Визуальные методы: использование образов в психологических исследованиях

«Визуальный поворот»

В главе 6 были описаны основные качественные подходы (феноменологический, нарративный, дискурсивный и др.), составляющие сегодня область качественной психологии (qualitative psychology). В рамках этих подходов развивались преимущественно методы работы с текстуальными данными (данными интервью, естественно протекающих разговоров и т. п.). Качественная психология оформлялась во многом в контексте идей «лингвистического поворота», в поле дебатов, участники которых активно пользовались ссылками на философию языка, герменевтику, постструктурализм. Основную задачу исследователи-качественники видели в том, чтобы раскрыть, как люди переживают те или иные события и какой смысл придают гем или иным аспектам реальности. Представление, что в процессах смыслообразования важнейшая роль принадлежит языку, что именно посредством языка люди конструируют социальную реальность, формируют собственную идентичность, структурируют персональный и коллективный опыт, превратилось в общее место для многих теоретических направлений второй половины XX в. В связи со сказанным неудивительно, что язык стал привилегированным интерпретативным ресурсом для сторонников качественных подходов. Исследователи-качественники обратились прежде всего к устной речи и письменным текстам, приступили к разработке методов анализа индивидуальных повествований и диалогов.

Однако «язык слов» хотя и представляет собой мощнейшее средство создания смыслов, не является единственным способом выражения и осмысления опыта. Даже в повседневной жизни мономодальный «язык слов» нередко включен в ткань мультимодальных языков, где наряду со словами представлены визуальные образы, «язык тела», музыкальные звуки и др. Полноценное понимание человеческого опыта возможно лишь при обращении к различным модусам смысла, к тому, что выражено при помощи не только слов, но и изображений, пластических языков, музыки.

Начиная с конца 70-х — начала 80-х гг. XX в. в области методологии социальных и гуманитарных наук все чаще стали говорить о необходимости переосмысления лингвоцентричных моделей интерпретации и об актуальности разработки новых аналитических инструментов, которые бы позволяли «схватывать» особенности существования человека в условиях современной визуально ориентированной культуры. Изменение модуса жизни, появление новых способов сборки культурной реальности и человеческой самости, которые теперь происходят не столько в координатах, задаваемых культурой письменного текста, сколько в условиях «нашествия визуальности», спровоцировали появление в гуманитарных науках особой тенденции: заостренного интереса современных исследователей ко всему, что относится к процессу видения и к видимому миру. Эта общая тенденция перехода от лингвоцентричной аналитики к видеоцентричным моделям понимания психокультурного бытия человека — от «мира как текста» к «миру как картине» — получила название визуального поворота^[1]. В современных гуманитарных науках созрела особая область междисциплинарных визуальных исследований, сосредоточенных на изучении визуальной культуры (Александров, 2003; Баль, 2012; Визуальная антропология, 2007; Диди-Юберман, 2001; Штомка, 2007; Элкинс, 2010; Mirzoeff, 1999; Rose, 2001; и др.; см. также специализированные журналы: Journal of Visual Culture; Visual Studies; Visual Anthropology; Visual Etnography).

Визуальные исследования базируются на целом ряде уже ставших классическими философских работ, в которых предложены модели анализа визуального. Среди наиболее цитируемых можно назвать следующих авторов: В. Беньямин, М. Мерло-Понти, Ж. Лакан, Р. Барт, М. Фуко, А. Варбург. В последние десятилетия предлагаются новые теории визуальности, анализируется, какую роль играют современные визуальные технологии в порождении смыслов и удовольствий, каким образом посредством зрительных практик формируются идентичность и субъективность, как при помощи визуальных образов работает идеология и интерпеллируется субъект идеологического действия на глубинных бессознательных уровнях психики. Интерес представляют многочисленные исследования по истории художественного образа, в которых по сравнению с традиционным искусствознанием появляются новые темы: связь художественного образа с практиками власти, социальным заказом, идеологическими приоритетами. Антропологические визуальные исследования поднимают вопросы, имеющие отношение к культурной истории зрительного восприятия и его трансформациям в связи с появлением новых технических механизмов опосредования взгляда — фотографии, кино, видео.

