Гуманизм.
История философии
Но в этом прославлении человека как меры всего сущего проступает и зерно противоречия в судьбах и содержании самого гуманизма. Если человек сам выступает мерилом собственных поступков, то он в равной степени способен творить добро и зло, стало быть, нечеловеческое соизмеряется только человеческим. Но ведь даже многие мыслители эпохи Возрождения скептически отнеслись к нравственной природе… Читать ещё >
Гуманизм. История философии (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Гуманизм (от лат. humanus — человеческий, humanitas — человечность) человеколюбие, прославление человека. Система взглядов, согласно которой признается ценность человека как личности, его права на свободу, счастье и развитие. В строгом смысле слова колыбелью гуманизма можно считать эллинство, в частности ионийское племя эллинов, с его открытостью ко всему, «что в человеке человечно», с его восприимчивостью к чужеземным влияниям, с его демократическим строем. Метрополией гуманизма можно считать афинское народоправство, где гуманистическую окраску принимает и вероучение о богах, и героический миф, где Эсхил изображает Прометея «мучеником человеколюбия», где общеэллинский культ красоты оправдывается философской мыслью, где ваяется идеал высокого, изящного, внутренне и внешне прекрасного человека, где, наконец, знаменательно человек провозглашается мерой всех вещей.
Оценивая эти феномены, русский философ Вячеслав Иванович Иванов (1866—1949) дал такое развернутое определение гуманизма: «Под гуманизмом я разумею этико-эстетическую норму, определяющую отношение человека ко всему, что отмечено или служит внутренним признаком естественной принадлежности к человеческому роду; причем в основу этого положения полагается, столь же независимо от каких-либо религиозных и метафизических предпосылок, сколь и от конкретно социальных условий, построяемое и, следовательно, отвлеченное понятие о природном достоинстве человека, как такового; признаком человечности приписывается положительная ценность и мерилом приближения к совершенству человеческой личности признается гармоническое развитие и равновесие этих в положительном смысле определяющих природу человеческих свойств и способностей»[1].
Завет гуманизма впервые в развернутом виде представлен эпохой Возрождения. Так называлось движение, более или менее противостоящее схоластике и духовному господству церкви. Гуманисты пытались возродить идеал чисто человеческого образования. Так называемый Ренессанс XIV и XV вв. в Италии, по мнению Мартина Хайдеггера (1889—1976), есть возрождение римской добродетели. К бесчеловечному теперь стали относить мнимое варварство готической схоластики Средневековья. Эта критика во многом оправдана. Однако такие мыслители, как Дж. Пико делла Мирандола, Савонарола, Эразм Роттердамский призывали не только к воскрешению Античности, ее духа и воспитанности. Они стремились возродить дух Евангелия, свободы, любви, терпимости, уважения к личности. «На эту линию в Ренессансе, которую частично предвосхитил уже Данте, — отмечал А. Мень, — до сих пор не обращали достаточного внимания. А именно она несла в себе огромные возможности для будущего»[2].
Гуманизм эпохи Возрождения — это новое мировоззрение. Оно проникнуто осознанием безмерной полноты того величия, которым наделен человек. Отныне человек рассматривается как средоточие мира, как творец земного бытия. В Голландии и Германии возникли цен тры гуманизма, который пустил корни в Девснтре, Страсбурге, Базеле, Аугсбурге, а также в университетах, в частности в Вене и особенно в Эрфурте.
Для сознания эпохи Возрождения было характерно идеализированное представление о человеке как о свободном существе с беспредельными творческими возможностями. С этим связано и понимание прекрасного, возвышенного, героического. Нередко первые десятилетия XIV в. называют эпохой Данте и Джотто. Они родились почти одновременно: великий итальянский поэт Данте Алигьери в 1265 г., а великий художник, по-видимому, на год позже — в 1266. Джотто умел связать человеческие фигуры действием, подчинить каждую из них общему замыслу и охарактеризовать ее роль в том повествовании, которое он развертывал перед зрителем. Джотто первым стал связывать фигуры с пейзажем. Его пейзаж — не просто условный фон, он входит в композицию картины и как бы организует действующие силы. Это не схема и не ровный золотой фон византийских росписей.
