Философия истории и история. 
Философия истории и социология. 
Философия истории и социальная философия. 
Философия истории, философия политики и политология

Философия истории и история.

Философия истории не есть ни историческая наука отдельных государств и народов, ни универсальная или всемирная история. Она «не поздний плод науки, постепенно обнаруживаемая проблема, которая с самого начала лежала во всяком случае в представлении о науке. Она возникла именно тогда, когда в ней нуждались, когда ее потребовала необходимость, возникшая в мировоззрении. Она относится скорее к области мировоззрения, чем исторического исследования, и оба они сблизились лишь в тот момент, когда размышление о существенных целях духа потребовала знания истории, а история — включения в философское мышление"24. Последняя тоже изучает все человечество, но изучает не философски, т. е. не дает философского обобщения всего исторического процесса, а исторически, т. е. каждый социальный организм рассматривается во всем своем богатстве и конкретном проявлении. В курсе всемирной истории, например, изучаются все страны мира, но изучаются конкретно, в хронологическом порядке и изолированно в известном смысле слова. Так, в истории Древнего мира рассматриваются наряду с первобытными племенами сложившиеся уже государственные образования (Китай, Индия, Персия, Мидия, Греция, Рим, Урарту и т. д.), которые, хотя и имели некоторые общие черты, тем не менее представляли самостоятельные социальные организмы. Историк главное внимание обращает не на их универсальные черты, а на специфические характеристики. Философ же истории ищет в первую очередь именно то, что объединяет все социальные организмы, то, что им присуще как человеческим сообществам.

Историческая наука в отличие от философии истории должна соблюдать временную последовательность событий и исторических фактов. Если философия истории есть сущность, схваченная во времени, т. е. такая сущность, которая постоянно меняется, но тем не менее сохраняется (скажем, цивилизации меняются, переходят от одного состояния к другому, но сущность их сохраняется), то историческая наука есть изложение фактов и событий в хронологическом порядке. Философия истории имеет определенный категориальный и понятийный аппарат, посредством которого дается философско-историческое изложение исторического процесса (прогресс, социальный детерминизм, цивилизация, закон, формация, общественные отношения, географический фактор, разум, способ производства, производительные силы и производственные отношения, историческое объяснение, менталитет, самосознание, историческое сознание и т. д.). Она является теорией высшей абстракции, но абстракции глубокой, адекватно отражающей объективную действительность. Она не есть схоластические и спекулятивные рассуждения о социальной материи. В прошлые времена она как раз болела этой болезнью, и не случайно из-за этого многие историки отвергли ее и перешли на позиции позитивизма.

Философско-историческая дисциплина необходима, так как она позволяет создать некую теоретическую картину человеческого общества, помогает людям правильно ориентироваться в сложной сети общественной жизни, делать соответствующие выводы из опыта прошлого. Правда, с горечью приходится констатировать, что люди редко извлекают полезные уроки из прошлого. Невольно вспоминается Гегель, писавший, что «правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извлекать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее».

Некоторые историки полагают, что историческая наука, подобно философии истории, имеет свои собственные категории и является такой же теоретической дисциплиной, как и философия истории. Так, МЛ. Барг в качестве таких категорий выделяет следующие понятия: «всемирно-исторический», «локально-исторический», «целостность», «структура», «процесс» и др. А саму историю определяет так: «Историческая наука изучает закономерности пространственно-временного развертывания всемирно-исторического процесса, или, что-то же, закономерности всемирно-исторического развития человечества как равнодействующих внутриформационных и межформационных взаимодействий этнополитических общностей, являющихся носителями своеобразия этого развития»²⁵. На мой взгляд, с такой дефиницией исторической науки трудно согласиться. Во-первых, перечисленные МЛ. Баргом категории, по существу, успешно используются и в философии истории, что, конечно, не исключает их применения в исторической науке. Но последняя не занимается и не обязана заниматься их концептуальным анализом, т. е. исследованием их природы, места в системе других категорий и их теоретических функций. И если она все же вторгается в сферу концептуальных рассуждений, то перестает быть исторической наукой и переходит в область философии. Во-вторых, историческая наука не изучает «закономерности всемирно-исторического развития человечества». Это задача философии истории. Но если под закономерностью подразумевается определенная упорядоченность исторического процесса, то история, безусловно, его изучает, но принимает как данность. Если же под закономерностью имеется в виду открытие каких-то законов истории, то, по моему мнению, историческая наука теоретически не формулирует эти законы. Их теоретическим обоснованием занимается философия истории, поскольку она исследует объективные, внутренние, необходимые, повторяющиеся процессы и феномены действительности.

Историческая наука — это теория среднего уровня, т. е. теория средней абстракции, и поэтому не может заниматься теоретической разработкой таких высоких абстрактных понятий, как закон или категория.

В связи с анализом соотношения философии истории и исторической науки нельзя не остановиться на одном важном, но очень сложном и трудном вопросе. Речь идет о ценностной ориентации исторической науки. Все общественные дисциплины так или иначе имеют мировоззренческий характер. Но в силу специфики самой исторической науки (предмет — прошлое человеческого общества) на ее выводах и обобщениях очень сказываются мировоззренческие позиции исследователя. Один и тот же факт можно изложить по-разному в зависимости от политической ориентации. Из-за этого исторические выводы часто теряют свою научность, поскольку научные результаты должны носить объективный и непротиворечивый характер. Историческое исследование как бы допускает вымысел, что терпимо в художественной литературе, но абсолютно исключается в науке. В этом смысле история больше похожа на искусство, чем на науку. Но отсюда вовсе не следует, как это утверждают постмодернисты, что историческое повествование ничем не отличается от художественного произведения. Как пишет А. Я. Гуревич, «в интерпретации постмодернистов грань, казалось бы, четко отделяющая историческое повествование от художественного, делается не только зыбкой, но попросту стирается. Контуры прошлого, о восстановлении которых пекутся историки, расплываются, их заслоняют фигуры речи и риторические приемы. Но понятия, которыми оперируют новейшие постмодернистские критики историографии, — „метафора“, „синекдоха“, „комедия“, „ирония“.. — имеют отношение не к ремеслу историка, а к стилистике литературного дискурса… Подчеркивая действительные трудности, неизбежно возникающие на пути исторического анализа, постмодернисты, по сути дела, отвлекаются от исторического контекста, в который объединялись разрозненные фрагменты прошлого, нашедшие свое преломленное источниками выражение. Нетрудно заметить, что постмодернистская критика уходит от проблематики социальной истории»^[1]. Бородинское сражение, изображенное Л. Н. Толстым, отличается от действительного сражения, запечатленного в исторических источниках.

Философия истории не может развиваться без использования достижений исторической науки. Она не может делать научные обобщения без знания конкретных фактов и конкретной действительности. Поэтому она постоянно должна обращаться к результатам исторической науки. Но и последняя нуждается в философии истории, так как благодаря ей получает мощный методологический инструмент познания и изучения исторического прошлого.

• [1] «Гуревич А. Я. «Территория историка*. Ж.: Одиссей. 1996. С. 87.