Примеры псевдонаук: алхимия и астрология

В качестве псевдонаучных концепций рассмотрим коротко алхимию и астрологию.

Алхимия является типичным феноменом средневековой культуры, в котором своеобразно переплетались начальные естественнонаучные (прежде всего химические) представления о мире и характерные для данной культуры представления о человеке и обществе^[1].

Главной целью алхимиков являлись поиски так называемого «философского камня» («великого эликсира», «великого магистерия», «красной тинктуры» и т. д.), способного превращать неблагородные металлы в золото и серебро. «Философский камень» должен был, кроме того, обеспечивать вечную молодость, излечивать все болезни и т. д.

Алхимия, существовавшая в рамках средневековой культуры, не могла не разделять основные особенности этой культуры: ее общую спиритуалистическую ориентацию, догматизм и авторитарность, традиционализм и символизм, иерархизм и т. д.

Этому не способно было помешать даже то, что алхимия, стоявшая между оккультным теоретизированием и химикотехническим имитирующим ремеслом, представляла собой изнанку магистральной культуры.

Символический характер алхимии проявлялся, в частности, уже в параллелизме двух действий: превращения вещества в процессе «великого делания» были только символом параллельной внутренней работы алхимика над собой. «Великое делание», призванное дать в итоге «философский камень», было лишь внешней стороной алхимического процесса, символизировавшей то, что в его ходе сам алхимик уподоблялся Богу. Не случайно алхимия в Средние века считалась ересью. В рассуждениях алхимиков ртуть и сера — не только вещества, но и бесплотные принципы, газ не только нечто воздухоподобное, но и таинственный дух и т. п.

В алхимическом рецепте, принадлежавшем, по преданию, испанскому философу и логику Раймонду Луллию, предписываются, в частности, такие действия: «Непроницаемые тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, сын мой, тщательно раздели, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

Этот рецепт столь же темен, как и тени, покрывающие реторту с драконом внутри. Может даже показаться, что это бессмысленное бормотание мага или шарлатана, рассчитанное на непосвященных и не имеющее никакого отношения к химии.

Но как раз с химической стороны дело оказалось относительно простым. Уже в XIX в. этот рецепт был расшифрован, таинственные львы и драконы исчезли и вместо них появились самые обыкновенные вещества. «Буквально химическое» прочтение алхимического рецепта показало, что в нем описывается серия химических превращений свинца, его окислов и солей. В частности, «горючей водой» оказался обычный ацетон.

Однако только «химического» толкования и прояснения явно недостаточно. Оно выявляет только скелет алхимического текста, оставляя в стороне все остальное, без чего алхимия перестает быть полнокровным средневеково-противоречивым культурным явлением.

Алхимия, выявившая целый ряд химических веществ и описавшая их взаимодействие друг с другом, явилась предшественницей возникшей в XVII в. науки химии. Алхимия не была наукой, хотя и опиралась частично на опыт и использовала некоторые собственно химические методы. Существование «философского камня» физически (онтологически) невозможно, поскольку противоречит хорошо обоснованным законам природы.

Феномен алхимии, одновременно «недохимии» и «сверххимии», надолго пережил Средние века. Известно, в частности, что И. Ньютон, настаивавший в своих книгах по физике на необходимости строго механического, каузального и математического объяснения природы, проводил алхимические опыты. Делал он это, впрочем, в тайне от своих коллег по «естественной (натуральной) философии».

С точки зрения социальной философии алхимия может рассматриваться как смутное предвосхищение возникшей только в Новое время идеи создания «рая на земле» для всех людей, или коммунизма. Алхимики первыми начали поиски способа создания богатого и процветающего общества, в котором нет надобности в тяжелом и монотонном труде, а легкость получения богатства (золота) лишает смысла само понятие частной собственности.

Астрология представляет собой концепцию, согласно которой события земной жизни можно предсказать по расположению небесных светил. Обычно астролог для предсказания судьбы человека составляет по особым правилам гороскоп — условный чертеж расположения светил в момент рождения этого человека.

Астрология как толкование звезд была широко распространена на Древнем Востоке, откуда она пришла в Древнюю Грецию и затем в Рим, где означала то же самое, что и астрономия. Позднее астрология начала рассматриваться как средство для определения судьбы человека по положению и движению звезд.

Основополагающий учебник по астрологии написал знаменитый астроном Птолемей, полагавший, однако, что расположение звезд — только половина дела, а остальное зависит от самого человека. Другой не менее знаменитый астроном И. Кеплер составлял гороскопы для своих современников.

Критика астрологии началась еще в Античности; в Новое время даже отдаленное сходство какой-либо научной концепции с астрологией истолковывалось учеными как свидетельство ущербности этой концепции.

