К теории «слова как такового» и «буквы как таковой»

Появляющиеся в последнее время «Декларации слова как такового» (что-то вроде «декларации прав человека и гражданина»), требуют, очевидно, для их понимания какой-то особой подготовки. Мне, профану, они кажутся большею частью набором слов, без всякого смысла. Тем не менее к кое-чему я могу отнестись критически.

Прежде всего поражает культ «буквы», «буквы как таковой». Буква — что-то священное, неприкосновенное, неустранимое. Выпуть хоть одну букву из произведения — значит, убить живой организм. «Произведение — живой оргапизм; отпала буква — умерло целое».

При этом самым отчаянным образом смешиваются буквы русского алфавита со звуками русской живой речи, смешивается написание с произношением. Этим только можно объяснить предлагаемые «будетлянами» стихотворения (?) из одних гласных:

е у ы; о, а а и е е и, а е е 'Ь, или же из одних согласных: р л м к т р г.. .

Ведь то, что в произношении соответствует «букве» е, не есть гласная, а только сочетание согласной с гласной (или йе, или йо). Затем, е и ?? различаются только глазами; соответствующие же им произносимые целые в общем совпадают. Написанные русские р л м к т г совсем не произносимы.

Не зпать этого — значит не знать элементарных основ науки о языке; а без этих элементарных основ не полагается оперировать хотя бы таким термином, как «буква».

Господа глашатаи «нового слова» предлагают разработать гласные и согласные «буквы» и составлять из них любые комбинации, которые и должны удовлетворять требованиям поэтического искусства. И тут одинаково возможны целые произведения из одних только гласпых, равно как и целые произведения из г одних только согласных.

Это напоминает анекдот, как написанная омоченным в краску хвостом осла картина сошла за настоящую картину в лагере прежних художников-импрессионистов.

Повествования о том, что «дают нам» «гласные» и что «дают» «согласные» — лишены какого бы то ни было научного обоснования.

Конечно, так по-моему и по мнению отсталых людей. Мы, вероятно, ошибаемся, и правы господа «будетляне».

Они открыли не только 3-е измерение, но тоже 4-е, 5-е и даже 6-е или 7-е. Поэтому они имеют право считать своим открытием то, что «каждая гласная имеет свою музыкальную высоту». Это откровение покоится на «музыкальной гамме Г. Елачича», хотя подобное отношение между гласными было давно известно из физики, только, конечно, в более сложном, нс столь упрощенном виде.

Утверждение, что «каждая согласная имеет цвет», является продуктом очень старого и вместе с тем очень наивного фантазирования, фантазирования, противоречащего и данным психологии, и выводам из истории языков. При этом не ясно, представляют ли одаренные «буквы» «будетлян» нечто видимое, или же нечто слышимое.

Каково отношение между «буквами» и «звуками», т. е. между видимым и слышимым в языке, можно узнать хотя бы из моей книжки «Об отношении русского письма к русскому языку» (Петербург, 1912), где этот вопрос поставлен на единственно допустимую психологическую точку зрения. Но для гг. «будетлян» это необязательно. Они выше предрассудков науки.

Связь «букв», т. е. видимых элементов языка писали о-зрительного, с поэзией чисто случайная. Прямого отношения к поэзии буквы не имеют и иметь не могут. Ведь существует же народная поэзия. Ведь дети и вообще неграмотные могут и воспринимать, и даже сочинять поэтические произведения. Ведь, наконец, и каждый настоящий поэт прежде всего создает произносительнослуховое произведение и затем только сообщает ему и нисапнозрительпую форму.

Для тех, кто может разобрать буквы и затем составлять из них любые комбинации, окрещивая их названием поэтических произведений, для тех, кто обновляет «захватанпое и изнасилованное» слово «лилия» словом «еуы», «восстанавливающим первоначальную чистоту», — все это, конечно, необязательно.

Иные, якобы новые, лозунги гг. «футуристов», а в русском своеобразном переводе «будетлян», отдают чем-то очень старинным. Таково, между прочим, требование, чтобы поэзия была в гармонии с природой и вызывала сочувственные созерцательные настроения. Это было уже у наших очепь отдаленных предков.

От многих прежних поэтов узнаем об их отзывчивости на звуковой состав отдельных слов, вызывавших в них известное настроение и даже известное понимание этих слов, независимо от их объективного значения. Но звуковой состав, а не буквенный.

Некоторые художники-живописцы уверяют, что некоторые слова, например, названия отдельных месяцев или дней недели, ассоциируются в их уме с известным, всегда одинаковым цветом и с известными, всегда одинаковыми очертаниями. Между прочим, мне говорил в этом смысле о самом себе покойный польский художник Ян Станиславский еще тогда, когда был гимназистом, но уже, конечно, художником.

Утверждение, что нельзя переводить с одного языка на другой, является следствием непонимания сущности поэзии. Поэзия действует на нас главным образом не звуковой стороной (о «буквах» нечего говорить), а только тем, что с помощью слов и их сочетаний вызывает в нас созерцание известных картин и ощущение известных переживаний. Поэзия и вообще искусство стоит наряду с наукою, с тем только различием, что в науке мы знакомимся с предметом путем анализа и синтеза, а в искусстве путем непосредственного воздействия, путем созерцания и ощущения как того, что происходит во внешнем мире, так и того, что происходит в нас самих.

Само собой разумеется, и одни звуки, как музыкальные, так и шумы, могут вызывать в нас известное, приятное или неприятное, настроение. Ведь и животпые подвержены подобному влиянию со стороны звуковых явлений. Но от этого до поэзии еще громадный шаг.

Когда-то мпою был высказан афоризм: «Язык является одним из великих резонаторов, частью усиливающих, частью же сдавливающих основные тоны души человеческой».

Под этим афоризмом я и теперь могу подписаться. Но, конечно, язык здесь состоит не из букв и не из звуков, а только из всей совокупности входящих в его состав элементов.