В социологии и социальной антропологии показано, что «эстетическое» является существенной частью процесса конструирования личной и социальной идентичности (Adkins, 2002; Banks, 2001). Например, фотографический образ — ключевой знак современной повседневной культуры — содержит богатейшую информацию о типах культурной субъективности и культурных практиках, которую крайне сложно перевести на обычный вербальный язык. Социологи указывают на перформативные аспекты «визуальной эстетики» (предметы одежды, украшения, «индустрия красоты»), участвующие в формировании гендерных и классовых отношений. Возможно, «визуальные языки» и есть та реалия, которая сшивает ткань дискурсивно сконструированного социально-психологического опыта и телесных форм бытия-в-мире, и обращение к ней позволит сгладить разрыв дискурсивного и телесного, в который неизбежно упираются теории, акцентирующие роль языка в конструировании человеческого мира. Примером такого сшивания разрыва может быть одно из исследований Л. Эдкинс, в котором анализируется значение «эстетики платья» в порождении и утверждении тела, отмеченного знаком пола, и формировании гендерной идентичности (Adkins, 2002). Как замечает В. Гиллис с соавторами (Gillies et al., 2005), человек потенциально способен рассказать о телесном опыте и выстроить в воображении его репрезентацию, однако идентификация с образом подчас становится гораздо более мощным средством «схватывания» эмоций, ассоциирующихся с этим опытом, причем такое образное «схватывание» может практически не поддаваться вербальной артикуляции. Сказанное вовсе не означает, что эмоции и телесность отделены от социально конструируемых языковых систем, однако форма, в которой мы проживаем наш опыт, далеко не всегда доступна вербальному описанию при помощи обычного повседневного языка (Ibid.).

В психологии обращение к визуальным образам имеет давнюю традицию. В главе 13 уже шла речь о широком использовании образов в рамках проективного исследования. Визуальные образы в проективных методиках выполняют и роль стимулов, как это происходит в тесте чернильных пятен Роршаха или ТАТ, и роль подлежащих интерпретации продуктов деятельности обследуемых, когда людей просят что-либо нарисовать или сконструировать. В последнем случае психолог разгадывает смысл образа, в котором, как предполагается, отражены (репрезентированы) личностные особенности автора.

Проективный подход основан на допущении, что создаваемый человеком продукт — вербальный рассказ, визуальный образ — является проекцией его личности. Несколько утрируя данное представление, можно сказать, что речь, рисунок — это своеобразный портрет того, кто говорит или рисует. Иными словами, в проективном подходе предполагается, что существует связь между единицами речи, рисунка и т. п. и особенностями личности, и эту связь можно отследить. Такое допущение, однако, далеко не бесспорно. В современных качественных подходах, сторонники которых разрабатывают методы текстуального анализа (например, различные варианты дискурс-анализа), язык понимается, прежде всего, не как репрезентация, отражение (того, кто повествует, и того, о чем повествуется), а как действие: языковые ходы вписаны в актуальную коммуникацию и выполняют внутри нее определенные функции (воздействуют на собеседника, вызывают у него ту или иную эмоциональную реакцию и др.); кроме того, говоря, человек занимает ту или иную позицию, которая ему уже уготована в рамках социальных дискурсов, его речь во многом обусловлена словарем, социолектами, языковыми играми, «интерпретативными репертуарами», системами коннотаций, свойственных социальным или культурным группам, и т. п. С позиции постструктурализма невозможно помыслить личность как стабильную, целостную, имеющую индивидуальную сущность без того, чтобы определить уровень дискурса, внутри которого она сконструирована. В свете этих и подобных им идей текст перестает быть только проекцией того, кто говорит или пишет; точнее, он становится проекцией лишь тогда, когда мы как исследователи смотрим на него из определенной теоретической перспективы — проективного подхода. И меняет статус, когда мы занимаем иную позицию. «Каков статус текста?» — этот вопрос всегда задает себе исследователь-качествеиник, приступая к анализу материала. Мы можем воспринимать респондента как источник информации об интересующем нас предмете, и тогда текст интервью будет для нас отражением событий, о которых повествует рассказчик. Текст может быть иллюстрацией дискурсивной работы говорящего, который занимает определенное место внутри социального контекста, и тогда нас будут интересовать прежде всего культурно-символические ресурсы, посредством которых производятся те или иные представления о мире. Можно воспринимать текст как косвенное выражение бессознательных чувств, мотивов и желаний говорящего либо понимать его как форму репрезентации когнитивных процессов и схем, а можно рассматривать в качестве коммуникативного события, внутри которого все, что произносится или пишется, имеет смысл коммуникативного действия. И так далее.