«Со стороны аристотелианцев и других рационалистов вплоть до Ньютона, — пишет об астрологии К. Поппер, — она подвергалась нападкам по ошибочным основаниям — за ее ныне признанное утверждение о том, что планеты оказывают „влияние“ на земные („подлунные“) события. Фактически ньютоновская теория гравитации, и в частности лунная теория приливов, исторически была детищем астрологических идей. По-видимому, Ньютон очень не хотел принимать теорию, восходящую к тому же источнику, что и теории, объясняющие, например, возникновение эпидемий гриппа „влиянием“ звезд. И Галилей, несомненно, по тем же основаниям отвергал лунную теорию приливов, и его опасения по поводу результатов Кеплера легко объясняются его опасениями в отношении астрологии»¹.

Астрология является типичной псевдонаукой, и тем не менее она существует и в наши дни. Отчасти это объясняется извечным желанием человека узнать свое будущее, иметь представление о своей судьбе, о том, «что написано на звездах». Кроме того, человек, вооружившийся своим гороскопом, имеет, как ему кажется, хороший аргумент в поддержку убеждения, что он не несет полной ответственности за свои дела и поступки. Долгожительство астрологии во многом объясняется также тем, что она пользуется псевдоэмпирическим методом, т. е. методом, который хотя и апеллирует активно к эмпирическим данным (гороскопы, биографии и др.), тем не менее не соответствует научным стандартам. И, наконец, астрология как целостная теория вообще не допускает фальсификации, опровержения фактами. Астрологи обращают внимание только на то, что ими считается подтверждающими свидетельствами, и пренебрегают неблагоприятными для них примерами. Свои предсказания они формулируют в достаточно неопределенной форме, что позволяет объяснить все, что могло бы оказаться опровержением астрологической теории, если бы она и вытекающие из нее пророчества были более точными.^[2]

Об обосновании говорится обычно вскользь. Иногда обоснование сводится только к научной критике и отбору тех теорий, которые устояли в ходе такой критики (К. Поппер)-, в других случаях для обоснования считается достаточным использование двух принципов — принципа простоты и принципа консерватизма, или привычности (У. Куайн).

Понятие рационализирования вообще пока не вводилось в философии науки. Вместе с тем только эти два связанных между собой по смыслу понятия позволяют раскрыть цели научного поиска и конкретизировать сложный процесс конструирования научных теорий.

Национализирование изучаемого научной теорией фрагмента реальности — это набрасывание на него сети научных, достаточно строго определенных и связанных между собой понятий. Национализирование позволяет объяснять, предсказывать и понимать исследуемые явления. Эта цель может быть достигнута только при условии, что научная теория является в достаточной мере обоснованной, и прежде всего имеет убедительные эмпирические основания.

Между научной теорией и исследуемым ею фрагментом реальности существуют, таким образом, отношения двоякого типа. С одной стороны, теория черпает в изучаемых ею предметных отношениях свое обоснование. Это движение от предметного мира к теоретическому всегда дополняется обратным движением — от теоретического мира к предметному, или рационализированном.

Обоснование и рационализирование являются двумя взаимодополняющими процедурами. Нужно не только привести теорию в соответствие с исследуемыми объектами, т. е. обосновать ее, но и осмыслить мир исследуемых явлений в системе понятийных отношений, без которой он остается непрозрачным, необъясненным и непонятным.

Отношения между обоснованием и рационализированием можно представить в виде простой схемы.

Рационализирование находит свое выражение в двух дополняющих друг друга операциях: объяснении и понимании. Изучаемые явления объясняются исходя из системы теоретических представлений о них; эти явления понимаются на основе тех ценностей, которые явно или неявно постулируются теорией. Операции объяснения и понимания составляют сущность процесса рационализирования, или теоретического осмысления исследуемых объектов, подведения их под те схемы взаимных отношений, которые диктуются теорией.

Операция предсказания является частным случаем операции объяснения. Предсказание представляет собой объяснение, направленное в будущее и касающееся тех объектов или событий, которые еще не наступили.

Особую ценность имеют помологические объяснения и предсказания, или объяснения и предсказания на основе научных законов. Такого рода объяснения и предсказания достижимы, однако, не во всех науках, а только в науках, говорящих о вечном повторении одних и тех же событий, состояний и процессов и не принимающих во внимание «стрелу времени» и «настоящее». В науках, утверждающих постоянное изменение исследуемых ими объектов, объяснения и предсказания опираются на общие истины, не являющиеся законами природы. Особое значение среди таких истин имеют утверждения о тенденциях развития, в частности утверждения о тенденциях социального развития. В науках о мире, рассматриваемом в процессе изменения, большая часть объяснений и предсказаний основывается не на общих утверждениях, а на утверждениях о причинных связях.

