй половине XVI в. приказал, чтобы все врачи перед проведением лечения сначала вызывали врачевателя души, на том основании, что, как сам понтифик объявил, нездоровье тела часто является следствием греха. Он также приказал врачам прекратить лечение, если по истечении трех дней больной не исповедался перед священником. Врач должен был сделать это под страхом лишения права на практику, а если он был профессором, то под страхом исключения из университета. Каждый врач или профессор медицины должен был дать клятву, что он будет строго исполнять эти условия.

Именно к эпохе Возрождения относится деятельность выдающегося врача и ученого Парацельса. Его настоящее имя Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493—1541). Он получил образование в Базельском университете. Псевдоним Парацельс означает, что он превзошел Цельса, знаменитого древнеримского врача, таким образом, здесь тоже идет возрождение Античности.

Итак, гносеология этого периода обсуждает, как и прежде, вопросы истины, способов познания и т. п., ведущим принципом становится принцип сближения творца и творения. Философия вырабатывает новые ценностные установки познания, санкционирующие поиск истины в природе, чем создает ментальные условия для развития науки.

• [1] Цит. по: Николай Кузанский. Соч. Т. 1. М.: Мысль, 1979. С. 259—260.