Доверительное управление. 
Вещные гражданско-правовые формы

В отличие от рассмотренных прежде прав хозяйственного ведения и оперативного управления доверительное управление, будучи процессом фактической деятельности с известным имуществом, само по себе не представляет собой субъ-^[1]

ективного права. Больше того, осуществление доверительного управления вряд ли возможно считать деятельностью, осуществляемой в рамках реализации своего субъективного права^[2][3][4]. Деятельность доверительного управляющего — это деятельность по реализации чужого права (права собственности) на вещи, которыми он управляет. «Договор доверительного управления имуществом… оформляет отношения по управлению чужим имуществом в интересах его собственника (или иного управомоченного лица — кредитора в обязательстве, субъекта исключительного или корпоративного права) либо иного указанного им (третьего) лица»^ш.

Юридические акты, образующие содержание деятельности доверительно управляющего (сделки), совершаются им «на базе» в первую очередь имущества, являющегося предметом доверительного управления, а затем — своего собственного имущества (п. 3 ст. 1022 ГК); лишь при недостаточности последнего (т.е. в субсидиарном порядке) взыскание может быть обращено на имущество собственника, не переданное в доверительное управление (там же). Именно для того чтобы подчеркнуть такие особенности в осуществлении права собственности, законодатель требует, чтобы доверительный управляющий, совершая сделки в процессе доверительного управления, делал бы это от своего имени, указывая при этом, что он действует в качестве доверительного управляющего^3,7 (и. 3 ст. 1012 ГК), т. е. за счет чужого и притом заранее обособленного имущества. Юридическое учение о доверительном управлении — это учение об одной из гражданско-правовых форм реализации чужой гражданской (точнее, вещно-правовой) правосубъектности.

В нашем учебнике гражданского права издания 2002/2004 гг. (п. 1459—1466) мы попытались сконструировать некое специфическое ограниченное вещное право доверительного управляющего на имущество, находящееся в его доверительном управлении. По результатам такого конструирования вышло содержательно нечто среднее между правом хозяйственного ведения и оперативного управления; между тем совершенно ясно, что любая попытка обосновать известность подобного права нашему законодательству не сможет объяснить вопроса о том, а зачем же оно придумано? Действительно, если перед нами — особое субъективное право (тем паче вещное), то спрашивается, каким таким особым потребностям оно служит, которые нс могут быть удовлетворены при помощи прав собственности, хозяйственного ведения и оперативного управления? Если ответ на этот вопрос и не невозможен, то он, по крайней мере, неочевиден^[5].

Сомнения в возможности найти такой ответ укрепляет соображение о том, что инициатива учреждения доверительного управления исходит от собственника имущества, но не от потенциального управляющего — ведь оно означает, что главным интересантом доверительного управления является собственник имущества. Но спрашивается: как же может быть имущественный интерес собственника удовлетворен установлением права доверительного управляющего на имущество, являющееся объектом этого интереса? Цель института доверительного управления — удовлетворить интерес собственника в доходном употреблении своего имущества — оказывается не корреспондирующей средству своего достижения (праву доверительного управляющего). Поиск нрава доверительного управляющего на предмет доверительного управления сродни попыткам обнаружить право перевозчика на груз, почтальона — на посылку, комиссионера — на предмет комиссии^[6], а хранителя — на предмет поклажи. Очевидно, что для удовлетворения интересов заказчиков соответствующего рода услуг (отправителя груза или посылки, комитента и поклажедателя) пет никакой надобности в предоставлении ими контрагентам-исполнителям каких-то прав на свое имущество^[7][8].

Наконец, доверительное управление может быть во всякое время отменено его учредителем в одностороннем порядке без объяснения причин лишь с предупреждением управляющего об этом не менее чем за три месяца до предстоящей отмены (п. 1 и 2 ст. 1024 ГК). Но субъективные гражданские права, как мы это хорошо знаем, неприкосновенны для вмешательства посторонних лиц; возможности доверительного управляющего в отношении предмета управления было бы, следовательно, логично объявить содержанием субъективного права только тогда, когда мы обнаружили бы в законе гарантии их автономности и неприкосновенности. В законе таких гарантий нет¹²¹; конструировать же субъективное право, объявляя его очередным исключением из правила^[9] (в отсутствие очевидных для того оснований), конечно, неправильно.

Аргументация противоположной точки зрения, использованная нами ранее отступает перед приведенными здесь — более глубокими и принципиальными — соображениями, как нам представляется, на задний план. Почему? Потому что в ее основу были положены почти исключительно постановления позитивного права, большинство из которых допускает их многоплановое объяснение или даже двоякое понимание. Конечно, закон не может игнорироваться ученым, но он — только материал для конструирования юридического института, и ни в коем случае не источник, в котором следует искать квалификации этого института. Так, например, содержащееся в п. 3 ст. 1020 ГК упоминание о неких «правах доверительного управляющего», защищаемых им вещно-правовыми способами, является не констатацией очевидного факта, но мнением законодателя относительно правовой формы регулируемых им отношений, которое может притязать на истину ничуть не в большей степени, чем всякое другое (т.е. вполне может оказаться неверным); больше того, наименование защищаемых возможностей доверительного управляющего правами может оказаться даже не выразителем законодательного мнения, а просто некорректным словоупотреблением. Словом, принятие ученым законодательной квалификации юридического института должно быть содержательно мотивированным; принятие ее только потому, что эту квалификацию предложил закон (и уж тем более, только потому, что закон воспользовался тем же словом для квалификации, которым рассчитывал воспользоваться ученый), конечно, неправильно. Нужно смотреть, а что по сути скрывается за законодательной формулировкой. В нашем случае нет даже особой надобности выявлять эту суть: достаточно вспомнить то, что иски, предусмотренные ст. 301—305 ГК, направлены на восстановление противоправно нарушенного фактического положения вещей (фактических возможностей владения и пользования), а вовсе не на защиту «нарушенного права» (которое само по себе от противоправного деяния никак не страдает и не способно пострадать). В наличии же у доверительного управляющего фактических возможностей владеть и пользоваться сомнений, конечно, нет.