Далее будет подробно рассмотрена проблема обоснования научных положений и теорий и проанализированы две основные операции, с помощью которых теория делает мир прозрачным и понятным и тем самым рациональным, — операции объяснения (предсказания) и понимания.

Будет показано, что в сложных отношениях теории и описываемой ею реальности не только внешняя реальность меняет теорию, постоянно стремящуюся найти максимально твердые эмпирические основания, но и теория изменяет реальность, точнее говоря, теоретическое видение последней.

Анализ исследуемых объектов и их отношений — исходный пункт построения и обоснования теории. Теория находится в процессе постоянного приспособления к этим объектам и всегда опасается утратить связь с ними. С другой стороны, существующая теория, даже если она элементарна, является теми очками, через которые исследователь воспринимает мир и без которых он попросту ничего не видит. Объяснение и понимание мира на основе теории является в известном смысле его изменением, а именно изменением его видения и истолкования.

Исследуемая реальность заставляет меняться теорию, теория принуждает нас менять наше видение мира, давать происходящим явлениям новое объяснение и истолкование.

Эта простая картина усложняется тем, что научная теория существует не в вакууме, а в системе других научных теорий своего времени, с которыми она должна считаться и которые способны как поддерживать ее, так и порождать сомнения в ее приемлемости.

Эмпирическое обоснование, черпаемое теорией из ее согласия с исследуемой реальностью, всегда дополняется теоретическим обоснованием, проистекающим из взаимных отношений обосновываемой теории с другими научными теориями и из всей атмосферы научного творчества.

Теория существует, далее, не только в чисто научном контексте, но и в контексте культуры своего конкретного времени и своей исторической эпохи. Из контекста науки в целом и контекста культуры теория черпает свое контекстуальное обоснование. Это касается не только социальных и гуманитарных теорий, особенно тесно связанных с культурой своей эпохи, но и естественнонаучных теорий, в которых влияние культуры гораздо менее заметно.

Противопоставление обоснования и рационализирования оказывается, таким образом, относительным.

Оно относительно еще в одном смысле. Удачное объяснение и глубокое понимание изучаемых объектов позволяет не только представить изучаемый фрагмент действительности как систему отношений научных понятий, но и является в определенном смысле важным элементом процесса обоснования теории. Теория, позволяющая объяснять и понимать новые и тем более неожиданные объекты и их связи, представляется более обоснованной, чем теория, не дающая интересного и глубокого объяснения и понимания исследуемых ею объектов.

Последний момент, подчеркивающий относительность противопоставления обоснования и рационализирования, связан с тем, что утверждения теории взаимно поддерживают друг друга. Как говорил Л. Витгенштейн, в хорошей теории утверждениям трудно упасть, поскольку они держатся друг за друга, как люди в переполненном автобусе. Этот аспект обоснования научной теории не касается, конечно, рационализирования.

Рационализирование как истолкование предметов, свойств и отношений реального мира в терминах некоторой теоретической системы представляет собой движение от теоретического мира к предметному, теоретизацию последнего. Рационализированию противостоит обоснование — обратное движение от предметного мира к теоретическому, наделение теории предметным содержанием. Эти движения — от теории к реальности и от реальности к теории — тесно взаимосвязаны. Об обосновании говорится в тех случаях, когда мир, описываемый теорией, считается исходным и более фундаментальным, чем мир самой теории. О рационализировании можно вести речь, если мир, задаваемый теорией, берется как более фундаментальный, ясный и т. п., чем описываемый теорией фрагмент реального мира.

Например, перед средневековой культурой стояла двуединая задача: рационализирования и обоснования религиозного учения. Его понимание могло быть достигнуто путем постижения предметного мира, связывания недоступного самого по себе умозрительного небесного мира с миром реальным, земным. С другой стороны, сам предметный мир становился понятным и обжитым в той мере, в какой на него распространялась сеть понятий и отношений умозрительного мира. У коренение религии являлось постижением предметного мира и его религиозным рационализированием; постижение мира означало набрасывание на него сети отношений, постулируемых религией.

Средневековой церкви предстояло, пишет Л. П. Карсавин, развивая «небесную жизнь» в высших сферах религиозности, нисходить в мир и преображать его в Град Божий, живя «земной жизнью». Поэтому в церкви одновременно должны были обнаруживаться два видимо противоположных движения, лишь на мгновение раскрывающих свое единство: движение от мира к небу и движение от неба к миру'.

Движение к миру означало восприятие его культуры, частью внешнее освоение, т. е. обмирщение, и возможность падений с высот «небесной жизни». Движение к небу, наиболее энергично выражавшееся в религиозном умозрении и мистике, грозило устранением от всего мирского, вело к аскетизму и пренебрежению земными целями. Обоснование религиозной теории (теологии) и^[3]

рационализирование мира с ее помощью были необходимы для них обоих, и они, переплетаясь, создавали одно неразложимое в своих проявлениях противоречивое целое.

