Древнегреческая риторика. 
Риторика

Социальная база греческого красноречия существенно расширилась в VI в. до н.э. с проведением реформ одного из «семи мудрецов» Древней Греции, афинского законодателя Солона, установившего, что каждый гражданин обязан защищать свои интересы в суде самостоятельно. Следствием этого стало распространение права на речь и потребности в обучении речи на достаточно значительную внесословную группу свободнорожденных граждан Афин. Обучение искусству речи в то время стоило дорого и продолжалось достаточно долго. Из этих обстоятельств логично последовало появление в греческом обществе так называемых логографов —

людей, профессионально занимавшихся составлением речей для произнесения их в ходе судебного разбирательства, которые заказчику предстояло выучить наизусть перед выступлением в свою защиту. Характерно, однако, что сами логографы никакого значения в общественной жизни не имели, выступая только в качестве одной, ничем не выделявшейся из прочих, ремесленных групп.

Возрастание в первой половине V в. до н.э. значения публичной речи и возникновение риторики как первого учения о воздействующей речи связывается с именем софистов. «Софисты придавали особенное значение человеческому слову, — отмечал А. Ф. Лосев. — Можно сказать, что они создали какой-то небывалый для Греции культ слова и тем самым небывалое превознесение риторики, использующей слово для разных жизненных целей». Цели, достижению которых удовлетворяла созданная софистами и широко рекламируемая ими «теория силы слова», сводились, как сформулировал Платон в диалоге «Горгий», к развитию способности «убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Народном собрании, да и во всяком другом собрании граждан».

Исторический пример

В сочинении «Похвала Елене» Горгий учил: «Слово есть великий властелин, который, обладая весьма малым и совершенно незаметным телом, совершает чудеснейшие дела. Ибо оно может и страх изгнать, и печаль уничтожить, и радость вселить, и сострадание пробудить».

Нетрудно заметить, что в понимании софистов речь была призвана воздействовать прежде всего на чувства слушателей, ибо страх, печаль, радость и сострадание есть чувства (или страсти в терминологии древних). Чувствам подвержены все люди вне зависимости от различия в общественном положении, возрасте, профессии, уровне образования, житейском опыте и т. д., и в этом смысле софисты действительно были правы, полагая, что «оратор способен выступать против любого противника и по любому поводу».

Эту особенность софистического метода очень правильно понял знаменитый Сократ. Однако чувственно-образная сфера человеческой личности менее всего причастна точному знанию, менее всего отвечает за способность к саморефлексии, к взвешенным, обоснованным суждениям и поступкам. Таким образом, учение софистов, стремившихся воздействовать исключительно на чувства слушателей, с одной стороны, противоречило триединой формуле Демокрита, требовавшей от граждан греческого полиса хорошо мыслить, хорошо говорить, хорошо делать, а с другой — оставляло их коснеть в невежестве. А невежество в глазах древнегреческих философов считалось худшим из грехов.

Именно поэтому Сократ обоснованно отказывался признавать софистический метод искусством, ибо ни сами софисты не обладали серьезным положительным знанием, ни их ученики и слушатели не приобщались ему. Дидактические и воспитательные функции речи, таким образом, оставались в учении софистов в совершенном небрежении.

Для Сократа же обе эти функции речи были неразрывно связаны. Взгляды философа по этому вопросу изложил его ученик Ксенофонт в диалоге «Об обязанностях начальника конницы».

Исторический пример Одним из условий успеха в командовании войсками и достижении победы Сократ полагал умение полководца убедить воинов в необходимости соблюдать дисциплину и быть храбрыми в бою. В ответ на недоуменный вопрос, значит ли это, что начальник конницы должен владеть речью, Сократ произнес настоящий панегирик учительной речи: «Или ты не обратил внимания на то, что все знания, получаемые нами благодаря обычаю, — знания прекрасные, так как посредством их мы научились жить, — все их мы усвоили при помощи слова; что и всякую другую прекрасную науку, которую кто-нибудь изучает, он изучает при помощи слова; что лучшие учителя больше всего действуют преимущественно словом; что люди, обладающие самыми важными знаниями, прекрасно говорят?».

Сократ восставал против содержательной пустоты речей софистов в не меньшей степени, чем против нравственного релятивизма софистического метода. «Знать существо дела, — читаем в диалоге Торгий», — красноречию [софистов] нет никакой нужды, надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки".

Говорить о полноценном убеждении слушателей при воздействии исключительно на чувства нельзя, и Сократ давал это понять, определяя софистическое красноречие как «сообщающее веру без знания», как «мастер убеждения, внушающего веру». Таким образом, практика софистов была ориентирована преимущественно на внушение, что и подтверждается наблюдением, высказанным Платоном в диалоге «Федр»: «Оно действует очень сильно… особенно в многолюдных собраниях». Эффект некритичного восприятия информации, повышенной внушаемости, эмоционального заражения, характерного для массовых аудиторий, был достаточно хорошо изучен французским социологом Г. Тардом и психологом Т. Рибо только в конце XIX в., но практически использовался уже в глубокой древности.