Здесь не место, безусловно, для того, чтобы последовательно, шаг за шагом, опровергнуть все те аргументы, которые мы когда-то приводили для защиты конкурирующей точки зрения. Приведенных принципиальных соображений уже вполне достаточно, чтобы всецело от нее отказаться. Положительная конструкция доверительного управления, выстроенная, исходя из вновь защищаемой точки зрения, также уже излагалась нами на страницах печати, к которым мы и отсылаем интересующегося читателя^[10]; полагаем, что таковой вполне сможет, опираясь на наши рассуждения, довершить разгром прежней нашей позиции вполне самостоятельно. Для читателей, не особенно интересующихся предметом, достаточно будет лишь запомнить, что институт доверительного управления не связан с возникновением, изменением или прекращением каких-то особенных вещных прав доверительного управляющего на находящееся в его управлении имущество.

Сказанное не может, конечно, не подать повода к вопросу о том, а все ли в полном порядке с квалификацией возможностей унитарных предприятий и учреждений в качестве элементов ограниченных вещных прав — хозяйственного ведения и оперативного управления? Не правильнее ли признать, что в лице и этих организаций мы имеем дело отнюдь не с обладателями каких-то особенных абсолютных прав на вещи, а с обыкновенными техническими исполнителями воли собственника и его, так сказать, «длинными юридическими руками», отчасти восполняющими нехватку рук реальных? А что если и хозяйственное ведение, и оперативное управление представляют собой не больше, чем простой технический прием_у применяемый для целей правового оформления (узаконения) фактического господства одного лица над имуществом другого, в этом отношении больше похожий на право общей собственности, чем на особое субъективное право? Не напрасно ли А. В. Венедиктов в 1940;х гг. отрекся от своей концепции 1928 г. о праве собственности треста на предоставленное ему имущество как «…особой формы собственности государства_У созданной в целях введения в товарный (гражданский) оборот определенного комплекса государственного имущества, — формы, применение которой ограничивается сферой товарного оборота»? Может быть, именно так и есть: собственник, не имеющий возможности или желания самостоятельно хозяйствовать со своим имуществом, передает его «под опеку» (в фактическое господство) управляющему или управляющей организации^[11], на которую указывает всем другим лицам со следующими словами: пожалуйста, воспринимайте его (ее) как меня, как собственника; работайте с ним так же, как работали бы со мной, собственником такого-то и такого-то имущества?

Поставленные вопросы еще ждут своих исследователей.

• [1] Включая, между прочим, и правомочие распоряжения… его правом собственности (ст. 306.3). Да, с определенными и достаточно жесткими ограничениями (современная центральная идея оперативного управления дает о себе знать), но все-таки! Этоне целевое право экзекуции чужих ценностей, предоставляемое на случай неисправности их собственника или третьего лица — это вполне нормальный (регулятивный)элемент гражданской правоспособности.
• [2] В нашем Учебнике 2002/2004 гг. издания мы занимали противоположную позицию;подробнее см. ниже.
• [3] Гражданское право: учебник / иод ред. Е. А. Суханова. 3-е изд. Т. IV. М., 2006. С. 274.
• [4] Это условие считается соблюденным, если при совершении действий, не требующихписьменного оформления, другая сторона информирована об их совершении доверительным управляющим в этом качестве, а в письменных документах после имени илинаименования доверительного управляющего сделана пометка «Д.У.».
• [5] Такая потребность, как обход законодательного ограничения круга лиц, способныхсоздавать унитарные предприятия, не может служить объяснением, поскольку самаэта потребность входит в противоречие с законом.
• [6] Вполне уместно напомнить о том, что представители, комиссионеры и агенты также могут совершать с чужим имуществом и фактические, и юридические действия, причем последние (комиссионеры и агенты) — даже от своего имени. Тем не менееэто обстоятельство никем и никогда не принималось как аргумент в пользу наличияу них особых самостоятельных прав на имущество заказчика (принципала).
• [7] Исключение составляет, конечно, случай доверительного управления деньгами (п. 2 ст. 1013 ГК), но и он связан отнюдь не с установлением какого-то особого правадоверительного управления на деньги, а с переходом права собственности на таковыек управляющему.
• [8] О значении п. 3 ст. 1020 ГК, вроде бы дающем доверительному управляющему защиту против собственника, см. ниже.
• [9] Подобным тому, которое составляет право оперативного управления. Но, во-первых, произвол собственника в вопросе изъятия имущества у субъекта оперативногоуправления не абсолютен — он должен быть, по крайней мере, доказательно мотивирован; а во-вторых, в правильности признания возможностей субъекта оперативногоуправления правом тоже вообще-то можно усомниться (вспомним причины возникновения и историю его становления).
• [10] Практика применения Гражданского кодекса РФ, частей второй и третьей / под общ.ред. В. А. Белова. М., 2009. С. 1116−1129.
• [11] Доверительный управляющий — это лишь один из видов управляющих чужим имуществом или делами.