«Визуальный поворот» наследует многое из того, что было осуществлено в рамках «лингвистического поворота». В отношении образов появляется понятие визуальной текстуальности, образ анализируется как особый язык, в котором есть и репрезентационная сторона (образ способен отражать как аспекты реальности, так и особенности того, кто его создает), и сторона, связанная с конструированием (создавая образ, человек определенным образом позиционирует себя, кодирует материал в соответствии с выработанными в культуре правилами, конструирует ту или иную версию реальности, характерную для определенных групп или сообществ, и т. п.). К образу применимы аналитические техники, наработанные в области анализа текстов (контент-аналитические процедуры кодирования, герменевтический и семиотический анализ смысла, психоаналитическая интерпретация скрытых значений, дискурс-анализ коммуникативных и социально-политических импликаций и др.). Вместе с тем постулируется еще одно измерение образа, которое как раз и позволяет рассматривать его в качестве особого посредника, обладающего специфической, только ему присущей логикой формирования смысла. Это измерение — особая материальность образов: они нс только обладают неким символическим значением, говорят нам нечто, являются закодированными посланиями, а потому нуждаются в дешифровке; образы — это еще и «семантически перенасыщенные материальные поверхности, конфигурирующие социальные связи» (Инишев, 2012, с. 193). И в качестве адекватного способа доступа к ним они требуют «не аналитической дистанции, а осуществляемого с аналитическими намерениями перцептивного погружения» (там же).

Как и в области исследований текста, аналитику, приступающему к работе с образами, необходимо ответить на вопрос «Каков статус образа?». Образ как проекция личностных особенностей — лишь одна из возможных позиций. В. Гиллис с соавторами выделяют несколько способов прочтения образов:

• 1) образ может говорить нечто о природе самого феномена (в исследовании В. Гиллис и коллег изучаемым феноменом было старение, которое и пытались изобразить в рисунках участники);
• 2) образ позволяет понять нечто в личности того, кто его создал (позиция в рамках проективной гипотезы);
• 3) образ свидетельствует о том, каковы культурные ресурсы/смыслы, которые используют авторы изображений;
• 4) образ служит стимулом, инициирующим более углубленный разговор о феномене (Gillies et al., 2005).

В некоторых случаях исследователь двигается в контексте всех четырех обозначенных концептуализаций, в других случаях он, в зависимости от исследовательских целей, сосредотачивается на одной или нескольких. В главе 12 рассматривались примеры того, как можно использовать рисунок для изучения особенностей восприятия социального объекта. В этом случае исследователь фокусируется на том, что говорят рисунки об интересующем его предмете (например, каков образ России в представлениях молодежи). При этом рисунок, как правило, играет и роль стимула в тех случаях, когда респондентов просят не только нарисовать что-либо, но и рассказать о том, что они изобразили: помимо того что в процессе разговора исследователь проясняет для себя смысл рисунка, он дает возможность респонденту, рассказывая о созданном им образе, продвинуться в понимании своего отношения к объекту. Полученный в фокус-группах материал рисунков и коллажей можно анализировать и на предмет культурных ресурсов, к которым прибегают респонденты, конструируя образы. Статус образа как проекции личности в подобных исследованиях, как правило, не рассматривается. И напротив, при исследовании, например, динамики психологических состояний в процессе психотерапии создаваемые человеком рисунки интересуют исследователя прежде всего со стороны их способности отражать внутренний мир. При этом образы также могут служить хорошим подспорьем в развертывании терапевтической беседы. Как уже отмечалось, работа с образом всегда требует особой аналитической позиции — перцептивного погружения, без которого, пожалуй, невозможно ни понимание того, что говорит образ об объекте или феномене, ни понимание личности его автора.