В изображение самих фигур Джотто внес то, что было необходимо тогда для обновления искусства, — человечность. В средневековой живописи нередко размер фигуры зависел от положения героя на иерархической церковной лестнице. Джотто ввел в искусство новый масштаб — соразмерность изображенного человеческим чувствам. Он сумел придать своим фигурам объем, пластическую полноценность. Стиль Джотто монументален и величесгвенен. Его широкая лаконичная живописная манера замечательно выражает суровое величие эпохи, сыном которой он был. Джотто не подавляет зрителя. Он хочет, чтобы человек, стоящий перед расписанной им стеной, получил нравственный урок.
Эпоха Возрождения — это действительно огромный поворот в истории культуры. Защитники Ренессанса считали Средние века погруженными в беспросветный мрак и сравнивали наступление Нового времени с утренним рассветом. В исторической науке до сих пор ведутся горячие споры о Возрождении как о выдающейся эпохе европейской культуры. Значительный вклад в формирование культуры Возрождения внесла греческая эпикурейская философия, которая представила идеологическое обоснование для преодоления средневекового аскетизма и реабилитации чувственности. Совершенство тела принимается за образ духовного совершенства, нагота — за образ чистоты и правдивости.
В Христе деятели Возрождения видели прежде всего Воскресшего, сверхчеловечески прекрасного победителя смерти, в телесном отношении — атлета. Даже в его смерти и мученичестве просвечивает всепобеждающая энергия. Небо и земля сплетаются, и зримое выражение того — потолочная фреска, между 1470 и 1760 гг. пережившая свой величайший расцвет. В эпоху Возрождения внутреннее состояние человека характеризовалось пламенностью, страстностью, энтузиазмом, отношение к миру — оптимизмом. В основе такого мирочувствования лежал чуть не дерзкий расчет на благость, милосердие и умиротворяющую силу Бога. Мир, по существу, представлялся уже спасенным и возвышенным до преображенного состояния Христа — преображенного его Воскресением. Зло уже потеснено, обессилено, обращено в ускользающую тень.
Но в этом прославлении человека как меры всего сущего проступает и зерно противоречия в судьбах и содержании самого гуманизма. Если человек сам выступает мерилом собственных поступков, то он в равной степени способен творить добро и зло, стало быть, нечеловеческое соизмеряется только человеческим. Но ведь даже многие мыслители эпохи Возрождения скептически отнеслись к нравственной природе человека. Гуманизм — обязательный, необходимый опыт человека. Человек в этой системе мироощущения остается сам с собой, со своими ограниченными человеческими силами, связанными лишь с природной необходимостью. В гуманизме человек стремится пройти через богооставленность. Это находит отражение в культе природного человека. Восхитительные мастера кисти Возрождения — язычники. Человеческая плоть буквально завораживала их.
В гуманистическом возрожденческом сознании человек вдруг возомнил о своей отделенное™ от Бога. Языческое освящение тела. Устранение надличностных абсолютов. Ищи основы в себе, человек! «Гуманизм послушен факту рабства человека у природного мира», — подчеркивал Н. А. Бердяев. Гуманизм, по его словам, постепенно отпадает от всякого богосознания и обоготворяет человека в человеческом[3]. Отвергая космический антропоцентризм, гуманизм переносит свой вектор в чисто психологический фактор. Это значит, что человеку отказано в высоком предназначении. Он осмысливается как существо низшего порядка, которое продвигается по ступеням природного царства, опираясь на внутренние силы. Человек в этом случае выступает только как природный объект. Сверхприродного человека гуманизм не знает.
Мы видим, что судьба гуманизма — это великая трагедия человека, ищущего антропологического откровения. Возвышение человека как живого существа отодвигает не только все трансцендентное (запредельное), но и общечеловеческое, ибо это последнее (всечеловеческое) выступает как нечто безличностное, надындивидуальное. Человек, освобожденный от надличностных критериев, обнаруживает не только созидательные, но и разрушительные потенции. Эпоха Возрождения открывает не только эру гуманизации мира, она возвещает и дегуманизацию, ибо человек все чаще принимается не в качестве суверенной личности, а в роли «человека массы».