Другое противоречие между Сократом и софистами кроется в неразличении последними жанровых особенностей речи. Софисты считали, что они вооружают своих учеников универсальными правилами, равно приложимыми для использования в судебной речи и в речи политической, произносимой в Совете и Народном собрании. Быстро освоив составление судебных речей, позволившее им достичь финансового успеха, софисты напрасно полагали, будто изобрели ораторское искусство. Преподавая своим многочисленным ученикам правила судебного красноречия, софисты ошибались в том, что передают им совершенное искусство красноречия.

Сократ же утверждал, что, для того чтобы убеждать, а не казаться убедительным, оратору невозможно обойтись без философского познания истины и диалектического метода как инструмента познания. По сути, в диалоге «Федр» был впервые поставлен вопрос, который с тех пор занимал всех риторов Античности и не потерял актуальности до наших дней, о соотношении содержания и формы выражения речи. Для Сократа этот вопрос однозначно решался в пользу первичности смыслового содержания: «…подлинного искусства речи… нельзя достичь без познания истины».

Диалектический метод Сократа находил применение и в учении о коммуникативной ситуации (в современных терминах). Непременное условие воздействия речи_у но его мнению, заключалось в правильном учете особенностей типов аудитории и условий произнесения речи. При таком подходе риторика, смыкаясь с философией, действительно становилась искусством, а не навыком или сноровкой, как определял софистический метод Сократ. Недаром достойной формой красноречия он считал назидательную, учительную речь, полагавшуюся, по его мысли, прежде всего политику, обязанность которого по отношению к людям «заключается в общем их воспитании».

И наконец, различие во взглядах софистов и Сократа заключалось в понимании самой категории убедительного. Софисты черпали основания убедительности, говоря словами Аристотеля, исключительно «от самой речи», недаром их считают основоположниками логики и современной теории аргументации. Сократ же полагал, что, во-первых, кто не учтет природные качества своих будущих слушателей, тот никогда не овладеет искусством красноречия, т. е. возводил основания убедительности речи к верному «учету того или другого настроения слушателя» (по Аристотелю). Во-вторых, Сократ полагал, что убедительность находится «в зависимости от характера говорящего» (по Аристотелю).

Противоречия между софистами и Сократом, в полном соответствии с излюбленной им майевтикой (от др.-греч. poueuxiKfi — повивальное искусство), вылились в разработку категории убеждения, все три способа которого были впоследствии сформулированы Аристотелем в трактате «Риторика».

Для Сократа искусство речи и общение имели ценность только в качестве инструмента и условия познания философской истины. Ученик был необходимым условием применения диалектического метода: убеждая собеседника, философ убеждался сам, упорядочивал собственные мысли. Диалоги Сократа представляли собой, в сущности, рассуждение во внутренней речи; ему важно было не столько убеждать, сколько убеждаться. И Сократ не был в этом смысле исключением в античной философской традиции. А. Ф. Лосев замечал, например, о Плотине, что тот «при изложении своих мыслей часто задает вопросы сам себе, как бы сам с собой беседует, как бы сам себя агитирует».

Для Аристотеля общение обладало уже самодовлеющей ценностью, поскольку оно пронизывает и обеспечивает все стороны человеческой жизни и деятельности. В государственно-социоцентрической парадигме риторики Аристотеля в отличие от философско-антропоцентрической, характерной для Сократа, категория убеждения приобретает черты направленности на внешнее действие, выраженной ориентации на слушателя, который и есть конечная цель приложения усилий говорящего.

Аристотель определяет предмет риторики как «способность находить способы убеждения относительно каждого данного предмета».

В этом его позиция отчасти напоминает претензии софистов на умение побеждать в речах на любую тему любого противника. «Риторика, — признавал сам Аристотель, — состоит из науки аналитической и науки политической, касающейся нравов, и что она в одном случае подобна диалектике, в другом — софистическим рассуждениям». В отличие от софистов, не исключавших использование уловок и «мнимых доказательств» (которые впоследствии получили название софизмов), риторика Аристотеля, как и вся его построенная на силлогизме философская система, стремилась оперировать рациональными аргументами.

Вполне закономерно, что задача убедить человека относительно какоголибо предмета порождает вопрос о пределах компетентности оратора. Аристотель решил эту проблему, ограничив, с одной стороны тематику ораторских речей чисто практическими вопросами, непосредственно касающимися интересов большинства граждан греческого полиса — финансов, мира и войны, защиты и безопасности страны, торговли и законодательства. С другой стороны, он отказался от свойственного Платону и Сократу стремления к поиску истины в пользу утверждения мнения оратора.