Применяемые в современных социальных науках визуальные методы очень разнообразны. Их можно упорядочить по нескольким основаниям.

Во-первых, существуют методы работы с такими визуальными образами, для создания которых не требуется специальных технических средств (работа с рисунками, коллажами и т. п.), и методы работы с образами, для создания которых необходимы технические средства (методы фотовыявления и фотоголоса, методы работы с видеоматериалами).

Во-вторых, визуальные методы различаются на основании того, кто является автором образов. Визуальные образы могут быть созданы самим исследователем, формирующим комплекс визуальных данных (этнографические фотои видеоисследования, в процессе которых исследователь делает нужные ему фотографии и (или) производит видеосъемку). Авторами визуальных образов могут быть и респонденты, участники исследования, создающие рисунки, делающие фотографии и т. д. (традиционные проективные методики; использование визуальных образов в рамках интерактивных, совместно проводимых партиципаторных исследований (participatory research), таких, в которых сами респонденты, наряду с исследователем, принимают активное участие в изучении своего жизненного мира). Наконец, авторами визуальных образов могут быть третьи лица (анализ художественных произведений; использование в исследовании архивных фотои видеоматериалов).

В-третьих, в визуальных методах сами образы играют различную роль: они могут служить преимущественно стимулами для развертывания беседы (метод интервью с использованием образов) либо выступать преимущественно объектами анализа (рисуночные методики; анализ визуального материала в интерактивных исследованиях). Как уже подчеркивалось, во многих исследованиях образ служит как объектом анализа, так и выступает в качестве стимула для развертывания беседы (метод «беседа + рисование», методы фотовыявления и фотоголоса).

Ниже мы остановимся на нескольких визуальных методах, которые, на наш взгляд, наиболее востребованы в психологических исследованиях. Необходимо заметить, что использование визуальных образов стало одним из ярких трендов в области качественных исследований в последнее десятилетие. В западной психологии появилось немало интересных работ, в которых ассимилируются новые представления об образе (см., например: Visual Methods in Psychology, 2011). Что же касается отечественных исследователей, то к визуальным подходам довольно часто обращаются социологи. В отечественной психологии визуальные образы используются преимущественно в рамках исследований с применением традиционных проективных методик, однако и другие, не сводимые к проективной психодиагностике подходы к пониманию образов, хотя и фрагментарно, но все же представлены. Примером могут служить обзоры и собственные исследования психолога Г. А. Орловой, выполненные в междисциплинарной плоскости; отметить следует также применение рисуночных методик и коллажей в фокус-группах, подробно описанное социальным психологом О. Т. Мельниковой.

• [1] В настоящее время в литературе можно встретить несколько выражений, нередкоупотребляемых как синонимичные: iconic turn, pictorial turn, imagic turn, visual turn. Строгоговоря, теоретические постулаты обозначенных «поворотов» несколько отличаются другот друга. Например, сторонники «иконического поворота» (наиболее яркий из них — швейцарский искусствовед Г. Бём) основное внимание уделяют онтологической составляющейобраза, акцентируют представление об образе как презентации: «образ является презентацией, истоком мощи, природа которого как объекта, наделенного бытием, требует, чтобыте, кто его анализирует, обращали пристальное внимание на способ, каким он воздействуетсвоей магией на зрителя» (К. Мокси, цит. по: Инишсв, 2012, с. 188). Теоретики «визуального поворота» (например, американский медиа-теоретик Н. Мирзоев) трактуют образ какинструмент политики репрезентации, на переднем плане их интереса находятся социальные и политические импликации образных содержаний (подробнее о типах «поворотов», связанных с визуальностью, см.: Инишев, 2012). Для области психологических исследований понятийные различия между iconic turn, visual turn и др. не столь существенны. Важенболее общий вектор трансформаций, связанный с переопределением основ исследовательских моделей — поворот к визуальности как таковой. Именно в этом смысле — как поворотк визуальности вообще, объединяющий в себе все частные повороты, — употребляется здесьвыражение «визуальный поворот».