Особенно наглядно это выразилось в средневековом искусстве: оно аскетично и наполнено «неземным содержанием», но не настолько, чтобы совершенно оторваться от земли и человека, пребывающего, хотя и временно, на ней.

Угроза «приземления небесного», постоянно витавшая над средневековой культурой, реализовалась только на рубеже Средних веков и Нового времени. В этот период рационализирование земного мира получило явное преимущество над обоснованием религии, в результате чего божественные предметы оказались приземленными, нередко сниженными до вполне житейских и будничных, а человеческое стало приобретать черты возвышенно-божественного. Небесный мир как бы сдвинулся с места и устремился в здешний, земной мир, пронизывая его собой.

В современной науке, конструирующей высоко абстрактные теоретические миры и устанавливающей их сложные связи с предметным миром, процессы обоснования (движения от предметного мира к теоретическому) и рационализирования (обратного движения от теоретического мира к предметному) переплетены особенно тесно.

В философии науки некоторое внимание уделяется, однако, только процедурам обоснования, что чревато опасностью объективизма и возникновением иллюзии полной понятности мира на основе существующих теорий.

Обратная ситуация существовала в естествознании в конце XIX века, когда рационализирование явно преобладало над обоснованием и казалось, что развитие естественных наук завершено и никаких крупных открытий ожидать уже не приходится.

Понятие рационализирования (рационализации) пришло из социологии, и перенос его в философию науки является расширением его первоначального значения. Процесс рационализации, как его определяет А. С. Панарин, — это последовательное преодоление стихий природы, культуры и человеческой души (психики) и замена их логически упорядоченными системами практик, следующих принципу эффективности. Первоначальными источниками рационалистической мотивации являлись страх перед безднами хаоса и стремление отвоевать у него пространство упорядоченности и предсказуемости. «Только с возобладанием социоцентрических установок, вызванных к жизни выпадением человека из природной гармонии, противопоставлением природы и культуры возникает устойчивая ориентация на упорядочение «неразумных» стихий окружающего мира. Поэтому процесс рационализации включает психологию насилия над этим миром, статус которого занижается и ставится под вопрос. Процесс рационализации предполагает дихотомию активный субъект — пассивный объект; в ранге последнего может выступать и природная среда, которую предстоит «покорить», и собственные инстинкты, которые надлежит обуздать, и культура, которую необходимо модернизировать. Процесс рационализации предполагает, с одной стороны, постоянную критическую рефлексию, стимулируемую недоверием к внешне заданным и унаследованным формам, а с другой — веру в безграничные возможности усовершенствования себя самого и окружающего мира посредством логически ясных процедур, а также процессы модернизации человеческого менталитета, общественных отношений и практик"'.

Панарин выделяет две модели процесса рационализации, выработанные европейской традицией. Первая, тоталитарная, модель наиболее полно реализуется в марксистском проекте, приписывающем иррациональность индивидуальному сознанию, и связывает процесс рационализации со всеупорядочивающей деятельностью государства, назначение которого — преодолеть анархию общественной и личной жизни, подчинив их вездесущему рациональному планированию. Вторая, либеральная, модель, напротив, находит источники иррационального как раз в надындивидуальных структурах, порождающих ложные цели и провоцируемые ими ненужную жертвенность и коллективную расточительность.

Аналогами этих двух моделей рационализирования социальной жизни в научном познании являются рассматриваемые далее методологизм и антиметодологизм. Выделение только двух крайних типов рационализирования социальной жизни является таким же упрощением реальной картины этой жизни, как и сведение всех возможных отношений к научному методу: к методологизму и антиметодологизму. О разнообразии возможных моделей рационализирования общества речь пойдет, однако, только в заключительной главе книги.^[4]

• [1] Более подробно об алхимии см.: Рабинович В. Л. Алхимия как феноменсредневековой культуры. М., 1979; Рабинович ВЛ. Ученый Средневековья. Психологический портрет// Научное творчество. М., 1979.
• [2] ДВЕ ОСНОВНЫЕ ЗАДАЧИ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ Выражаясь кратко, можно сказать: то, чем занимаются ученые, сводится к двум основным задачам — обоснованию выдвигаемых идейи теорий и рационализированию мира с помощью этих идей и теорий. Обе эти фундаментальные цели науки пока описываютсянеудовлетворительно.
• [3] См.: Карсавин Л. П. Культура средних веков. Общий очерк. Пг., 1918. С. 137.
• [4] Панарин А. С. Рационализации процесс // Философия: энциклопедическийсловарь. М., 2004. С. 717.